Незаметно подкралась годовщина моего пребывания в этом времени. Все больше убеждаюсь, что это – действительно наша история, а не какая-то параллельная реальность. Все известные мне события происходят в соответствующие даты, и каких-либо расхождений я не замечаю. Отсюда вопрос: как мои действия скажутся на будущем? Или мое воздействие на общую историю настолько ничтожно, что никакого влияния на ход истории не оказывает? А как же тогда судьбы отдельных людей – на них-то я влияю, и порой очень сильно? Вопросы, вопросы, а будут ли когда-либо ответы – неизвестно. Как неизвестно, зачем и каким образом я попал сюда. Есть ли у этого переноса какая-то цель, или это была чистой воды случайность? Как в комедии: шел по улице, поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся – гипс. На всю голову.
— И-и-и, раз! И-и-и, два!
Пыж, наконец, выскочил из ствола. Я подобрал его и критически осмотрел намотанную на него ветошь – грязновата. Надо бы еще раз пыжевание повторить, но за день расчет и так вымотался, а орудие мы не на консервацию ставим. Если не сегодня ночью, то завтра днем опять будет стрельба, поэтому я махнул рукой.
— Шабаш, мужики, на сегодня все. Отдыхайте.
Народ обрадовано зашевелился, загомонил, тем более что ужин скоро подоспеет. Им хорошо – своей судьбы дальше ужина они не знают, а меня угнетает предчувствие скорой беды. Точной даты я не знал, но чувствовал – скоро начнется. Налеты бомбардировщиков и полеты разведчиков участились, огонь приходится открывать практически каждый день. Из хороших новостей – Олечка и, вероятно, стоящий за ней неведомый особист вроде бы от меня отстали – не до меня им сейчас. После трагедии середины июня в городе ловят ракетчиков, якобы указавших цель немецкому самолету. Откуда-то появился слух, что самолет, сбросивший бомбы на Пионерский Сад, был сбит, а пилотом его оказалась женщина. Ерунда. Никого в тот день не сбили, да и о женщинах-пилотах в бомбардировочных эскадрах люфтваффе я ничего не слышал. А может, и были.
Сегодня городу опять досталось – над центром поднимается султан черного дыма, горит какое-то большое здание.
Сан Саныч закончил возню с прицелом и подошел ко мне. Присел рядом.
— Чего такой смурной, командир?
— Да так, Саныч, мысли всякие в голову лезут.
Как выяснилось, тяжелые думы одолевали не меня одного.
— У меня вот тоже мысли. Как думаешь, чем все это закончится?
О чем говорит Сан Саныч, я понял сразу. Понял и подозрительно на него посмотрел. Да нет, не может быть, уж если он стукач, то кому тогда можно верить. Видимо, бывшего лесного техника одолевали те же думы, что и меня. Однако ответил я максимально осторожно.
— Думаю, что скоро у нас будет возможность еще одну звездочку на стволе нарисовать.
— Справа или слева?
На правой стороне ствола у нас нарисована одна звездочка – за сбитый "мессер". На левой – три, по числу подбитых танков.
— Слева, Саныч, слева.
— Значит, хлебнем.
Не то спросил, не то констатировал Сан Саныч.
— Как и все, — подтвердил я.
— Оно конечно.
Некоторое время мы сидим молча, каждый думает свои мысли. Мы с ним почти ровесники, только у него семья, дети, а я, можно сказать, в этом мире один. Мои ныне живущие родственники о моем существовании и не подозревают, даже если им о себе рассказать, то все равно не поверят.
— О, кухня приехала, — прерываю молчание я.
Сан Саныч поднимается, отряхивает приставшие к шароварам травинки.
— Твой котелок принести, командир?
— Будь добр, Саныч, принеси.
Он уходит, а у меня есть возможность еще несколько минут посидеть одному. Полевая кухня только остановилась, а самые нетерпеливые, гремя котелками, уже выстраиваются в очередь. Только сейчас я осознаю, как сильно хочется есть, днем об этом как-то некогда думать было. Проснувшийся желудок переключает на себя все мысли. Я подхватываюсь и резво направляюсь к месту общего сбора. Перловку здесь выдают в порядке общей очереди, невзирая на чины, звания и прежние заслуги, поэтому надо поторапливаться, если не хочешь получить пригоревшую кашу с самого дна.
От повара становится известно, что бомба попала в здание драматического театра, и именно в нем бушует сейчас пожар.
Накаркал. Команда "К бою!" вырывает нас из объятий морфея и бросает в суровую действительность отражения ночного налета. Вез-з-зу, вез-з-зу, в ночном воздухе гудение вражеских бомбардировщиков слышно очень отчетливо, а это значит – их много, несколько десятков.
— Заградительным! — командует Филаткин.
А каким же еще? Ночью-то, конечно заградительным. А это значит, что мне сейчас клювом щелкать нельзя – при таком способе стрельбы от командира орудия многое зависит.
— Азимут восемь тридцать!
Ствол орудия пришел в движение.
— Взрыватель восемьдесят шесть!
А мне нужно уменьшить установку взрывателя на единицу, чтобы снаряд взорвался в нижней части завесы, поэтому я командую.
— Взрыватель восемьдесят пять!
— Угол возвышения семь сорок!
Возвышение ствола тоже должно быть меньше.
— Угол возвышения семь десять!
На этот раз свой маховик крутит Епифанов.
— Шкала четыре!
— Влево один!
Дементьев поворачивает маховик горизонтальной наводки на один оборот влево, увеличивая ширину зоны заградительного огня. Кланц – лязгает затвор.
— Готово!
— Огонь!
Г-г-г-гах!
— Откат нормальный, — докладывает Сан Саныч.
Лязг затвора.
— Готово!
Такой способ стрельбы пожирает снаряды со страшной силой, а эффективность его практически нулевая. Взрывы наших снарядов бесполезно вспыхивают в ночном небе. Я не сразу заметил, что среди этих вспышек появился негаснущий крохотный огонек.
— Горит! Горит, сволочь!
Отвлекаться некогда, но я не могу не смотреть на горящую вражескую машину. Команды подаю, не отрывая глаз от маленького факела в небе. Вот он, вроде, попытался повернуть, не вышло, резко пошел вниз. А это что? Парашюты раскрылись, или это мои глюки? Если все-таки парашюты, то не дай бог летчики в городской черте приземлятся – их там на лоскутки порвут. На очень мелкие.
— Азимут десять двадцать!
Филаткин переносит огонь в следующую зону. Мне тоже пора возвращаться на землю.
— Взрыватель восемьдесят! Угол возвышения шесть семьдесят! Влево один!
— Готово!
— Огонь!
Г-г-г-гах! Г-г-г-гах! Г-г-г-гах!
— Горит! Горит!
Во, поперло! Второй! Из полусотни стволов по полусотне самолетов. Теория вероятностей плюс удача. Небо оно, конечно, большое, но сейчас для немцев оно стало тесным. Я отыскиваю в черноте неба еще один маленький пожар, тот заметно, даже с такого расстояния, постепенно увеличивается и неумолимо идет к земле. Самолеты выходят из зоны нашей досягаемости и сбрасывают свой груз над заводами левобережной части. Там гремят взрывы, поднимается зарево пожаров.
— Отбой!
На сегодня всё, и мы возвращаемся в землянки. Главная тема бурных обсуждений – кто сбил? Поди разбери, два полка стреляли, но все уверены, что, по крайней мере, второй – точно наш. Громкая дискуссия мешает мне заснуть, и я обрываю ее.
— Какая разница? Наш? Ваш? Главное, что оба отлетались и никого бомбить больше не будут. И второй раз их сбивать не придется. А сейчас всем спать, подъем будет по распорядку!
Утро началось как обычно. Привычно пролетел немецкий разведчик, мы его привычно обстреляли. В положенное время прибыла полевая кухня. Батарея, гремя алюминием котелков, выстроилась в очередь. И тут словно порыв ветра прошелестел: сегодня утром немцы прорвали наш фронт на стыке двух армий. Началось.
Сегодня на обед гороховый суп из концентратов и пшенная каша на воде с опостылевшим "машинным" маслом. Выскребая остатки каши из углов крышки, я прикинул, когда нам ждать в гости немецкие "ролики". До фронта сто восемьдесят километров, средний темп наступления немецких танковых групп летом сорок первого около тридцати километров в сутки. Удастся им выдержать его сейчас? Вероятно да, парировать танковые удары немцев наши генералы еще не научились. Опять с колес, не одновременно и не в том направлении плюс господство люфтваффе в воздухе. Хотя танков у нас сейчас много, вероятно, даже больше, чем у немцев. Значит, могут и придержать фрицев на сутки-двое, но окончательно не удержат. Выходит от шести до восьми дней. А что дает нам это знание? Да ничего! Все равно никто сейчас не поверит в то, что через неделю здесь будут немцы. А через двое-трое суток уже будет поздно пить "Боржом". Остается ждать.
"Воздух!", и буквально тут же "К бою!". Ненавижу фрицев – поесть спокойно не дали. Сами уже, небось, пожрали и даже до нас долететь успели, а то, что до нашей батареи кухня долго добирается, ни с какого бока их не волнует. Дожевывая на ходу, бежим к орудию. Первая волна состоит из двенадцати "хейнкелей" прикрытых истребителями. Наши ястребки подняться в воздух опять не успели, и встречать их приходится нам.
