В кладовой другого дома мы обнаружили целое семейство, повешенное на ряде крючьев в потолке. Срезать трупы мы не потрудились, особого смысла в том не было. Просто отодвигали их в сторону, как портьеру из бус, и ходили в поисках съестного. Еды не было, но Порта обнаружил в углу деревянный бочонок. Осторожно понюхал его, потом поднес ко рту и отпил несколько глотков.
— Ну? Что это? — с любопытством спросил Хайде.
— Попробуй сам.
Порта отдал ему бочонок, громко рыгнул и вытер рот рукавом. Хайде недоверчиво переводил взгляд с бочонка на Порту и опять на бочонок. Отпил глоток, закашлялся и покраснел.
— Адский огонь! Можно прожечь дыру в желудке! — Негодующе взглянул на Порту. — Уверен, что это не серная кислота?
Бочонок пошел по кругу. Все испытывали те же ощущения, что и Хайде.
— Что это, черт возьми? — спросил Старик, прижимая к груди кулак и тяжело дыша. — У меня будто загорелись легкие!
Порта усмехнулся.
— Думаю, саможжёнка… Сталинский особый напиток для взбадривания усталых войск. Говорят, двух таких бочонков хватит на целую роту.
— Охотно верю, — сказал я, выходя, шатаясь, между повешенными в поисках стула.
— Пара глотков такого снадобья, — сказал Порта, — и человек готов идти с голыми руками на шестидесятитонный танк.
— Оно не такое скверное, как мне показалось, — признал Хайде, робко прижимаясь к стене. — Теперь, когда прошло, очень даже приятно.
— Из чего делают эту саможжёнку? — спросил я. — Из красного перца?
— Из кукурузы, картошки, свеклы… — начал Порта, всегда знавший рецепты таких напитков.
— Из какой свеклы? — спросил Старик, уже пьяный. Глубокомысленно погрозил Порте своим крестьянским пальцем. — Есть много ее разновидностей. Как и картошки. О какой ты говоришь?
— Годится любая, — уверенно ответил Порта. — Годятся все разновидности кукурузы, картошки, свеклы. Ни одна не хуже других. Их просто кладут в бочку и держат несколько недель. Говорят, около месяца. Все остатки можно положить в свиное пойло. Свиньям это очень на пользу.
— И мне очень на пользу, — сказал Грегор, снова хватая бочонок.
— Саможжёнка, — продолжал Порта, — секретное оружие Сталина… Все, что говорят о вере, надежде, любви и прочей ерунде… о том, что Бог с нами… так вот, русским на это наплевать. Они махнули рукой на веру, надежду, любовь, изгнали Бога и вместо них изобрели саможжёнку… по крайней мере, изобрел Сталин. Будьте уверены, еврей знает, что к чему!
— Сталин не еврей, — возразил Хайде, потянувшись за бочонком.
— Кто сказал? Иосиф — еврейское имя, так ведь?
— В таком случае, — воскликнул Хайде, — ты должен стыдиться себя, Йозеф Порта! Прекрасно знаешь, фюрер сказал, что все, кто носит еврейские имена, должны поменять их!
— Евреем человека делает не имя, — с глуповато-проницательным видом сказал Грегор. — Во всяком случае, Сталин любит их не больше, чем Геббельс… тоже Йозеф, — добавил он так, словно сделал открытие века.
Он поднес бочонок ко рту, но Легионер вовремя его отнял.
— Насчет Сталина, — сказал он. — У него тот же пунктик, что у Адольфа, только действует он гораздо умнее. Гонит евреев под огонь артиллерии противника, а не в крематории…
— Евреев никто не любит, — печально произнес Грегор.
— Здесь не любят, — согласился Легионер. — Помнишь того поляка, который держал на заднем дворе еврея на цепи вместо сторожевого пса?
— Так какого черта мы воюем? — заорал Хайде в неожиданном приступе ярости. — Сталин ненавидит евреев, Гитлер ненавидит евреев, я ненавижу евреев, все ненавидят евреев! Почему нам не повернуть оружие и воевать с евреями?
— Мне кажется, — угрюмо сказал Старик, — Гитлер сделал серьезную промашку. Отправляя их в газовые камеры и все такое. Сущая глупость.
— Это как понимать? — выкрикнул Хайде.
Старик рыгнул.
— Сущая глупость, — повторил он, выговаривая каждое слово со старательностью совершенно пьяного. — Кто будет любить нас, если мы уничтожили всех евреев? Кто будет любить нас, если мы проиграли войну? Кто будет…
— Это антинацистская болтовня! — заорал Хайде. — Пораженческая! — Он сделал еще несколько глотков секретного оружия Сталина и опьянел еще больше Старика. — Я мог бы добиться твоего ареста! Твоего расстрела! Мог бы сообщить Гитлеру! Мог бы…
Он вдруг потерял равновесие и повалился боком на печку, где тут же издал пронзительный вопль и стал умолять нас вызвать санитарную машину.
— Горю! — стонал он. — Я весь в огне! Неужто не видите пламени?
Поскольку печь не топилась и, очевидно, стояла холодной уже несколько недель, мы, не обращая внимания на его крики, с презрением отвернулись. Все, кроме Малыша, который услужливо помочился на него и погасил воображаемое пламя.
— Спасибо, спасибо, — бормотал Хайде. — Теперь гораздо лучше… приятный прохладный дождь… прекрасные капли… по всему телу…
Голос его оборвался, и он громко захрапел в глубоком сне. Мы повернулись к нему спиной и стали приканчивать самогон. Совершенно забыв, где мы, и что здесь делаем. Полчаса спустя, думаю, никто из нас не помнил, что мы в России, тем более в нескольких километрах за линией фронта противника. К тому времени мы достигли состояния Хайде и впали в общий ступор. Думаю, даже забыли, кто мы.
Разбудил нас на рассвете генерал Аугсберг, распахнув пинком дверь и криком велев нам подниматься. Я мучительно раскрыл глаза и огляделся в клубящемся красном тумане похмелья. В голове усердно работали серпы и молоты. Во рту пересохло, горло саднило, в глубине желудка бурно волновалось какое-то густое море. С трудом встал и смотрел, как стены то приближаются, то отдаляются, а пол, колеблясь, уходит вниз. Рядом со мной, пошатываясь, стоял Старик, неуверенно вскинув в салюте к потолку дрожащую руку.
— Что здесь, черт возьми, происходит? — заревел генерал. — Похоже на воровской притон!
Мне очень хотелось, чтобы у этого человека хватило тактичности не повышать голос в столь ранний час. Я не мог вынести этого крика и со сжимающимся желудком, с затрудненным дыханием медленно опустился на пол.
— Поставить этого человека на ноги! — крикнул генерал.
Порта с Легионером подняли меня, мы, шатаясь, пошли по комнате и встали у стены, тяжело дыша, потея, высунув языки и вращая глазами.
— Все на месте и в полном порядке.
Старик говорил медленно, серьезно и с заметным усилием. Едва он окончил доклад, Хайде отвернулся, и его вырвало.
Думаю, генерал Аугсберг не расстрелял нас только потому, что не хотел терять семерых опытных солдат.
— Без нас ему не добраться домой, к Гитлеру, — заявил Малыш, когда мы стояли, дрожа, на снегу.
Когда чернота ночного неба постепенно сменилась серостью унылого русского рассвета, мы снова отправились в путь. Злобно режущий ветер и смерзшийся снег под рваными сапогами быстро отрезвили нас, и мы бодро шагали за генералом. Мало у кого из нас обувь годилась для зимы. Большинство шло, обмотав ступни газетами и тряпьем. Порта (разумеется) был одним из полудюжины, сумевших обзавестись лыжами, и первым достигнул Дона. Мы увидели, как он остановился на вершине холма, потом повернулся и быстро спустился к нам в облаке сверкающих серебристых снежинок.
— Дон! — Порта описал широкий круг и лихо остановился перед генералом. — Сразу же за холмом!
Генерал беспокойно нахмурился.
— Дон? Ты уверен?
— Так точно.
Внезапно наступило молчание. Колонна остановилась, и все прислушивались, склонив головы набок. Ни звука. Ни орудийного огня, ни взрывов, ни треска пулеметов, ни рычания танков. Только ветер из Казахстана злобно выл над бескрайней равниной.
Генерал сурово смотрел на Порту.
— Не видел войск?
Порта медленно покачал головой.
— Никак нет. Нигде ничего.
Молчание продолжалось. Мы продолжали прислушиваться, нам никак не верилось, что все это долгое время мы шли к пустому месту. Что случилось с нашей армией на Дону? Где она? Была ли вообще здесь? Или нам, как обычно, лгали?
Генерал повернулся и посмотрел на колонну своих солдат. От разочарования и отчаяния они поугрюмели. Лучше было бы остаться в Сталинграде, чем проделывать такой путь для соединения с несуществующей армией.
— Пошли побыстрее! — Аугсберг широко повел рукой и указал на холм. — Посмотрим, что удастся обнаружить.
Нашли мы только брошенную, занесенную снегом «пантеру». Очевидно, она принадлежала танковой дивизии Манштейна, не сумевшей пробиться с нашими припасами к Рождеству[87].
— Непонятно, почему танк бросили, — сказал Порта, когда мы счищали с него снег. — Похоже, он в совершенно исправном состоянии. Только гусеницы повреждены. Привести их в порядок, и, думаю, им можно будет пользоваться.
Вызвали отделение саперов и объяснили им задачу. Их молодой лейтенант с сомнением покачал головой.
