— Вы опять, вижу, по девчонкам шляетесь. Ну не миновать вам хорошей трепки сегодня вечером.
Затем он обратился к полицейским:
— Вот этот маленький, — Христо указал на Трайко, — мой брат, а двое других — двоюродные братья, приехали из деревни. Их сюда прислали учиться, а у них одни гулянки на уме. Отец меня послал их разыскать. Что их сейчас ждет — даже подумать страшно.
— Скажи отцу, чтобы всыпал им как следует, — приказал один из полицейских. — Ну а если мне еще попадетесь в такое время — пощады не ждите.
— Так ему и передам, господин полицейский, — охотно согласился Христо и повел своих «загулявших» товарищей домой.
Все это время Здравко и Иван судорожно прижимали под шинелями такие необходимые для подпольной работы пишущие машинки, а Трайко стискивал в кармане пистолет.
В начале мая 1944 года родители Трайко, который в это время уже был в партизанском отряде, получили от него следующее письмо:
«Дорогие родители, знаю, что причиню вам боль, но поступить иначе я не могу… Я иду сражаться за свободу и правду, и я счастлив, хотя, возможно, мне суждено погибнуть… Но выше голову, не унывайте, может, нам все же суждено еще увидеться. Правда, произойдет это не раньше, чем мы сметем всю фашистскую нечисть с нашей земли…»
Монархо-фашистская власть в Болгарии рухнула всего через несколько месяцев. Но Трайко Траеву не довелось дожить до победы — в том давнем бою он навсегда остался у подножия Рогачевой горы. Неподалеку от него сложили голову Атанас Павловский и Максим Илиев. И хотя их останки давно перезахоронены в родных краях, в народе по-прежнему называют эти места «Памятник Максиму Илиеву», «Трайкова могила», «Могила Дядки». И так будет всегда…
В последний раз партизаны отряда «Народный кулак» в единой колонне двигались на запад. Спустя два дня пять отдельных групп ушли на восток и на юг — каждая по своему маршруту. Тогда все еще верили, что очень скоро отряд вновь соединится и с новой силой будет наносить удары по врагу…
Один батальон не занял окопы
Однорукий глашатай бил в барабан и, останавливаясь на каждом перекрестке, надорванным голосом выкрикивал распоряжение господина кмета. Возле него вился рой босоногих мальчишек, которые торопились, прежде чем сам глашатай успевал открыть рот, сообщить новость: «Идут солдаты, целый полк… Будут жить у нас…»
В школе заседала комиссия. Каждый хозяин должен был явиться туда и получить разнарядку — сколько солдат будет размещено в его доме. Для командира батальона, штаба и господ офицеров были подобраны специальные квартиры. Подготовка к расквартированию батальона в селе велась под личным руководством господина кмета. Никакие возражения не принимались. Да и можно ли было не согласиться, если селу оказывалась такая честь? С тех пор как существовало третье болгарское царство, в районе размещался только один полк — двадцать четвертый, ее высочества княгини Элеоноры. Знали его и стар и млад, потому что в нем проходили службу почти все мужчины из этих мест. Были, конечно, и такие, кто служили моряками в Варне или в кавалерийских и артиллерийских частях в Сливене и Ямболе, но таких были единицы. Нашим полком всегда был двадцать четвертый полк. А вот сейчас селу Рудник была оказана большая честь — в нем было решено разместить второй в области по величине, после Бургаса, гарнизон. Как здесь возразишь? И люди торопились освободить требуемые комнаты к условленному дню…
15 мая 1944 года третий батальон третьего пограничного полка прибыл в Бургас. Там уже действовал штаб третьей пограничной бригады, которой командовал полковник Сотиров. Командиру батальона капитану Николову были даны конкретные указания по безусловному выполнению поставленных перед батальоном новых задач.
— Наиболее угрожаемой границей Болгарии в настоящее время является черноморская граница, — с этого начал свой инструктаж полковник. — Но прежде чем начать укреплять границу, вам надлежит полностью очистить тыл от антинародных элементов — от коммунистов. Это будет ваша первая задача.
— На какие дополнительные силы могу рассчитывать? — поинтересовался капитан.
— В силу приказа номер двадцать шесть вам подчинены все силы армии, жандармерии и полиции в районе. А они значительны.
Полковник развернул предварительно приготовленную карту и показал на ней капитану границы занимаемого батальоном участка. Затем ознакомил с имеющимися сведениями о деятельности подпольщиков и партизан и передал пять копий приказа генерала Христова.
— Самым подробнейшим образом изучите приказ вместе с офицерами батальона. Ротные командиры должны лично два раза в неделю зачитывать и разъяснять приказ личному составу.
Все село собралось на площади перед сельской управой. Здесь же были и свободные от смены шахтеры. Кмет и представители сельской верхушки заняли подобающие им места. Полицейские суетились, стремясь навести порядок. Шустрые цыганята, встретившие солдат далеко за околицей, сообщили, что батальон уже вступил в село. Во главе колонны на черном коне ехал командир батальона. За ним следовал штаб, и далее одна за другой шли роты. Собравшиеся на площади с любопытством всматривались в покрытые пылью солдатские лица и думали о своих близких, несущих нелегкую воинскую службу в других краях страны.
— Откуда вы, солдатики? — спрашивали любопытные.
— Из Казанлыка… из Хасково… из Загорья… — отвечали одни.
— От Свиленграда, от самой границы топаем, — добавляли другие.
Колонна вступила на площадь. Кмет Габровский подобострастно приветствовал капитана Николова.
После краткой церемонии роты одна за другой отправились в отведенные для них районы квартирования. Жители села продолжали толпиться во дворе школы, надеясь, что вот-вот заиграет военный оркестр и можно будет сплясать удалое хоро. Но вместо военной музыки вновь раздались звуки барабана — глашатай приглашал всех жителей села на собрание в актовый зал школы. А тем временем по всему селу бегал рассыльный сельской управы, разыскивая тех двадцать человек, чьи фамилии значились в данном ему списке.
— Останетесь на собрание после собрания, — бестолково объяснял он и просил каждого расписаться напротив своей фамилии.
— Это что еще за собрание после собрания? — недоуменно переспрашивали его.
— Сам капитан будет проводить, — отвечал рассыльный и бежал дальше.
Я долго рылся в документах, расспрашивал компетентных товарищей, чтобы разгадать смысл подобной передислокации правительственных войск. Люди не помнили, чтобы когда-нибудь раньше пограничники появлялись на морском побережье. Районом их службы всегда были склоны Родоп и Странджа-Планина, то есть южная граница. А сейчас целая бригада была переброшена на черноморское побережье. В одном из старых приказов мне встретились такие строки: «Основная задача батальона заключается в уничтожении парашютистов противника». Еще одна задача была сформулирована следующим образом: «Полностью очистить вверенный район от подпольщиков и прочих антинародных элементов». Вторая задача была совершенно ясна. Третий пограничный батальон рьяно исполнял ее с момента своего прибытия на побережье и вплоть до последнего дня существования монархо-фашистской власти — арестовывал, преследовал, пытал, истязал, расстреливал, за что и был заслуженно назван населением карательным батальоном. В памяти народа он навсегда заклеймен этим позорным именем.
Каких-либо разъяснений первой, основной задачи не удалось разыскать. С какими парашютистами должен был бороться батальон? Уж не подразумевался ли здесь десант советских войск? Так неужели кто-то мог серьезно вообразить, что болгарский солдат поднимет оружие против своих освободителей? Нет, не думаю, что даже твердолобые фашистские стратеги могли питать хоть какие-нибудь иллюзии на этот счет.
Третий пограничный батальон не занял старые окопы, тянувшиеся вдоль береговой линии. Основная его часть разместилась в селе Рудник, в восемнадцати километрах от моря. Несколько взводов были расквартированы в селе Лыка. Первая рота под командованием поручика Велчева еще в день прибытия была направлена в село Каблешково. Нет, совсем не заботой об охране морской границы было продиктовано такое распределение сил. Батальон в любую минуту был готов одновременно тремя эшелонами прочесать близлежащие отроги гор в случае появления там партизан. В действиях капитана Николова чувствовалась хватка кадрового офицера. За его плечами было несколько лет службы в тридцатом пехотном полку, где он вначале командовал взводом, затем ротой и, наконец, батальоном. Затем он возглавлял тридцать третий погранучасток на южной границе, откуда и был переброшен в Причерноморье. В его биографии значилось немало «подвигов», объясняющих то доверие, которым он пользовался у начальства. В 1943 году он раскрыл нелегальную организацию в полку и затем самолично вел следствие. Выступая в качестве обвинителя в трибунале, он требовал вынесения более чем двадцати подсудимым самых суровых приговоров. Один из бывших солдат третьего пограничного батальона так вспоминал о своем командире: «Капитан Николов отличался мелкими придирками и грубостью. К солдатам он относился как к плебеям, себя же мнил патрицием».
