Но эти «грозные зеницы», чаруя взор великолепием своей гневной игры, невольно наводили на ропщущую мысль, что есть же где-то такие благодатные палестины, где в эту самую минуту рокочет гром и шумит обильный ливень, неся с собою жаждущей земле освежающую прохладу, тогда как у нас…
— Господи! Хоть бы гроза! Хоть бы на мгновенье грянул гром и прыснул дождик! — неоднократно повторял каждый из нас, маясь в эти душные ночи. А благодушный майор все уверял и даже предлагал пари держать, что завтра — «ну, вот уж завтра, посмотрите, наверное будет вам гроза, и гром, и ливень такой, что не земле, а небу жарко станет!»
Но — увы! Пророчеству майора суждено было сбыться не завтра и не послезавтра, а как раз в то время, когда нам нужно было выступать из Ильянова.
Не желая напрасно мучить людей и лошадей томительным и довольно длинным переходом под полуденным зноем, наш эскадронный командир порешил выступить из Ильянова около полуночи, чтобы под утро успеть прибыть в подгородную деревню Каплицы, где на время осеннего кампамента нам были назначены квартиры.
Вещи наши мы уложили и отправили на подводе еще с послеобеда, а сами, так сказать, налегке остались дожидаться ночи.
Часу в одиннадцатом, поужинав остатками холодной говядины и распив последнюю булылку вина из своего «травяного» запаса, мы оделись по-походному и вышли во двор, где рейткнехты ожидали уже с конями. Немногие из замешкавшихся солдат выводили последних лошадей из конюшен и пристраивались к своим взводам, фронтом к дороге. Вахмистр наскоро отдавал какие-то последние распоряжения.
— Садись!
Люди зашевелились, залязгали сабли, затропотали копыта, но менее чем в минуту эскадрон стоял уже фронтом как вкопанный.
— Песенники, вперед!
— Так-то все же веселее будет идти ночью! — с улыбкой обратясь к нам, пояснил майор свое последнее распоряжение.
— Направо, марш! Прямо — шагом!..
И масса вороного эскадрона, словно бы ряд темных теней, тихо и плавно тронулась с места. Через минуту запаленные трубки-носогрейки, будто светляки, то там, то здесь мигали по рядам красно-огненными точками.
Воздух был насыщен электричеством. Густые массы свинцово-серых и бурых облаков еще в начале десятого часа медленно и грозно начали надвигаться с юго-запада, захватывая все шире и дальше пространство синего неба, а теперь они нахлобучились над лесом и заметно клубились одни над другими в своих причудливых, гигантских очертаниях…
Мы шли узкою лесною дорогой. Офицеры отделились вперед от эскадрона и тихо разговаривали между собою.
Вдруг ослепительно вспыхнула молния зеленовато-белым огнем и вслед за нею, почти без промежутка во времени, грянул трескучий удар грома. Лесное эхо в бесконечных, рокочущих раскатах понесло его по пространствам пущи и над озерами. Гром в пространном лесу — это нечто совсем особенное, что трудно передать человеку, который не был сам свидетелем такого поэтического и грандиозного явления.
— Ого, гроза, кажись, как раз над головою! — задрав кверху лицо и ни к кому, собственно, не обращаясь, заметил юнкер Ножин.
— Ну, вот вам и дождались наконец! — весело сказал на это майор. — Опустить пики! — крикнул он, оборотись к эскадрону. — Острием ниже к земле держи!.. Не распускать коней, ребята!
Держи в поводу хорошенько! Оглаживай чаще, чтобы не пугались!
Вахмистр осадил коня и, свернув несколько в сторону, стал пропускать мимо себя ряды, наблюдая, толково ли исполняют люди только что отданные приказания. Но эскадрон насчет толковости и дисциплины — не хвалясь сказать — был у нас образцовый.
Снова черкнула по небу молния, и снова зарокотали по лесу громовые раскаты, но дождя еще не было. Мы жадно ждали его первых живительных капель. Лес, как мертвый, стоял неподвижно и таинственно. После вторичной молнии, через несколько мгновений сверкнула третья, четвертая; а там еще и еще — и вот вскоре все небо затрепетало почти непрерывными огнями, которые вспыхивали то там, то здесь, то одновременно в разных концах небосклона, так что не успевала потухать молния, как уже новый раздражающий свет озарял всю окрестность. Затем — снова мрак, который от этих резких и быстрых переходов к ослепительному свету казался еще гуще, еще темнее и непрогляднее. Были мгновения, когда в течение двух и даже трех секунд все небо пылало непрерывным светом, и что за дивные оттенки представляли тогда эти прихотливо клубящиеся массы облаков! В эти мгновения вполне ясно и отчетливо можно было различать и общую картину неба, и все окружающие предметы, и наш путь, озаряемый на далекое расстояние. Но ни единая капля дождя все еще не падала на землю. Это была сухая гроза — одна из самых страшных, когда-либо виданных мною в жизни. Гроза, соединенная с ливнем, который сразу вносит с собою в природу освежающее начало, действует на нервы в несравненно меньшей степени, да притом и не на всякие нервы; но при грозе сухой, когда сумма электричества, разлитого в отягченном воздухе, достигает своего maximuma, оно влияет и на душу, и на физический организм угнетающим образом: вы чувствуете какую-то безотчетную тоску и томление, вы испытываете даже бессильную, жалкую злобу червяка пред этою слепою стихийною силой, которая каждое мгновение может вас раздавить, уничтожить, тогда как при других условиях вы повелеваете над нею вашей разумною волей, подчиняя ее силе науки; но здесь, в данном положении, вы беззащитны, вы ничтожны пред нею — здесь уже не вы над нею, а она, эта стихийная сила, царит над вами. Люди, неоднократно лицом к лицу видавшие смерть в сражениях, сравнивают (и, как мне кажется, очень удачно) впечатление, производимое сухою грозой, разражающейся не вдали, а прямо над головою, — с впечатлениями пассивного боя, когда вы безмолвно и неподвижно стоите под пулями и гранатами, служа мишенью для неприятеля, а сами меж тем не стреляете, не имеете возможности развлечь внимание чем-нибудь посторонним и остаетесь в неизвестности — прикажут ли вам наконец броситься в отчаянную атаку, которая в эту минуту кажется вам блаженным и желаемым раем сравнительно с угнетающим адом пассивного боя.
Вдруг, в одно из тех мгновений, когда трепетные молнии, словно бы раздирая небо в разных концах, непрерывно поддерживали свет на две, на три секунды, мы заметили направо, в двух шагах от нас и около самой дороги, обнявшуюся пару — мужчину и женщину, которые сидели под густолиственным раскидистым деревом.
— Велля! — почти в один голос воскликнули и я, и Ножин.
— Ба! Да и пан органыста с нею!.. — громко сказал майор, в немалом изумлении от такой неожиданности.
Настало мгновение полного мрака, а затем опять вспыхнула молния, но под деревом никого уже не было. Придержав коня и вглядываясь в ближайшую окрестность, я при одной из следующих вспышек не без труда мог смутно различить, как в глубину леса убегали два человеческих призрака. По крайней мере, в эту минуту при неровном и фантастическом освещении молнии они казались скорее призраками, чем людьми; но первое мгновение, озарившее их слишком ясно и близко от нас, и притом с достаточною продолжительностью, чтобы позволить разглядеть их положительным образом, не оставляло ни малейшего сомнения в том, что это были точно Велля с органистом.
— Вишь ты, пан добродзей! — добродушно смеясь и покачивая головой, проговорил майор, — Удачно выбрал место и время для любовных свиданий!
— Органист и Велля! Да что ж это, господа, такое?! — все еще не совсем приходя в себя, пожал плечами Апроня.
— Ты хочешь знать, что это такое? — с невольною усмешкой обратился я к моему сожителю. — Это разгадка Ильяновской легенды.
Вскоре послышался глухой, но все более приближающийся шум, и вслед за тем порывистый вихрь налетел на деревья, которые загудели и закачались под его неистовым напором. В лесу раздался треск ломающихся ветвей и тяжелый скрип нагнетаемых сосен, похожий иногда на старческое кряхтенье, а иногда переходящий в чисто человеческие протяжные стоны. Еще минута, другая — и дождь хлынул, как из ведра, вместе с громом и бурею.
— Фу!.. Слава Тебе, Господи! Наконец-то освежать начинает! — обнажив голову, проговорил Апроня с облегченным полным вздохом, который просто с наслаждением вырвался на волю из его широкой, богатырской груди.
— Ну-тка, ребята, кто кого перешумит — вы ли бурю или она вас? — весело вызывающим тоном обратился майор к песенникам — и в ту же минуту на речитативный вопрос голосистого запевалы, который допытывал «солдатушек-ребятушек», где ж, мол, ваши деды, — дружный хор молодецких голосов вместе с громом и бурей отгрянул ему:
Наши деды — старые победы!
Вот где наши деды!
Когда под утро мы пришли в Каплицы, на нас буквально нитки сухой не было. Вода хлюпала в высоких сапогах, и вся одежда, начиная с кителя и до сорочки, была грузно отягощена впитанною в нее дождевою влагою.
