Заметив в лощине его орудия, расположенные в непосредственной близости от переднего края, немцы решили, как видно, наказать смельчаков за дерзость: оставив в покое измученную пехоту, они устремились прямо на синевский дивизион.
Неизвестно, чем бы кончился такой неравный бой — семь тяжелых танков против семерки малокалиберных пушчонок, — если бы вовремя не подоспели «Т-34», стоявшие в резерве, за высотой. Танки столкнулись лоб в лоб, на виду у артиллеристов. Танковая схватка продолжалась считанные минуты: немцы не выдержали, повернули вспять.
Синев насчитал на изрытом поле пять машин: две немецкие и три наших. Когда дым рассеялся, он увидел слева, за траншеями, еще одного бронированного немца, которому тоже не удалось дотянуть до своих. Значит, баш на баш.
Так на чьей же стороне победа?
Верно, противник был немного потеснен: стрелковые батальоны левофлангового полка вклинились в его оборону и прочно удерживали занятый рубеж. Но зато на участке соседней дивизии эсэсовские автоматчики снова отбросили учебную роту. Выходит, что клин за клин.
Наступила тягостная тишина, означавшая конец второго акта.
Синев приказал выдать солдатам двойную порцию мясных консервов и сам прилег на пожухлую траву, достал из полевой сумки бутерброды, заботливо припасенные ординарцем. Трава пахла дымом. Он растер на ладони блеклые лепестки душистого горошка: даже цветы пахли порохом.
В обеденный перерыв люди и на фронте шутят, посмеиваются друг над другом. Обед есть обед, тем более, если командир разрешил с устатка заветные сто граммов. Синев невольно прислушивался к своим солдатам, не в первый раз завидуя их мудрому отношению к смерти, которая только что стояла за спиной у каждого. Прошло всего полчаса — и о ней забыли, не удостоив ее ни единым словом. Когда солдат ест хлеб, он говорит о жизни. А если солдат еще и выпьет малость, то он, пожалуй, и о любви заговорит — добро, мечтательно; и слушая его, никто не посмеет сказать тех просоленных слов, которыми щеголяют циники, не знающие, почем фунт лиха.
Нет, нигде так не обожествляется женщина, как на войне: в минуты опасности — -мать, в минуты досуга — жена, невеста.
Сейчас артиллеристы говорили о фельдшерице Дусе, о ее красоте и храбрости. С чего начался разговор, Синев не знал, но Дуся, действительно красивая рослая украинка, превозносилась чуть ли не до небес. Солдаты не скупились на сравнения, — всяк видел в ней свой идеал. Да это и понятно: она тут представляет всех тех женщин, что сутками не выходят из цехов, пашут землю на коровах, с носилками встречают на вокзалах дальние санитарные поезда. Дуся здесь точно для того, чтобы в мужской памяти не потускнели лица, не смолкли голоса солдаток. И бойцы, говоря о ней, втайне думают, конечно, о своих любимых.
А она, ничего не подозревая, сидит в сторонке под кустом шиповника и перечитывает письмо. От кого? От матери, от подружки или от друга? Кончив читать, осторожно складывает его, прячет в кармашек гимнастерки, который и без того топорщится на ее груди. Потом наспех причесывает волосы, зажав в ладони трофейное сферическое зеркальце — дар разведчиков.
Синев раскрыл полевую книжку, и там, где полагается писать боевые донесения, черкнул: «Представить Гончаренко к Звездочке» (зная, впрочем, что в лучшем случае дадут медаль, усомнившись в истинных заслугах девушки, смелости которой завидуют солдаты).
Он позвал Круглова, подошедшего к бойцам.
— Как чувствуете себя, лейтенант?
— До свадьбы заживет, товарищ майор.
— Смотрите, жена вам пропишет такую свадьбу!..
— Она у меня славная, товарищ майор. А что касается свадьбы, то мы с ней почти и не жили еще, так что не грех погулять после победы.
— Это верно. Жизнь начнется как бы сызнова.
— Сызнова... у того, кто уцелеет.
— Только не хандрить, лейтенант! Как стемнеет, отправляйтесь в медсанбат, покажитесь хирургу.
— Слушаюсь, товарищ майор.
Оставшись опять наедине со своими мыслями, Василий Александрович припомнил Ольгу. То ли под впечатлением этих разговоров о Дусе Гончаренко, то ли оттого, что лейтенант Круглов с чувством отозвался о жене, — перед ним неожиданно возникла его Оля так близко и реально, что хотелось встать и пойти ей навстречу.
— Майора к телефону! — крикнул дежурный телефонист.
— Майора к телефону!.. — повторили в кругу бойцов, расположившихся за орудийным двориком.
Синев поправил кобуру и зашагал к глубокой воронке от авиационной бомбы, где обосновались домовитые связисты. Комдив сообщил открыто, без всяких иносказаний, что в пятнадцать ноль-ноль начнется третья атака. Синев привычно глянул на часы: оставалось несколько минут.
— По местам.
И видения исчезли. Суровая реальность пришла на смену галлюцинациям.
На сей раз артиллерия нанесла короткий удар по переднему краю гитлеровцев, предоставив свободу действий для штурмовиков. Они появились из-за леса и летели низко, едва не срезая крыльями золотые макушки тополей.
Все, кто был на земле, приободрились: значит, верно, что командование придает важное значение этому участку фронта, если послало сюда «ИЛы». А Синев отметил для себя: «Кончили работу на главном направлении и пожаловали к нам на выручку».
Пехота надеялась сейчас на авиацию больше, чем на артиллерию; в течение последних дней она потеряла всякую веру в б о г а войны, даже разуверилась в гвардейских минометах.
Стрелковый полк, наступавший прямо на совхоз, занял немецкие траншеи второй линии. Вернула свой рубеж и учебная рота левого соседа, что была потеснена два часа назад. Однако противник стремился выиграть время до наступления темноты: он непрерывно контратаковал то здесь, то там. В самый разгар боя, когда чаши весов заколебались, майора Синева опять потребовали к телефону.
Говорил комдив:
— Переместите дивизион на восточные скаты высоты 192. Постарайтесь сделать это, по возможности, скрытно.
Синев и без карты понял, что речь идет о старой огневой позиции, откуда его вчера прогнал заместитель командарма. Худо, стало быть, в центре, пусть там и полностью восстановлено положение. Но как сниматься с места среди бела дня, на виду у своей пехоты, на виду у противника, наконец? Синев сказал об этом комдиву. Произошла заминка.
И вдруг он услышал гневный голос самого Витковского:
— В чем дело, хлюпик?! Вы опять занимаетесь дискуссиями? Я вам покажу, где раки зимуют! Понятно? Немедленно снять дивизион и перебросить на высоту 192.. Живо! Проверю лично...
— Есть, товарищ генерал.
— Выполняйте, капитан, — тише сказал Витковский, дав понять, что он уже лишил его звания майора.
Первой снялась третья батарея. «Виллисы» подхватили одну за другой легкие пушки, развернулись вдоль лощины и скрылись за крутым изгибом высоты. Синев выждал, пока стих огневой налет противника, и распорядился снять следующую батарею. Вот тогда-то в траншеях и заметили, что позади творится неладное. Случилось то, чего больше всего боялся Синев: солдаты побежали. Сперва их было не больше десяти — из новичков, но тут же к ним присоединилось еще с полсотни. Немцы поднялись в контратаку.
— Отставить! — приказал Синев водителям машин. — К бою!..
Офицеры из стрелкового батальона кинулись вслед за своими солдатами, остановили группу бегущих. Только новички, вырвавшись вперед, ничего не видя и не слыша, продолжали бежать на огневую позицию первой батареи.
Лейтенант Круглов, размахивая «цейсом», бросился им наперерез. Увидев офицера с забинтованной головой, они остановились и, подстегнутые близким разрывом мины, повернули обратно, но один из них, обезумев от страха, не мог уже остановиться. Круглов споткнулся, опять вскочил и в несколько прыжков догнал парня, который успел добежать до заросшего лопухами узкого овражка.
Витковский как с неба упал в своей крылатой плащ-накидке. Выхватив из кобуры пистолет, он выстрелил в солдата, но промахнулся и опустил руку, будто раздумывая. Круглов встал между ним и беглецом. Тогда он в упор выстрелил в лейтенанта, едва успевшего заслонить раненую голову цейсовским биноклем.
Дуся подбежала первая.
— Что вы наделали?!.. — крикнула она Витковскому, за плечами которого уже стояли, переминаясь с ноги на ногу, адъютант и пожилой автоматчик.
Синев снял фуражку, склонился над лейтенантом: он умирал на руках у Дуси. Дуся плакала. Она, много раз спасавшая бойцов, которых настигали вражеские пули, ничем не могла помочь сейчас Круглову, смертельно раненному своим же генералом.
Лейтенант слабо потянулся, точно во сне, и успокоился.
Синев с трудом поднял голову. Витковский окинул его карающим взглядом.
— За невыполнение боевой задачи — в трибунал!
— Кроме трибуналов в армии есть еще политотделы, — дерзко сказал он и, не спросив разрешения, пошел к своему дивизиону. Ему было все равно: если бы даже Витковский взял да пальнул в затылок.
