Теперь картину снял и спрятал за массивным столом Войткевич, и даже присел возле неё на корточки с озабоченной миной.
«Заматывает, что ли, ценитель изящных искусств? Чтобы взрывом не повредило?» — вяло удивился Саша, хотя, в общем-то, уже привык к тому, что в блатную феню одессита то и дело вкрапливаются то «параноидально-критический анализ Дали», то «манерный эротизм Дельво». Хрен его знает, что это значит и кто такие, эти Дельво с Дали, но культурная эрудированность «блатняка» крепко и подозрительно отдавала буржуазией… И уж точно не пахла «Агитпропом».
— Готово? — ещё раз уточнил Новик у Громова, отмотавшего катушку с телефонной «лапшой» к дверям в комнату отдыха.
Тот также молча и яростно мотнул стриженой головой, и Саша хлёстко передёрнул затвор шмайсера. Весь прочий, как выражался Войткевич, «кордебалет» откладывался на момент подрыва сейфа.
— На пол! — скомандовал лейтенант, но сам почему-то остался стоять, и даже предупредительно растопырил ладонь перед лицом сапёра — дескать, «замри!».
К высоким дверям кабинета, с той стороны, приближались торопливые шаги…
Слава богу — шаги одиночные, без компании. Поэтому Новик, подняв руку: «Внимание!», ею же махнул на дверь Кольке.
Романов мигом оказался за створкой, которая тут же и распахнулась. Еле успел Колька оказаться в тени. А в дверном проёме, будто в раме парадного портрета, нарисовалась длинная сутуловатая фигура с папкой под мышкой и рыбьим выражением глаз. Вобла-воблой.
Немо позевав отвисшей челюстью, как упомянутая вобла, немец наконец закончил фразу, начатую, судя по всему, ещё в коридоре:
— Die Russen, Herr Brenner! Господин Бреннер!.. — И, выкатив побелевшие от страха, словно моментально сварившиеся, зрачки, перефразировал: — Und wo… Herr Brenner? (А где… господин Бреннер?)
«Ничего тупее, как спросить об этом у русских диверсантов, пожалуй, и не придумаешь…» — как-то неуместно длинно и саркастически подумалось Стефану Толлеру.
Впрочем, времени для самоиронии было у него теперь предостаточно. С момента, как над столом его шефа возникла фигура в вылинявшей пехотной гимнастерке, с засаленной матросской тельняшкой в распахнутом вороте, с сугубо партизански неухоженной, чуть рыжеватой, бородкой чуть выше (ещё выше Стефан поднять глаза почему-то не решился) время потянулась медленнее, чем пригородный берлинский поезд.
Но, видимо, ситуация была не вполне нелепой, потому что рыжеватая борода зашевелилась и советский «матрос-партизан от инфантерии» уточнил по-немецки с предательской безупречностью «фольксдойче»:
— Sie suchen Karl-Joseph, den Scheißkerl die Faschistische? Вам нужен Карл-Йозеф, сволочь фашистская… это я про вас обоих… Или я ошибаюсь?
Экстерьер (в саду)
— Вот что, хлопчики… — этими словами Боцман проводил взглядом пару сапог, безжизненно втянувшихся под тёмно-зёленую завесь лавровишни. И минуты не прошло, как эти (и ещё одна пара) сапоги бодро шуршали по некошеной, глухой части парка в поисках диверсантов. — Нас вже шукають! — закончил фразу Боцман.
Бывший боцман, штрафник Корней Ортугай, как правило, в такие вот «задушевные» моменты начинал вдруг «подпевать» мягким малороссийским напевом. Впрочем, сколько бы ни мягким, но фамилию его матросы произносили наизнанку: «Отругай», с полной уверенностью, что так и надо.
— Сейчас их тут будэ, як тых блох на собаци… — проворчал «Отругай» недовольно.
Ответом ему был наивно-серьёзный, как у младенца, взгляд морпеха с золотистыми кудряшками из-под бескозырки. Парень — чисто херувим:
— Думаешь, наших уже того… — нахмурился он по-детски обиженно, выпятив пухлую нижнюю губу. — Повязали?
При этом «херувим» деловито вытирал устрашающее лезвие десантного ножа о рыжий мох валуна, оставляя на нём багровые мазки. На камне же, подобрав в ужасе ноги и пряча рукою облупленный бюст от нескромного хмыканья матросов, сидела гипсовая девушка с разбитым кувшином.
— Не думаю… — обтянул Ортугай ладонью «старорежимные» обвислые усы. — У наших тротилу полна торба и их самих пять душ. Всех в мешок, как кошенят, не запхаешь. Уж кто-нибудь да что-нибудь рванул бы…
И, словно в подтверждение его слов, в мелкой чешуе липовых крон, там, где проглядывали узкие витражные окна и мавританские минареты усадьбы, и впрямь что-то громыхнуло, спугнув ворон. Раз, другой, третий… Обрастая раскатистым эхом и вытягиваясь, будто по медным кишкам валторны, воем сирены…
Интерьер (в кабинете Бреннера)
Взрыв был мгновенный и глухой, будто не снаружи, а из бронированной утробы сейфа грохнуло. Пожалуй, что никто и не заметил этажом ниже, как звякнули хрусталики бронзовой люстры. Когда рассеялись пыль и горько-кислая гарь взрывчатки, тяжёлая дверца сейфа поползла наружу, нехотя и с униженным стоном. Так что Громов, словно недовольный своей работой (должна была нараспашку лязгнуть, а то и улететь) поторопил дверцу фомкой и сразу замахнулся сорванной с головы немецкой пилоткой.
Но тушить ничего не понадобилось. До бумаг было рукой подать, но, как говорится, «близок локоть…» Взрыв всадил в глубь сейфа вторую, стальную перегородку, может, и не такую же мощную, как наружная дверца, но…
— Ещё раз рванём — вообще загоним, хрен отколупаешь, — озадаченно проворчал Громов старшему лейтенанту Новику, выросшему за плечом сапёра. — Резать надо! — развёл он руками, мол, «рад стараться, да боюсь…». — А нечем…
— Да и некогда, — отодвинул его лейтенант. — Берём что есть.
На дне сейфа, под его уменьшённой и искорёженной копией, была одна-единственная папка, невзрачная с виду, досадно тонкая, но… Отчего-то показалось Новику — необычная, «особая папка», если следовать привычной советской идентификации.
Не было в ней методичного равнодушия номерного «личного дела» или интригующего аванса «совершенно секретно». Но на чёрной эрзац-коже серебрился овальный медальон тиснения. С надписью, выбитой остроугольными буквами или значками, напоминавшими хрестоматийную берестяную грамоту. Посредине медальон симметрично разделял стилизованный меч, перехваченный петлёй ленты с другой надписью, в которой алфавит даже не угадывался. То ли иероглифы, то ли вовсе пиктограмма…
Впрочем, раздумывать над этой тайнописью было некогда. Новик сунул папку за пазуху каменно-серого мундира армейского покроя с унтерским чёрным треугольником на рукаве. Только он и Колька Царь были переодеты в полевую форму СС-Ваффен, поскольку особенно разгуливать по «Gotland Haus des kurzfristigen Urlaubes», то есть по дому краткосрочного отпуска «Гелек-Су», не предполагалось.
«Невелик дворец, — рассудили в разведштабе. — Даже в трофейной форме и со знанием языка не потеряешься, так что из подземного хода вам устроить только одну вылазку, за языком. Если Бог даст, ещё заодно и для установки мин, и — обратно».
Мины поставили ещё по дороге, благо ход изрядно тянулся в кирпичном цоколе усадьбы. Так что на обратном пути взрывай — не зевай. Язык имелся. Бог дал. Послал, если быть точным. Стефан Толлер затравленно косил из-под круглой оправки очков на второго СС-штурмана Кольку Царя, приплюснувшего его ладонью к столу так, что очки едва не переехали за ухо. А в нос отчетливо било канцелярским клеем от «дела», которое он нёс своему шефу, когда…
В коридоре его перехватил комендант Гелек-Су, штурмбанфюрер Гейгер, прямо-таки искривший тревогой и распираемый энергией, которой явно не доставало целесообразного применения. Наверное, поэтому, схватив Стефана за плечи, он затряс его, как забытого родственника, опоздавшего на поминки.
— Толлер! Что вы, чёрт вас возьми, прогуливаетесь тут, как падре на сельской ярмарке!..
Этакая фамильярность шумного и трескучего, как старый приёмник, герра Гейгера всегда претила Стефану, хоть по армейским меркам штурмбанфюрер СС был старше его, просто штурмфюрера, по званию. Но по должности, а главное, по её значению — нет уж, извините. Одно дело — завоз капусты и пропарка вшивых кальсон (не комендант, а банщик какой-то, честное слово), и совсем иное — чёрная петлица «SD» слева на воротнике Толлера. Какое тут, к чёрту, может быть «братство по оружию»? Mesalliance. Даже право на ношение орденской чёрной формы Гейгером, прикомандированным из какой-то армейской интендантской службы, нисколько не позволяет ему…
— Русские могут в любой момент оказаться внутри дворца! — Наконец-то прорвался голос разума в субординационные рассуждения Толлера и тотчас же онемел, вместе с языком самого Стефана. — Да-да! Вы не ослышались, именно внутри! — отчего-то восторженно выплюнул в лицо ему комендант, чем и привёл в чувство.
— Но как? — брезгливо поморщился Стефан, невольно сунув руку в карман за платком.
— Странно, что вы меня об этом спрашиваете… — Гейгер подхватил его под локоть и поволок по коридору в сторону, совершенно обратную нужному направлению. — Ваш начальник всего пару минут как сообщил мне об этом, и вид у него был, скажу вам, весьма убедительный: в одних подтяжках… Сказал, что получил только что «молнию», то ли шифрограмму от своих, то ли перехват русских. Будто бы по подземному ходу, о котором нам ничего не известно… Надеюсь, этот старый тролль-садовник о нём что-то знает или помнит, — свернул неожиданно по ходу мысли и заодно по лестнице штурмбанфюрер. — И не дай бог, если он умышленно не сказал нам о подземном ходе! Сварю заживо в бойлере пропарочной, видит Бог. Кстати, он спрашивал о вас, где вы шляетесь…
