– Да, не выдерживают. Обстрелы, бомбежки, – соглашаясь, кивали высокие гости. – Но с личным составом постоянно работать надо, не распускать людей.
Ася побежала к Валентину Нетребе, который дружил с покойным командиром «Прибоя» Иваном Батаевым. Выплакалась ему от души:
– Я ведь Ваню любила, а этот кабан не мытьем так катаньем своего добивался. Намекал, мол, на такие задания буду Ивана отправлять, что ты его вообще не увидишь. Разве не сволочь? Я ему в дочки гожусь, у него семья, дети. На меня и так все косо смотрят, а тут эта медаль.
Теперь уже Валентину стоило немалых трудов успокоить Асю. Он за время долгой службы хорошо изучил повадки больших командиров. Они подчиненных девчонок зачастую своей собственностью считали и лезли к ним нагло, не оглядываясь по сторонам.
– Успокойся, все хорошо будет. Если совсем тошно, уходи от него к чертовой матери.
– Он меня в банно-прачечный батальон отправить грозил, – всхлипывала Ася. – Там, мол, будешь с утра до ночи сраные подштанники стирать, пока руки не отвалятся, и спать в землянке на двадцать человек на голых нарах. А я к ребятам привыкла, к кораблям. За что они меня так?
Глупо было выговаривать восемнадцатилетней Асе на слабоволие и бесхарактерность. Она всего лишь девчонка, впервые столкнувшаяся с подлостью. Кабан он и есть кабан! Подминает все под себя.
– Ладно, с дураками я сам поговорю. Заткнутся умники.
– Я бы и к радистам ночевать перешла, но Кращенко не пускает.
– Успокойся, Ася, – только и мог ответить боцман Нетреба.
Капитан-лейтенант Кращенко был ему не по зубам. Его и Зайцев с Морозовым терпеть не могут. Кое с кем из моряков Валентин, подвыпив, поговорил в тот же день. Кто понял, хоть и с запозданием, что дурь гнали, извинились. А кто ничего не понял, примолкли. За новым боцманом не заржавеет – залепит кулачищем, в кусты улетишь.
Политотдельцы сделали вид, что не заметили такую мелочь, как ссору Кращенко с молодой телефонисткой (только пересмеивались). Не обратили внимания и на отсутствие некоторых командиров кораблей и зампотеха. Война. Кто-то должен находиться на посту. Тем более пришел директор рембазы с бухгалтершей, кто-то из соседей, пригласили двух женщин – врачей из санбата.
Гульнули как следует. Длинный стол в натопленной землянке был богато накрыт. Настоящая «Столичная», запотевшая с мороза, «Кагор» для женщин, ломти осетрины, колбаса, консервы, жареная баранина и обилие домашних соленостей на закуску.
До ночи играл патефон, плясали, пели, провозглашали тосты за победу, за товарища Сталина, за новых орденоносцев, славную Волжскую флотилию и героический политотдел.
Команды тоже не обделили. Приготовили хороший обед, налили по сто пятьдесят, а старичкам и побольше. Костя, к водке не привыкший, с аппетитом съел картошку с мясом, напился сладкого чая с печеньем и засел в своей башне, закутавшись в полушубок. Зенитчикам предписывалось быть на своих местах.
Если не считать не совсем справедливого награждения, праздник прошел нормально. Снова вспоминали слова Сталина, водка подняла настроение и уверенность.
Но уже восьмого ноября немцы обрушили огонь шестиствольных минометов на затон и причалы Красной Слободы, там было много убитых и раненых. Вела огонь дальнобойная артиллерия с холмов, завязывались бои в небе.
Еще пятого ноября резко похолодало. Дул пронизывающий северо-восточный ветер откуда-то из степей Казахстана. Появился береговой припай, который пока легко ломался судами, а по реке плыли отдельные льдины. Холода усиливались, а девятого ноября пришла настоящая зима. Морозы ударили под минус восемнадцать. Обстановка на реке резко изменилась.
Глава 9 Война среди льдов
Волга в ее низовьях из-за большой ширины и течения замерзает медленно. Девятого ноября лед сковал затоны, некоторые протоки, но сама река продолжала свое движение к Каспию.
Льдины, большие и маленькие, наползая друг на друга, с треском разламывались. Ледяная каша, шуга, шуршала на течении. Все эти звуки вызывали тревогу у бойцов, сражавшихся на берегу, и у маршевиков, подходивших колоннами к переправам. Не сладко приходилось морякам.
Деревянные суда вмерзали в лед, несмотря на то что команды постоянно разбивали его ломами и баграми, не имея возможности отдохнуть после ночных переправ. Путь во льду прокладывали ледокольный буксир и бронекатера.
К немецким снарядам прибавились неполадки в двигателях. Шуга забивала систему охлаждения. Механизмы, несмотря на сильный мороз, перегревались. Приходилось глушить двигатели, чистить фильтры, продувать горячим воздухом трубы. По неподвижным катерам сразу же открывали усиленный огонь.
На «Шахтере» мина взорвалась на палубе, погибли один из моряков и трое красноармейцев из пополнения, которых везли на правый берег. «Быстрый» получил две пробоины в борту и кое-как добрался до базы, где его спешно ремонтировали. Судов для переброски людей и боеприпасов не хватало, как никогда. Выходили почти засветло, едва начинало темнеть, и возвращались при утреннем свете, уворачиваясь от снарядов и мин.
«Верный» попал в переплет, из которого едва выбрался. Везли с правого берега раненых, когда увидели баржу, которую гнало течением. Несмотря на обстрел и большую загрузку, Николай Морозов свернул к барже и попытался взять ее на буксир.
Капитан, принимая трос, торопливо рассказывал, что баркас, который тащил баржу с четырьмя сотнями красноармейцев на борту, разбило прямым попаданием тяжелого снаряда. Ее понесло течением. Бойцы увидели, что беспомощное судно все больше сносит к правому берегу, к устью Царицы, захваченной немцами.
Снаряды падали все гуще. Осколки прошивали тонкий металлический борт, калечили и убивали людей. Один из снарядов взорвался в трюме. Погибло и были тяжело ранены несколько десятков человек. Некоторых разнесло на части. Красноармейцы бросились в разные стороны от страшного места, где в луже крови лежали человеческие останки без ног, разорванные пополам, отползали раненые.
Поднялась паника. Когда рядом рванул еще один снаряд, кто-то сбросил с себя шинель и перемахнул через борт. У кого не выдержали нервы, стали один за другим бросаться в ледяную воду, надеясь доплыть до ближайшего острова. Почти все, человек двадцать, утонули, не проплыв и сотни метров.
Когда «Верный» взял баржу на буксир, командиры сумели погасить панику. Стали оказывать помощь раненым, которых обезумевшие от страха люди еще пять минут назад затаптывали ногами, ища спасение. Трудно сохранить мужество в такой гибельной ситуации.
Сейчас все напряженно следили за небольшим кораблем с танковыми орудийными башнями, который с трудом, очень медленно тянул тяжелую посудину. Дымовая завеса, которую приказал поставить Морозов, временно прикрывала оба судна от артиллерийского огня.
Но снаряды и мины падали часто. Перебило трос, несколько крупных осколков попало в бронекатер. Механик Зотов докладывал Морозову:
– Температура масла повышается. Заклинит движок.
– Что случилось?
– Фильтры крошевом забило, система охлаждения отказала.
– Еще бы хоть десяток минут, – просил Морозов. – Сделай, что можешь, Григорий Пантелеевич.
– Делаю…
Все это происходило ночью, на мрачной замерзающей глади реки, где потоком плыли льдины, между которыми поднимались и опадали фонтаны взрывов. То и дело взлетающие ракеты и долгоиграющие «люстры» высвечивали темную воду, покрытые снегом большие и малые островки льда.
Через несколько минут Зотов доложил в рубку:
– Все, отключаю. Иначе конец движку. Будем чистить фильтры.
В кубриках и на палубе «Верного» находилось сто семьдесят раненых. Без малого четыре сотни красноармейцев, многие тоже раненые, ждали своей участи в обширных трюмах баржи. Снаряды летели сквозь дымовую завесу и взрывались, поднимая искрящиеся при свете ракет столбы воды и кристаллов льда.
Массивная льдина давила катер, подминая под себя. Ее отталкивали баграми, но следом ползли другие. Снаряд ударил возле борта, расколол одну из льдин, но осколками был убит моряк, который упал в воду, так и не выпустив багор из рук…
Рвануло на барже, а через минуту снаряд попал в основание кормовой орудийной башни «Верного», которой крепко досталось при высадке десанта у Купоросного. Если сержанта Савелия лишь оглушило, то его помощник, разговорчивый морячок из Николаева, погиб от сильного удара. Башню перекосило, орудие вышло из строя.
Савелий с трудом пытался подняться. Ему помогли, но кубрики были забиты ранеными, отвели в рубку. Санитар Максим Скворцов снял с него бушлат, Валентин Нетреба помог стащить гимнастерку и нательную рубашку. Огромный синяк расплывался на боку.
– Бог троицу любит, – с трудом шевелил губами артиллерист. – Ну что, крепко меня приласкало?
Скворцов быстро ощупывал ребра, давил на грудь.
– Вроде ничего не сломано. Ушибло сильно.
