Была у нас кают-компания, где питался офицерский состав, а в ней поваром парень из Загорска. Кают-компания сгорела. Его перевели в общую группу, а тут питание совсем другое, даже каши размазни тебе никто не даст. Мы несли караульную службу на льду Финского залива. Выходили на 3–4 километра и дежурили. Вот этот парень с дежурства не вернулся. То ли сбежал к финнам, то ли замерз. Но по радио объявили заочный приговор к расстрелу. И каждый, кто его встретит, имел право, убить на месте.
Настроение было нормальное. К весне даже создали какой-то оркестр.
Ранней весной 1942 года меня отправили в школу химзащиты. Поселились в пятиэтажном здании на 2-м этаже, в нем же находились классы. Почему? Потому что на 3-й, 4-й этажи тяжело подниматься. Спустя, может, недели две в Кронштадте объявили тревогу. По этой тревоге мы должны были занять на Флотской улице определенные углы домов и ждать десанта. Смотрим, летят самолеты, много машин. А потом все небо в куполах парашютов. Думаем: «Наверное, десант». А это, оказывается, мины. Часть из них попадала на город. Кронштадт ходуном ходил. А рыбы сколько всплыло! Все есть хотят. Она еще не приготовилась, а ее уже делят. Пошла дизентерия…
Месяц проучился, и меня перевели на «Аврору», которая стояла у Ораниенбаума. Немцы влепили ей три или четыре снаряда и посадили на грунт. «Аврора» же угольная, полностью загружена антрацитом. Мы этот антрацит корзинами выгрузили, а уж куда его потом дели, я не знаю. Наверное, в Кронштадт, топить печи…
В июне пришел офицер из СМЕРШа и предложил пройти разведывательно-диверсионные курсы.
— Сколько вас учили, три месяца?
— Да что ты! Батюшки мои! Офицеров учили три недели! Может, тоже три недели и меня. Чему учили? Борьбе, рукопашной. Как с ножом обращаться, как руки заломать. Подрывному делу — как взорвать столб, чтобы он повис на проводах, как рассчитать бикфордов шнур. Как к дзоту подойти, сделать связку гранат. Какой-то врач был психолог. Вел курс моральной подготовки.
Задача была — перейти на сторону немцев. Легенда была такая, что сам я из немцев, пострадал от Советской власти (дед действительно был арестован, а его брата раскулачили и сослали). Версия была довольно приличная, и нужна была лишь только стойкость… Решили сделать разведку боем, после которой я должен был остаться в немецкой траншее, но операцию отменили.
Отправили меня на пополнение 70-й стрелковой дивизии, ставшей впоследствии 45-й гвардейской. Они только вышли из боев. Потери были очень большие. Формировались на станции Ручьи в районе Всеволожска. Начальник штаба 129-го гвардейского полка Иванов вышел: «Кто в разведку?» Я шаг вперед. «Почему ты решил?» — «Я окончил разведывательно-диверсионные курсы в Кронштадте». За мной шагнули мои сослуживцы моряки Колька Мелов, Сашка Гусев, лейтенант Ленька Ефимов. Когда набрали 23 человека, мы решили, что пусть лейтенантик будет нами командовать и отбрехивается за все наши дела. Так постановили. Его ни разу не ранило, а меня трижды махнуло… Многие погибли… особенно в 1944-м под Нарвой. Не знаю, как я там уцелел?! Там так получилось…
Штаб полка разместился на лесной поляне, посередине которой стоял хороший особняк. А немцы долбят и долбят из артиллерии прямо по штабу. Решили, что кто-то сидит рядом с нами на рации и корректирует огонь. Четверых разведчиков послали, прочесать окрестности. Нашли землянку, и я, дурак, первый в нее полез. И немец мне рукояткой «парабеллума» по голове… «Парабеллум» же тяжелый… Самый лучший пистолет, не сравнить с тэтэшником! Четко, хорошо стреляет. В изолятор на столбе всегда попадешь!.. У меня из глаз искры посыпались! Потом выянилось, что у меня бороздчатый перелом черепа. Сознание я не потерял, кричу: «Очередь давайте!» Ребята дали очередь, и под эту очередь я выскочил наверх. Начали бросать в трубу гранаты, но он так и не вышел. Кое-как мы его взяли. Действительно, там была рация, он корректировал огонь. Пришли вместе с этим радистом. Те, кто оставался, говорят: «Мы тебе кофейку заварим». Вскипятили воды и туда махнули порошок кофе. Поболтали. А помощник начальника штаба по разведке говорит: «Дай-ка я первым попробую, а то губы обожжешь». Он хватил глоток, а это нюхательный табак! Ох он плевался! Прошло, может, часа полтора, мне забинтовали голову, и я уже было собрался ехать в санбат на кобыле, как немцы пошли в атаку. Шло на нас около двух взводов автоматчиков. Слышно, кричат: «Форвартс!» В окно посмотрел, они идут, а у них на поясе куры висят. Мелова послали, чтобы он позвал танки, которые стояли недалеко. Он стал пробегать, и его убило. Стали отстреливаться, одного убило, второго, третьего… Петьку Трезвого, бывало, он на ногах не стоит, скажешь: «Ты пьяный!» — «Нет, я Трезвый!» — фамилия такая была. Я наверх поднялся. Крыша черепичная, колется, гремит кошмарно. Дострелялись до того, что все — конец, решили оставить по последнему патрону… А тут как даст наша самоходка, елки зеленые! Немцы побежали. Вот тут потери были очень большие, а до этого взвод практически никого не терял…
Но это я вперед забежал.
— Как вам переход от флотской жизни к пехотной?
— Первое время ходил во всем флотском. Обмотками не пользовался — брюки и ботинки. Только на пятачке перешел на сапоги.
26 сентября полк высаживался на Невский пятачок. Был пасмурный день, низкая облачность. Короткий огневой налет — и вперед на всем, что может плавать: шлюпках, баркасах, плотах. Немцы нас не ждали. Мы быстро захватили первую и вторую траншеи — они метрах в четырехстах друг от друга. Завязался рукопашный бой. Выбили немцев, закрепились. Бои там были страшные. Траншеи были забиты трупами. Плотность войск была такая, что если снаряд взрывался, то кого-то точно задевало. Из винтовки никто не стрелял, там дрались саперными лопатами, гранатами. Жизнь солдата сутки, ну двое. Как мне удалось уцелеть? Я не знаю. Я не думал о смерти.
Вот там, на пятачке, я первый раз сходил в «поиск».
Командир полка вызвал Леньку, приказал взять «языка». Пошли. Нас было человек семь-восемь. Нейтральная полоса шириной всего метров семьдесят. Торф. Все равно как перина. Поползли. А тут ракета! Мы уже почти у немецкой траншеи, хоть прыгай в нее. Нас заметили, и немцы отсекли огнем от своей траншеи. Огонь-то в этот миг погас. И мы, наверное, в три или четыре прыжка опять оказались в своей траншее. А одного разведчика нет. Ленька приказал всем идти отдыхать, а мы с ним остались до рассвета посмотреть, может, он на нейтралке лежит. Рассвет наступил. Посмотрели — никого нет. Тут немцы в контратаку пошли. Вроде наших потеснили, а потом пехота их выбила обратно.
Мне Ленька и говорит: «Слушай, снайпер стреляет по нашим». — «Где?» Бой идет, ни черта не слышно. «Да вот». И показывает: метрах в десяти в нашем тылу немец стреляет из винтовки в спину нашим пехотинцам. Видимо, когда немцев выбили, он остался. А у меня только нож, у Леньки тэтэшник. Я ему говорю: «Стреляй!» Он стрельнул, и гильза осталась в патроннике. Остались мы совсем без оружия. Я к солдатам в траншею: «Дайте мне гранату». Гранаты были немецкие, маленькие, как игрушки. Увидел у одного, схватил, а он плачет и не отдает. Отнял гранату, даю Леньке, говорю: «Бросай». Он бросил, а я за ней. Выждал, пока взорвалась, и бросился на немца. Руки за спину скрутил, ножиком в задницу, чтобы не дергался. Ленька ко мне подползает, смотрю, у него кровь изо рта идет от такого переживания. Немца спустили в траншею. Я нанял какого-то солдата помочь дотащить немца до штаба за сапоги — они же в обмотках. Сняли с немца один сапог, с солдата — ботинок, чтобы он не убежал. И так мы потащили этого немца.
Притащили немца. В штабе на столе лежит куча денег — зарплату офицерскому составу всегда во время боя почему-то давали. Командир полка говорит: «Дам тебе три дня отпуска в Ленинград». — «У меня денег нет». — «На, возьми». И так в пригоршню, не считая, сгреб и дает. «Я Ленинград не знаю». — «Возьми Кострикова — он ленинградец». Действительно, недели через две нас вывели с плацдарма, и мне дали три дня отпуска. Приехали в Ленинград. Я пошел на знаменитый Ситный рынок в Ленинграде. На нем все, что угодно, можно было продать и купить — хоть бриллианты… Ну мы бутылку на выданные деньги купили и пошли к родственнице этого Кострикова. За этого немца Леньке дали Красную Звезду, а мне медаль «За отвагу». Вторая награда тоже за пленного, и тоже медаль «За отвагу». Устроили засаду на просеке. Мы посчитали, что по ней ездят на санях, поскольку были следы полозьев. Сидели мы долго. Курить нельзя — запах махорки далеко разносится. Только под утро слышим, скрипит. На нашу беду, у тех, кто ехал на санях, была маленькая собачка. Она бежала впереди, остановилась и начала тявкать в нашу сторону. Гусев Сашка выскочил и из автомата по лошади. Лошадь рванулась на дыбы! Мы давай стрелять. В общем, взяли одного пленного, но могло все кончиться гораздо хуже.
