ее в холодный лоб и перекрестила.
Вечером в доме Гарновца собрались соседи, родичи. Как ни горько было поведение Сергея и Ксаны, они не видели в том вины родителей и не хотели отказать им в своем сочувствии.
— То-то я овес во сне видел, — мрачно сказал крестный Сергея. — Овес всегда к слезам. Не хотел Сергей партизанить — переждал бы в укромном месте. А то выдумал себе работу: фашистов веселить! И Ксана тоже запачкалась Оба характером не вышли. Теперь их одна могила приютила.
— Бог их рассудит, — глухо сказал отец и опустил голову на руки.
Мать заголосила. От жалости к Ксане? Или от обиды за Сергея?
Старики увидели сына только через два с лишним года, после того как городок был освобожден Красной Армией.
Всюду в те дни устраивали торжественные встречи молодым и пожилым бородачам, наперебой угощали табаком, по которому так изголодались лесные люди. Невесты, жены, матери, дети бросались им на шею. А они шли, увешанные трофейным оружием и одетые всяк по-своему.
Картузы, треухи и папахи совсем не по сезону, немецкие фуражки с высокой тульей, невесть откуда взявшиеся буденовки, пилотки, фетровые шляпы, изорванные о сучья, а то и просто непокрытые, давно не стриженные, взлохмаченные головы…
Повсеместно в селах, городках и местечках чудесным образом расшифровывались клички и буквы алфавита, которые прежде мелькали в сводках Совинформбюро. И в городке, о котором идет речь, узнали, что знаменитый «Кочубей» — это и есть Савелий Васильевич; комиссар отряда «Мститель» товарищ Т. — учитель Тышко; отважный разведчик товарищ С. — кассирша универмага Станкевич, а товарищ Г., пустивший под откос 16 немецких эшелонов, — киномеханик Гарновец.
Он наведался к кинотеатру, прежде чем явился домой. Обломки стен образовали пустую каменную коробку. Сквозь щебень пробивалась чахлая трава.
Гарновец долго вглядывался в развалины, будто над ними могла каким-то чудом уцелеть его кинобудка. Голубое небо над головой, голубое небо в проломах стен, в окнах. Ленивый теплый ветер разгуливает по руинам и гремит вверху ржавыми обрывками кровли.
Он снял фуражку и сел на придорожный камень, держа автомат между коленями. Давно узнал он о судьбе Ксаны, но обстоятельства ее гибели остались загадкой. Может быть, она сбилась со счета, отсчитывая части картины; может быть, сосед силой удержал ее на месте; может быть, она осталась, чтобы бегством из зала не вызвать подозрений.
Гарновец хотел вступить в Красную Армию, но его оставили дома.
Теперь все знакомые здоровались с ним предупредительно, причем особенно вежливы были те, кто оскорблял прежде мысленно или на словах его самого или Ксану. Гарновец отвечал на поклоны, но сам не заговаривал, на вопросы отвечал односложно.
Он даже ходил на какие-то собрания, сидел в президиумах, но производил впечатление человека бесконечно усталого, равнодушного.
Аринич первым догадался прийти к Гарновцу с предложением взяться за восстановление кинотеатра. Правда, это не стройка первой очереди. В городе много зданий, которые нужно поднять раньше кинотеатра. Но дойдет очередь и до «Олимпа», может быть даже в будущем году.
Гарновец горячо взялся за работу. Восстановление кинотеатра стало для него кровным делом.
Он ездил с кинопередвижкой в колхозы, а после оттуда присылали лошадей, и те работали на стройке по нескольку дней. Иногда возчики с подводами оставались на стройке после воскресного базара.
Лебедками вызвался управлять инвалид, по прозвищу «Паша-клеш», балтийский моряк, неведомо как попавший в этот сухопутный городок. «Паша-клеш» ковылял на своих костылях откуда-то издалека, но на стройку являлся чуть свет, а покидал ее только с наступлением темноты.
Комсомольцы лесопильного завода чуть ли не каждую неделю несли вахту имени партизанки Ксаны Олейник и доски, напиленные сверх плана, привозили на стройку.
В День Победы, когда над городком прогремел свой, самодеятельный салют, стройка была в разгаре.
В городке строилось немало домов, и было к чему приложить руки, но никуда молодежь не шла так охотно на помощь, как к Гарновцу. Что касается самого Гарновца, то он совсем забыл дорогу домой. И отец его и крестный определились работать на стройку плотниками, а мать три раза в день приносила всем им поснедать.
Кинотеатр поднял стены за несколько месяцев и намного обогнал все другие стройки.
Собираясь в областной центр с докладом, Аринич говорил не то шутя, не то всерьез:
— Опять Савелий Васильевич при всем народе меценатом обзовет.
Наконец пришло время позаботиться о фильме для торжественного открытия.
— Поновее картину подбери, — напутствовал Аринич Гарновца. — Пусть там в области побеспокоятся. Такую картину привези, которую сейчас в Москве смотрят.
Гарновец вернулся на следующий день, накануне открытия.
— Ну, привез новую картину? — спросил Аринич.
— Нет, Роман Андреевич. Я «Чапаева» на открытие взял.
— «Чапаева»?
— Думал, так лучше будет, — смутился Гарновец.
— Пожалуй, так лучше, — согласился Аринич. — Очень хорошо! Пусть «Чапаев». Отлично!
Но все-таки в глубине души Аринич был огорчен тем, что нет новой картины, и обеспокоен выбором Гарновца. Беспокойство Аринича увеличилось еще больше, когда он узнал, что на открытие кинотеатра приехал сам Савелий Васильевич.
Аринич поблагодарил родителей Гарновца за угощение и поспешно ушел в горсовет. Вслед за ним заторопились Тышко и Фрося; ей по-прежнему не удавалось выглядеть строгой.
Гарновец побежал обратно в кинотеатр, чтобы еще раз проверить, все ли готово: докрасил ли «Паша-клеш» входную дверь, убрана ли последняя стружка, последние щепки и опилки.
Я остался в доме Гарновца, так что и на открытие отправился со стариками.
Кинотеатр был переполнен, сеанс должен начаться с минуты на минуту, а мне еще нужно было разыскать в этой праздничной толчее Гарновца, Аринича, Тышко и Фросю. Времени оставалось в обрез — я не мог досмотреть картину до конца: пора прощаться.
Аринич первым протянул мне на прощание руку:
— Ну, спасибо, что проведал. Очень хорошо! Отлично! Теперь приезжай в Октябрьские праздники. Открываем больницу. Если не открою в срок — не жить мне на белом свете. Восемьдесят коек. Операционная. Рентгеновский кабинет. Приемный покой… Не больница, а тысяча и одна ночь! Буду ждать… Нет-нет, и слушать не хочу! Приезжай обязательно. Ты как, на вокзал дорогу найдешь? Или тебе связного дать? Ну, тогда еще раз прощай…
Будто Аринич провожал меня, стоя на пороге своего блиндажа, а мне предстоит идти по дороге, которая простреливается.
Прежде чем начался сеанс, перед экраном появилась фигура человека с золотой звездочкой на отвороте пиджака, и я сразу догадался, что это и есть Савелий Васильевич.
Как ни старался, я не мог представить себе этого лысого, бритого, толстолицего человека в роли партизанского «Кочубея».
Он был краток и почти каждую
