– Сиди уж хоть ты!
Дедушка вздыхает на всю хату, не по себе ему. И как это втравила его бабка в такую коммерцию? Бабка что-то там колдует над ним.
– Уйди ты, га-адина! – гаркает дед.
– Ти-ише, дурень старый, – шипит бабка, выметаясь на кухню.
Алексей хватает шапку и бежит из дому.
С опухшими веками ушла мама на работу. Толя видел, как следом за ней на аптечное крыльцо взошел батя Разванюши.
Сидели за столом, глотали, запивая рассолом, горячую картошку: бабка не всю успела продать. И вдруг вернулась мама, позвала в зал.
– Ну вот, попались!
Сказала она это, не владея от отчаяния голосом, и потому могло даже показаться, что она удовлетворена своей правотой.
– Вот что значит не слушаться меня, дурную бабу. Я же знала, кто такие эти Жигоцкие. А вам все казалось… Сегодня опять приходила в полицию старуха, заявила, что ты, Павел, собираешься в партизаны, что член партии.
Павел стоял, опустив глаза, лицо Мани белело ужасом.
– В полиции был Коваленок и еще один. Но кто знает, кому она еще сказала или скажет. И Коваленка подведем. Что делать, что делать?
– Уходить, – сказал Толя, но его точно и не слышали, возможно, потому, что слишком много воодушевления было в его голосе.
Павел молчал. Он знал, что расправа грозит не только ему. Он уже понимал: немалая вина за то, что может случиться со всей семьей, ложится на него. И потому он не хотел решать за всех. Мать оценила его честное молчание. Она как-то даже успокоилась.
– Схожу к Шумахеру, разузнаю.
Но тут же снова вернулась. Кто-то ей встретился по дороге. Оказывается, видели, как сегодня утром Жигоцкая ходила к Пуговицыну домой.
– Что же делать, Аня? – дрогнувшим голосом спросил Павел.
Каждую секунду во дворе могли появиться они. С невыносимой тоской мама повторяла его же слова:
– Что делать, что же нам делать? Почему я должна все одна? Все на меня, опять на меня! Боже мой!
– Уходить, и все тут.
Но мама Толю не слышит. Плачет, спрашивает опять и опять, укоряет кого-то за невыносимую тяжесть, за беспомощность перед тем, что вот-вот может случиться:
– Почему вы молчите? И тут ничего вы не можете!
Алексей отозвался наконец:
– За домом, конечно, следят. Надо ждать ночи.
Мама пошла к старикам. Сердясь на их растерянность, она пыталась втолковать им, что немцы собираются людей вывозить и потому надо одеться потеплее, подготовиться. Бабушка заохала и вознамерилась к соседям бежать, чтобы побожкать на людях. Уже в сенях догнала ее мама, схватила за руку и почти втянула в кухню.
– Ты что? Погубить детей мне хочешь? Чтобы ни шагу из дому!
В голосе, в глазах мамы столько жесткой решимости, что бабушка аж попятилась. Так же сердито командует мама всеми. Толе обидно, что в такие минуты, когда их могут навсегда разлучить, маме точно видеть его неприятно.
– Не слоняйтесь вы, помогай Алексею… чемоданы не ставьте вместе, сразу видно, что собрались выносить… там на кровати белье, наденьте по две пары…
Ночь еще далеко. Тревога растет. Все кажется в этот вечер не случайным. Неспроста сегодня часовой вздумал разгуливать по шоссе от комендатуры до самого дома. И этот немец на лыжах будто и не нашел другого места, где он может раз за разом падать… Полицейские ходят по шоссе, и очень уж безразличные у них физиономии.
Но вот часовой больше не показывается, залез за колючую проволоку. И лыжник убрался. Почти поверили: сегодня они не придут. Павел сбегал к Лису, вернулся оживленно-деловитый. Лисы тоже уходят. Лесун подъедет через час-два.
Одетые, стояли у окон. Мама время от времени заходит к старикам и старается объяснить им, почему нужно все бросить и уйти. Старики пугливо соглашаются, чтобы только не рассердилась невестка, но заметно, что не понимают, почему нужно уходить из теплой хаты в морозный лес, тяжело вздыхают.
– Куда мы их потащим против зимы, – жалуется мама. Неожиданно говорит Павлу: – На всякий случай, если что не так получится. Значит, разругались мы, ты уходишь жить к Лису. Оставь там записку.
Звучит это наивно, но чем больше обсуждают детали этого примитивного спектакля о рассорившейся семье, тем больше мама верит в возможность его успеха.
– С обидой только напиши.
– Хорошо, Аня.
– У Лиса ты решился и уходишь куда глаза глядят.
– Хорошо, Аня, напишу так.
Толя возмутился:
– Дураки они, чтобы поверить!
Но мама, конечно, полагается не столько на текст спектакля, сколько на свое исполнение главной и самой опасной роли.
– Давай, мама, пойдем, – уже просит Толя.
– Хорошо, детки. Вот Артем подъедет.
– Приехал! – испуганно сообщила Маня.
По-ямщицки ловко Лесун развернулся с санями под стеной дома. И надо же так близко жить от комендатуры!
– Не стойте вы, быстрее, – приказывает мама.
– Шибче, шибче, – доносится из-за калитки густой шепот Лесуна. Уже Маня с закутанной в одеяло Таней сидит в розвальнях, швырнули несколько узлов, чьи-то чемоданы.
Лесун не выдержал, сани сорвались и пропали в темноте.
– Догоняй их, – взволнованно шепчет мама.
– А ты, Аня?
– Беги за ними. Мы потом… посмотрим… утром. Не забудь, Павел, про записку, – шепчет мама в темных сенях.
– Сделаю, как договорились. На столе или на дверях оставим. Прости меня, Аня, если что не так.
– Берегите Таньку.
– Спасибо тебе, Аня, за все. Я, может, не очень в людях понимаю, но что ты за человек, разбираюсь.
Павел еще помедлил, потом быстро вышел из сеней и исчез за калиткой.
Вернулись в дом, сразу ставший чужим, враждебным. Мать села на кровать и тяжело молчит.
– Не волнуйся, мама. Это Алексей.
– Ой, детки, а если завтра всех нас заберут?
– Не заберут.
Толю из себя выводит уверенный тон брата. Он смутно угадывает, что успокаивает и маму, и старшего брата. Ему тоже начинает казаться, что без неосторожного Павла будет безопасней. Столько лишних тревог принес он в дом, что уход его воспринимается как облегчение, хотя именно это – теперь самая большая опасность.
– Куда я вас и стариков поведу, зима же, – говорит мать неуверенно.
– Подумаешь, зима! – возмущается младший. Он думает об одном: «Так здорово было бы – сегодня же стать партизаном!»
Старший думает еще кое о чем:
– А Коваленок как, а Надя?
И мать о том же беспокоится:
– Так неожиданно все, ничего не успели. Договоренность была, что я всю аптеку вывезу. И без этого нас примут, но все же…
Мать помолчала, потом, будто споря с кем-то и одновременно спрашивая, сказала:
– Нет, боюсь я за вас, детки. Уйдем лучше, правда?
– Все за нас и за нас! – запротестовал Алексей.
До утра еще далеко – это немного успокаивает. И поскольку не сейчас уходить, мама не может не сказать:
– Ляжьте, детки, поспите немного.
Как будто самое главное теперь – отдохнуть. Но все же, не раздеваясь, прилегли, раз ничего не решено.
Так и уснули незаметно. Толя, кажется, слышал, как мама подсаживалась на кровать, отходила и опять садилась.
Казалось, ночь будет длиться бесконечно. И вдруг – уже утро. Свет ломится в комнату, распирает щели ставен. Мама сидит у себя на кровати, над плечом ее широкое бледное личико Нины.
– Боже, что это мы? – с ужасом спрашивает мать.
Она всю ночь не спала, столько раз готова была разбудить детей, стариков и опять передумывала. Мертвая, темная тишина за стенами дома завораживала, уже казалось, что ничего непоправимого не произошло и не произойдет. Главное, чтобы не арестовали сразу, под горячую руку, когда узнают, что Павел и Лис ушли. Тот механизм связей, влияний, симпатий, антипатий, который не раз уже выручал, может спасти и на этот раз. Остаться, когда половина семьи ушла, – шаг настолько отчаянный, что именно это может заставить бургомистра и коменданта поверить, что женщина действительно ничего не знала о намерениях своего шурина. Опять и опять рисовала мать сцену, как ее спросят, что и как она будет отвечать. При этом она плакала. Это не было только репетицией. Она не могла не плакать, даже когда мысленно говорила кому-то, от кого могла зависеть жизнь ее детей, что ничего нет на земле такого, ради чего она стала бы рисковать ими.
Был самый надежный выход: до утра оставить поселок. Чтобы спасти Павла, она собиралась уйти в лес всей семьей. Но Павел уже далеко. И не о нем теперь думала женщина. Опасность висела над ее детьми. И еще она думала, что, если уйти, будут допрашивать Надю (работали в аптеке вместе), может раскрыться и то, что Коваленок скрыл донос Жигоцких. Анна Михайловна знала, что, если она останется и сумеет отвести опасность от своего дома (после всего, что было, женщина готова была верить, что это ей удастся), она отведет опасность и от других. А этих других уже очень много. Чем труднее становилось получать в городе медикаменты, доставлять их в поселок, переправлять партизанам, тем более сложной сетью людей, связей обрастало это дело: и Лесун, и Комарова – учительница из Заболотья, и старая подруга Мария Даниловна, и механик гаража Ларионов, и заводской конюх…
