Пять акров сада Мелтам Хауза были окружены типично норфолкской оградой из неотесанного камня футов восьми высотой. Для большей безопасности по верху ограды была натянута колючая проволока. Сам дом был средней величины, небольшой помещичий дом начала XVII века. Как и для ограды, в строительстве дома были использованы валуны. В архитектуре здания, особенно фронтона, чувствовалось влияние голландцев, характерное для того периода.
Гарри Кейн и Памела прошли мимо кустов к дому. Добрый час он водил ее по поместью, и она наслаждалась каждым мгновением.
— Сколько вас здесь?
— В настоящее время около девяноста. Большая часть солдат, конечно, в палатках в лагере, который я вам показал по ту сторону рощицы.
— Почему вы меня туда не сводили? Секретные учения или что-то в этом роде?
— Господи, ничего похожего, — он хихикнул. — Просто вы слишком хорошенькая.
По ступенькам террасы сбежал молодой солдат и подошел к ним. Он красиво отдал честь:
— Полковник вернулся, сэр. Главный сержант Гарви с ним.
— Очень хорошо, Эпплби.
Молодой человек снова откозырял Кейну и быстро ушел.
— Я думала, что американцы довольно расхлябанны, — сказала Памела.
Кейн усмехнулся:
— Вы не знаете Шафто. Я думаю, что слово «солдафон» придумано о нем.
Когда они поднялись на террасу, открылась стеклянная дверь, и навстречу им вышел офицер. Он смотрел на них, похлопывая хлыстом по колену, как бы полный беспокойной энергии животного. Памеле не надо было говорить, кто это. Кейн отдал честь:
— Полковник Шафто, позвольте представить вам мисс Верекер.
Роберту Шафто было сорок четыре года. Красивый, высокомерный мужчина, рыжий, в галифе и начищенных до блеска высоких сапогах. На нем была пилотка, сдвинутая на левую бровь, два ряда металлических ленточек над левыми нагрудными карманами выделялись ярким пятном. Возможно, самым притягательным в его наружности был кольт сорок пятого калибра с перламутровой рукояткой, который он носил в открытой кобуре на левом бедре.
Шафто дотронулся хлыстом до брови и торжественно сказал:
— Я чрезвычайно огорчен тем, что с вами случилось, мисс Верекер. Что я могу сделать, дабы загладить неловкость моих солдат?..
— Вы очень добры, — ответила Памела, — но майор Кейн любезно предложил мне довезти меня до дома, если вы, конечно, разрешите. Мой брат — священник в графстве Стадли.
— Это самое меньшее, что мы можем сделать.
Она хотела еще раз встретиться с Кейном, и похоже было, что есть только один верный способ.
— Завтра в доме брата у нас небольшая вечеринка. Ничего особенного. Придет несколько друзей на выпивку и сэндвичи. Я подумала, не приедете ли вы с майором Кейном?
Шафто колебался. Казалось, он подыскивает повод, чтобы отказаться, и она торопливо добавила:
— Будет сэр Генри Уиллафби, местный сквайр. Вы с ним знакомы?
Глаза Шафто загорелись:
— Нет, не имел удовольствия.
— Брат мисс Верекер был священником в Первой парашютной бригаде, — сказал Кейн. — Прыгал над Удной в Тунисе в прошлом году. Помните эту операцию, полковник?
— Конечно, — сказал Шафто, — это был ад. Ваш брат, молодая леди, должно быть, настоящий мужчина, раз он пережил это.
— Он был награжден «Военным крестом», — сказала Памела. — Я им очень горжусь.
— И правильно. Буду счастлив посетить завтра вашу небольшую вечеринку и иметь удовольствие познакомиться с ним. Подготовьте все, Гарри. — Он снова отдал честь, подняв хлыст. — А теперь прошу прощения. Мне надо работать.
— Произвел впечатление? — спросил Памелу Кейн, когда они ехали по прибрежной дороге в «джипе».
— Не уверена, — ответила она. — Но согласна, довольно яркая фигура.
— Не то слово, — ответил он. — Шафто, как у нас говорят, боевой солдат. Он из тех парней, кто, бывало, вел своих солдат в атаку во Фландрии, вооруженный тросточкой. Как сказал тот французский генерал в Балаклаве: «Великолепно, но это не война».
— Другими словами, он головой не работает?
— Ну, с армейской точки зрения у него страшный недостаток: он не умеет слушаться приказов, от кого бы они ни исходили. Боевой Бобби Шафто — гордость пехоты. Выбрался из Батаана в апреле прошлого года, когда японцы заняли этот пункт. Единственная неприятность заключалась в том, что он оставил там пехотный полк. Это не очень понравилось Пентагону. Никто не захотел его взять, и его отправили в Лондон работать в штабе объединенных сил.
— И это ему не понравилось?
— Конечно. Он использовал это как первую ступеньку для новых славных подвигов. Узнал, что у англичан имеются небольшие поисковые отряды, которые ночью перебрасывают через Ла-Манш поиграть в бойскаутов, и решил, что американская армия должна иметь такие же команды. К сожалению, какой-то идиот в штабе тоже решил, что это хорошая идея.
— А вы? — спросила она.
Казалось, он пытается уйти от ответа:
— За последние девять месяцев солдаты Двадцать первой перебрасывались через Ла-Манш не менее четырнадцати раз.
— Невероятно.
— В их цели входило, — продолжал он, — уничтожение пустых маяков в Нормандии и нескольких аэродромов на необитаемых французских островах.
— По-моему, вы о Шафто невысокого мнения.
— Но великая американская публика — еще какого! Три месяца назад какой-то военный корреспондент в Лондоне, не знавший, о чем писать, услышал, что Шафто захватил экипаж плавучего маяка у берегов Бельгии. В нем было шестеро, и так как они оказались немецкими солдатами, то выглядело это все очень хорошо, особенно снимки судна, входящего в Дувр в дымке рассвета. На судне — Шафто со своими парнями, каска набекрень, у пленников вид испуганный. Прямо сцена из фильма. — Кейн покачал головой. — Какой успех эта картинка имела в Америке! Рейнджеры Шафто! «Лайф», «Колльерс», «Сатурдай ивнинг пост» — какой журнал ни возьми, Шафто там обязательно. Народный герой! Два «Креста за боевые заслуги», «Серебряная Звезда с Дубовым листом». Все, кроме медали «За отвагу» конгресса, но и ее он получит, даже если для этого ему придется перебить нас всех, кто участвует в этих операциях.
Памела решительно спросила:
— Вы зачем вступили в этот отряд, майор Кейн?
— Надоело сидеть за столом, — сказал он, — это, пожалуй, лучшее объяснение. По-моему, я бы пошел на все, чтобы избавиться от канцелярии, — что и сделал.
— Значит, вы еще не принимали участия в рейдах?
— Нет, мэм.
— Тогда, я думаю, вам надо дважды подумать, прежде чем так легко отзываться о действиях храброго человека, особенно с командной высоты письменного стола.
Кейн съехал на обочину, остановил машину и повернулся к ней, весело улыбаясь:
— Эй, это мне нравится. Можно, я запишу ваши слова, чтобы употребить их в великом романе, который мы, журналисты, вечно собираемся написать?
— Черт вас побери, Гарри Кейн.
Памела шутливо замахнулась на него, а он вытащил из кармана пачку «Кэмел» и вытряхнул сигарету:
— Лучше закурите. Успокаивает нервы.
Она взяла сигарету, он поднес огонь, и она глубоко затянулась, глядя поверх соленого болота на море.
— Простите, я, возможно, реагирую слишком сильно, но война стала для меня очень личным делом.
— Ваш брат?
— Не только. Моя работа. Когда я дежурила вчера днем, то услышала позывные пилота-истребителя. Сильно подбитого в боях над Северным морем. Самолет горел, а пилота заклинило в кабине. Он кричал все время, пока падал.
— Вначале казалось, что день такой хороший! А сейчас вдруг все изменилось, — сказал Кейн.
Он взялся за руль, и Памела импульсивно положила свою руку на его руку:
— Простите, правда, простите.
— Ничего.
На лице ее выразилось удивление:
— Что у вас с пальцами? Несколько пальцев скрючены. Ваши ногти… Господи, Гарри, что с вашими ногтями?
— А, это… — бросил он. — Кто-то их сорвал.
Памела смотрела на него с ужасом.
— Это… это немцы, Гарри? — прошептала она.
— Нет. — Кейн включил мотор. — Это были французы, работавшие, конечно, по ту сторону. Одно из самых удручающих открытий, по моим наблюдениям, — это то, что мир состоит из самых разных людей.
Он криво улыбнулся, и они поехали.
* * *
Вечером того же дня в отдельной палате частной лечебницы в Астоне Бену Гарвальду стало значительно хуже. В шесть часов он потерял сознание. Только через час это заметили. Было уже восемь, когда приехал доктор Дас в ответ на настойчивые звонки сестры, и больше десяти, когда пришел Рубен и увидел состояние брата.
По поручению Бена Рубен находился в гараже, куда привез катафалк и гроб, взятые в похоронном бюро, которое также было одним из многочисленных предприятий братьев Гарвальд. Несчастного Джонсона сожгли в частном крематории, в котором у них тоже был интерес — ведь не впервой им было избавляться таким образом от неудобного трупа.
