На окраине города — снова схватка с подразделением мадьяр. Один вражеский снаряд упал рядом с самоходкой Прокофьева, по борту дробью простучали осколки. Стоять во весь рост в боевом отделении и наблюдать за полем боя через борт самоходки довольно опасно: схватишь вражескую пулю или осколок. Но в прибор, а тем более в смотровую щель ничего не увидишь. И я, забыв об опасности, по грудь высунулся из машины и ищу глазами огневые точки противника, оцениваю обстановку, даю указания Прокофьеву. По радио (я пользовался им мало) отдал распоряжения Яковлеву и Данцигу. И доволен, что все идет так, как бы мне хотелось. Вероятно, я так и стоял бы, презирая опасность, если бы не вражеский снаряд, разорвавшийся так близко, что осколки осыпали правый борт машины. С головы у меня сдуло пилотку, а стоявший рядом заряжающий Бондаренко был убит наповал. Я с испугу присел. Прокофьев тем временем дал команду механику-водителю немедленно переехать на другое, менее опасное место. Машина спряталась за дом. Смотрим на бездыханное тело нашего товарища. Где-то его надо похоронить. Но где? Когда? Бой с остатками отступающей хортистской армии между тем стал утихать. Однако самоходки нашего полка все еще палят, теперь уже по подножию гор: туда сбежали рассеянные группы мадьяр.
Скоро нас вызвал к себе подполковник Ольховенко. Он все это время находился в батарее Терехова, а замполит майор Г. Поляков успел побывать во всех четырех батареях. Его присутствие успокаивало, поднимало у бойцов настроение. Порой он координировал действия батареи или отдельной самоходки. Держался он порой излишне храбро, без нужды рисковал своей жизнью. Его пытались предостеречь, но он неизменно отвечал:
— Я приехал воевать, а не наблюдать за ходом боя.
Увидев у подполковника всех своих товарищей, я заметил немалые перемены в их лицах. С них еще не сошла недавно пережитая тревога, но уже прорывалась и радость успеха. От всех пахло порохом, да так, что щекотало в носу.
Из всех комбатов я, пожалуй, выглядел наименее браво. Смерть заряжающего, стоявшего рядом со мной, прямо скажу, потрясла меня: ведь осколок, угодивший ему в голову, вполне мог достаться мне. Об этом я думал постоянно. Но товарищи, по счастью, не заметили этого. Ни один из них не спросил меня о самочувствии. Не сделал этого, впрочем, и я. Мы вообще ни словом не обмолвились о только что закончившейся боевой операции, словно давно уже к таким делам привыкли. Думаю, однако, что дело было в другом. Мы настолько были потрясены только что пережитым, что еще не могли ни о чем достаточно связно говорить. Лишь под конец встречи я как бы мимоходом сказал Ольховенко, что в самоходке Прокофьева убит заряжающий, нужна замена. Ольховенко промолчал. Мне показалось, что он не расслышал меня. И перед уходом еще раз напомнил ему о Бондаренко.
— Слышал, — ответил он. — Заряжающего пришлем!
Подводя итоги боевой операции по освобождению Мукачева, подполковник похвалил нас. Сказал, что все батареи действовали хорошо, слаженно. Разрушений в городе больших нет, противник отброшен. Главная задача теперь — следовать на Ужгород, уничтожая по пути очаги сопротивления противника.
Командиры установок быстро пополнили изрядно израсходованный боекомплект, заправились горючим. И когда я вернулся в батарею, все машины готовы были продолжить движение на Ужгород.
Движение началось, а точнее, продолжилось в тот же день. Впереди, как и прежде, наш 875-й самоходный полк. Едем развернутым фронтом. Моя батарея держится шоссейной дороги. Справа — зеленые, изрезанные ущельями Карпаты, слева — ровная, как крышка стола, Венгерская равнина. На ее полях желтеет непривычная для моего глаза двухметровая кукуруза. Вдали виднеются небольшие селения с пирамидальными тополями. День теплый, солнечный. Только бы радоваться. Но война! Все время надо быть настороже. С любой стороны — хоть справа, хоть слева, и с гор, и с равнины — может в любую минуту прилететь вражеский снаряд. А не то из-за куста или из сплошных зарослей кукурузы могут обстрелять тебя из автомата. Даже одинокий вражеский солдат, и тот в столь незнакомой для нас местности может нанести урон не только пехоте, но и нам, самоходчикам. Однако прятаться за броню не хочется. Едем неторопливо. То и дело останавливаемся и даем один-два выстрела по обнаруженному противнику. А он прячется где только может: и в горах, и в селениях. То и дело слышатся выстрелы, разрывы снарядов. А то протатакает и автомат. Противник уходит. И надо его теснить, не позволять ему цепляться за складки местности, окапываться, подтягивать резервы... Так шаг за шагом продвигаемся все дальше и дальше. И вдруг заминка: слева от дороги наши войска сцепились с противником. Активно работают с обеих сторон пушки, строчат автоматы... Я приказал притормозить. Можно бы, конечно, продолжить движение, но вдруг нашим пехотинцам и артиллеристам потребуется помощь. К счастью, сопротивление врага было подавлено без нашего участия. И мы тут же двинулись дальше. Майор Поляков — с батареей Бирюкова: они впереди всех. Я еду за ними, и это меня подбадривает. Поляков — лихой воин. Но перед селом Середне, не иначе как по инициативе Г. Полякова, батарея Бирюкова сворачивает влево и движется в обход села. Я же еду сельской улицей. На душе довольно тревожно — в селе могут прятаться остатки вражеской армии: из-за любого угла жди удара из пушки, противотанкового ружья или очереди из автомата. Все мои экипажи были заранее предупреждены об опасности, никто не ловил ворон. Наблюдение вели все. И наводчик из экипажа Яковлева Вася Луценко первым обнаружил вражескую пушку, а возле нее — до взвода пехотинцев. Он быстро сориентировался, навел прицел, и пушка противника была уничтожена. А пехотинцы в панике разбежались. Их бесприцельный огонь для нас был уже не опасен.
Так весь тот октябрьский день мы продвигались с боями, с каждым часом приближаясь к Ужгороду. Освободить его в тот же день, к сожалению, не удалось. На ночь остановились в лесу, неподалеку от города. За день все мы порядком устали, но завалиться спать никто не спешил. И вовсе не потому, что в горах и на равнине продолжали греметь пушки, а в небо взлетали осветительные ракеты. Нет, враг ночью, при хорошо организованных дозорах и охранениях, менее страшен, чем днем. Не спали потому, что очень уж хотелось повидаться друг с другом, обменяться впечатлениями о пережитом за этот день. Сразу после ужина самоходчики начали перекликаться в темноте, собираться кучками. Экипажи моей батареи собрались у Коли Хвостишкова. Жора Данциг с ходу выдал новый анекдот, раздался взрыв хохота. Тем временем замполит Поляков вызвал к себе командиров батарей. Когда мы пришли, у него уже сидели трое — помощник по технической части капитан С. Денисов, командир взвода по ремонту орудий лейтенант В. Раугул и капитан М. Бергман, командир хозяйственного взвода. Наше появление майор встретил доброй шуткой, предложил нам расположиться поудобнее. И мы уселись на ворох опавших листьев. Раскидывая для чего-то плащ-палатку, майор Поляков сказал:
— Догадываюсь, что вы уже поужинали, а зря. Капитан Бергман достал вина и хочет нас немножко угостить. Подсаживайтесь поближе. День был таким насыщенным, что сейчас не грех чуточку расслабиться.
Бергман тем временем откупорил канистру. Придвинул вещмешок, в котором звякнула посуда. «Расслабление» началось. На разостланной плащ-палатке появились ломти хлеба, банка консервов, стаканы. Бергман действовал неторопливо, вместе с нами предвкушая удовольствие. С любопытством на наш неприхотливый солдатский стол смотрела с неба четвертинка луны. При ее свете хорошо были различимы лица всех моих соседей по застолью. Прямо передо мной майор Поляков, довольный, спокойный, рядом с ним мой земляк Бирюков, он заранее улыбается. На лице замкнутого и молчаливого Терехова тоже слабая улыбка. А Бергман — этот прямо торжествует. Разливая вино, он начал рассказывать, как в Мукачеве один уже довольно пожилой мужчина предложил ему это вино. При этом и сам с капитаном выпил. «Давно, — говорит, — не пил, но по случаю вашего прихода позволю себе со столь дорогим гостем выпить». Не побоялся нарушить данный когда-то зарок.
Все взяли стаканы. Боже мой, как приятно после всех этих стокилометровых маршей, после ночного путешествия по руслу реки, после стычек с противником, да просто после многочасовой тряски в этой железной коробке посидеть в кругу друзей, с которыми и видишься-то на коротких привалах. Чокнулись, выпили, и потекла беседа. У каждого было что рассказать. И слушали друг друга внимательно, с уважением. Майор Поляков, как и все, выпив немного, стал разговорчивее. «Мы, — сказал он, — вступили на территорию другой страны. Теперь мы уже не Родину, а Европу освобождаем от коричневой чумы. И показывать себя мы должны не как завоеватели, а как освободители. Местное население не должно нас бояться. Ни один человек не должен быть нами обижен, ни одного оскорбительного слова в его адрес. Пусть все знают: мы не враги, а друзья! Это нам нужно. Нужно для победы!»
