4 декабря 1980 г.
Ужасно доводит сбитая коленная чашечка. Постоянно прилипает к штанине, а забинтовать нельзя — ходить будет невозможно. Приехали москвичи разбираться по ЧП, совершенному двумя солдатами, затеявшими стрельбу. Стараюсь на глаза не лезть. Старый солдатский принцип: подальше от начальства… А то вспомнят, начнут трясти и меня. Надоело все и без того.
5 декабря 1980 г.
Произошел небольшой конфликт с представителем аппарата советников. Как-то мы пошли одному из них навстречу, помогли. Приезжает другой и говорит, что все надо переделать. Чистенький такой, гладкий, ухоженный. Молодой, но наглый. Сразу видно, воспитывался под крылышком у большого начальства. Посмотрел свысока на «безродного» старлея и этак бесцеремонно: «Надо переделать». Я взял бумаги: ошибки из-за неправильных исходных данных. Значит, не на нашей совести. Поэтому, говорю, переделывать не будем. Не хочу наносить людям моральный ущерб — приказывать дважды выполнять одну и ту же работу.
Приехавший фыркнул и помчался к начальству. «Беги, беги, — думаю, — ничего у тебя не получится. Ко мне все равно вернешься. Развелось холуев…»
Какой смысл вкладываю в это слово? Примерно тот же, что и Грибоедов в «Горе от ума»: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Понимаю, есть должно-сти адъютанта, офицера для поручений и т. д. Никуда от них не денешься. Но ненавижу всеми фибрами души тех, кто, пользуясь близостью к начальству, перенимает его замашки. Избитые формулы: «Любишь хозяина, люби и его собачку», «Сильному повиляй хвостом, слабенького куси»… Но как живучи у нас низкопоклонство и лизоблюдство!..
Короче, побегал-побегал советник и вернулся ни с чем. Начальник стал на мою сторону. Пока приезжий ходил, полковник успел позвонить: «Да сделай ты, Алексей. Для меня. Можешь с этого что-нибудь иметь». Я ответил: если так вопрос ставится, тогда другое дело. А «иметь» с приезжего нахаленка мне ничего не надо. Сделаю, и пусть катится.
Вернувшись, советник перешел на униженно-просящий тон. Сразу стал своим парнем. Резанул ребром ладони по горлу, дескать, вот так надо, извинился за допущенные ошибки. Сделали мы все чин чином. Но понять дали: здесь десант. И законы у него просты. На человека смотрят в масштабе один к одному. То есть, какой он есть на самом деле.
6 декабря 1980 г.
После обеда все рванули в баню. Смотрел на них как на счастливчиков. Черт бы побрал эту ссадину. Скрепя сердце, пережил. Лишь поменял белье. Зато потом, думаю, отведу душу. Все наверстаю.
Получил телеграмму от Орловского. Просит выслать вызов в академию. Выздоровел, едет на сессию. Наверняка сюда уже не вернется. Это мы с Терентьевым не можем болеть. Наше право — честно работать. Другого нет.
7 декабря 1980 г.
Москвичи добрались и до меня. Беседовал с генералом. Кажется, тот остался доволен.
После обеда встречаю майора, начальника дивизионного клуба. Кстати, самого клуба в дивизии нет, а должность есть. Вот и занимается в политотделе его начальник тем, что прикажут ему делать. А зачастую — просто ничем. Смотрю на майора и не могу уловить, что же все-таки в его облике изменилось? И вдруг понял: да он же совсем лысый! Под ноль. Дело в том, что майор никогда не отличался пышной шевелюрой, поэтому для его головы потеря оказалась не слишком существенной. Оттого сразу ничего и не заметил.
Прихожу к Терентьеву:
— Коля, давай еще раз «офантомасимся».
— А вдруг выведут?
— Если дело только в этом, все без колебания состригут волосы не только на голове…
Одним словом, убедил. Постриглись. У меня это уже четвертый заход. Отрастают волосы — замечаешь, как летит время. Хорошо бы, если бы эта стрижка была последней.
Как полагается, первый день над нами подшучивали. Потом привыкли.
Выдали новую хлопчатобумажную форму. Пришил погоны, петлицы. Погоны даже сделал со вставками по старой кадетской привычке. Достал в редакции дивизионной газеты пластмассовые клише, слегка нагрел их и согнул. Форму погоны с ними держат прекрасно. И плечам не больно. Короче, сделал все на совесть. Внешний вид — это тоже настроение. Нельзя здесь опускаться, особенно нам, офицерам.
Сегодня с переводчиком чуть не померли со смеху. Пришел к нам Пашка Лагунский и показал свои стихи. Ну, если уж и его потянуло на поэзию, то это самый верный симптом: пора нас выводить отсюда. Стихи, надо сказать, класс! В жизни таких не читали. Правда, при Пашке мы смеяться не стали, однако потом душу отвели, как следует. Пашка — это такой шкаф… Метра эдак полтора в плечах. В общем, косая сажень, как говорят о таких в народе. В дивизию он пришел перед самым вводом войск в Афган. Отличился во время переворота и получил орден Красного Знамени, а недавно — старлея досрочно. Личность во всех отношениях легендарная.
В начале осени мы как-то в воскресенье выпросились у командования съездить искупаться в бассейне в крепости Балахисар, где стоит 357-й парашютно-десантный полк. Упросили с трудом. Искупаться, позагорать пару часов — и то радость. Но надо представить себе такую картину. Бассейн словно разделен пополам незримой линией. По одну сторону мы, молодые офицеры и прапорщики. По другую — элита. Армейская. Мужики солидные. И в теле, и со служебным положением. Далеко уже не мальчики. Но самое интересное не это. На нашей стороне ни одной представительницы прекрасного пола. Зато на другой… Там их столько, что у холостяков глаза разбегаются. Да и не только у них… Живые же люди… И посматривают на нас эти девицы свысока — что им какие-то лейтенанты, в крайнем случае — капитаны из дивизии… Мы, конечно, свое место знаем. Поплавали и скромненько загораем на солнышке. А у Пашки Лагунского кровь играет. Бросился он в бассейн, проплыл несколько метров под водой, вынырнул и столкнулся лицом к лицу с одной из купавшихся девиц. Он и сам не понял, как все получилось. Та — «Ах!», а Пашка — раз — и поцеловал ее. Незнакомка смутилась. Но потом смотрит — парень молодой, красивый. Слово за слово, разговорились, вылезли на бордюрчик, уселись рядышком… Ни дать, ни взять: любовь с первого взгляда… Вдруг видим, бежит к Пашке какой-то мужичок. Маленький такой, плюгавенький. Визжит, слюной брызжет… Откуда нам знать, кто он такой? Как говорят, в бане все равны. Погоны-то к плечам не прирастают… Подбегает этот товарищ к Лагунскому и пытается столкнуть его в воду. А Пашка эдак небрежно, легким движением руки, р-раз, и в бассейн мужика. Дескать, остынь немного. Что тут поднялось! Кого только не набежало! Еле отбили Пашку. Хорошо, с нами был один из наших высоких начальников. Он заверил: сами, говорит, разберемся, накажем как следует. А за что?..
Конечно же, никто и ни за что Пашку не наказал. Но смеху было немало. Пашка, кстати, весной тоже отличился.
Наши первые отпускники летели в Витебск. Посадили их в Кокайдах. И давай шмонать по полной программе. А летели вместе с партией «дембелей». Ну что там было у солдат? Ручка какая-нибудь несчастная, щипчики для ногтей, очки, бусы… Мелкота, одним словом. Чеки ведь только-только начали платить. У офицеров, конечно, вещей было чуть побольше. Дубленки, джинсы, дешевенькая радиоаппаратура. А таможенники уперлись: «Не положено и все тут. Афганями вам не платят. За что покупали?» Отобрали даже ручки и щипчики. Офицеры объясняют, что у советников меняли чеки на афгани. Но те ни в какую. Стоит Лагунский. Мужик, как уже говорилось, здоровый, на груди орден Красного Знамени. Дошла и до него очередь. Но он наотрез отказался: не дам и точка. Не мои, дескать, вещи. Просили передать. Как потом людям в глаза смотреть? «Нацепил железяку и выступает, много вас таких…» — скорчил презрительную мину зеленый лейтенантик в пограничной форме. Договорить он не успел. Лагунский — ногой с разворота… Того и сдуло… Прибежали на помощь обиженному. Но тут вмешались «контрики». Наши «особисты», из дивизии. Тоже летели в отпуск. «Кто, — говорят, — боевой орден назвал железякой? Мы так дело не оставим». Пришлось пограничникам пойти на попятную. Но вещи все-таки отобрали… Потом летал туда зампотылу дивизии. Многое вернули. Но не все. Некоторые вещи присвоили таможенники и пограничники. Кажется, кого-то после даже судили. Но Пашка все-таки отдуплился за обиду. Когда возвращался из отпуска, договорился с летчиками, чтобы те после посадки в самолет подержали несколько минут открытой рампу «Ил-семьдесят шестого». Вот закончился досмотр вещей. Все заняли свои места. Вдруг выскакивают на бетонку Лагунский и несколько десантников и давай метелить… Буквально секунды понадобились им, чтобы посчитаться с обидчиками. А потом сразу же в самолет и — «От винта!» Корабль пошел на взлет. Странное дело, в Кабул никто и ничего не сообщил…
Такие вот воспоминания породила пещерная поэзия Пашки…
8 декабря 1980 г.
Вечером в палатке надо мной посмеивались:
«Опять приехали фотографировать из «Красной звезды», а ты снова оболванился… Твоя голова, как барометр. Тот погоду предсказывает, а твоя — приезд корреспондентов». Я отмахнулся, дескать, нужна моя физиономия в газете, как же.
