Колька писал, что ему вообще с командиром повезло. Везучий у него командир, просто невероятно. Про него в полку легенды ходят. Подумать только, с самого начала войны воюет, с первых дней, а ни одного ранения! Несколько танков сменил, но ни одного не потерял в бою. Как его фамилия, я не знаю, знаю лишь, что зовут его Леонидом. Вообще-то, Колька писал фамилию своего командира, но в письмах с фронта кто-то тщательно чёрной краской все фамилии замазывает.
А ещё Колька написал, что Леонид - наш земляк, он тоже ленинградец. Причём до войны жил совсем недалеко от нас, а работал шофёром. Подумать только, они ведь вполне могли встречаться на улице! Только тогда они были незнакомы, а сейчас вот в одном танке воюют.
Когда Колька первый бой принял на том английском уродце, этот Леонид старшиной был, а сейчас он уже гвардии капитан и командир не только танка, но одновременно ещё и роты. И водитель на танке у Кольки отличный, старший сержант по имени Степан. Капитан Леонид не нахвалится на него и никому отдавать не хочет. Так они все вместе, всем экипажем, танки и меняли при необходимости.
Хороший экипаж у Кольки. У всех медалей по нескольку штук. А у капитана Леонида даже орден Красного Знамени есть! Медалей же у него вообще штук двадцать. Одних только "За отвагу" три штуки. У Кольки, кстати, одна "За отвагу" тоже есть.
А однажды Колька написал мне, что у его командира танка и роты есть странная мечта. Он отчего-то хочет обязательно найти в Берлине развалины дворца, в котором жил Гитлер, отковырять от них кусочек, привезти этот кусочек в Ленинград и подарить Сашке. Сашка - это младший брат Леонида. Кроме Сашки у того никого не осталось. Они вдвоём, совсем как мы с Колькой. Кольке же идея с камушком от развалин дворца Гитлера так понравилась, что он и мне обещал такой камушек отковырять, привезти и подарить.
Ой, Рыжик, ну чего ты наступил на меня? Ты ведь тяжёлый! Ладно, ладно, я не сержусь, не подлизывайся. Да не облизывай ты меня, говорю! Фу, всё лицо в слюнях. Полежать на солнышке не даст. Чего там у тебя случилось такого? Ого, сюда скачет кто-то на лошади. Это зачем? А ребята в деревню ушли картошки попросить. Мы её испечь на костре захотели.
Блин, так это же Верка скачет, я узнал её. Вот влетит нам всем сейчас! Верка вредная - жуть. Она тоже из Ленинграда, как и мы все, её у нас пионервожатой работать поставили. А, нет, вон они, тащатся. Да быстрее же вы, олухи! Еле ковыляют. Главное, чтобы Верка не догадалась, что они уходили. Чего бы наврать ей? Не положено уходить-то. Коровки наши хоть и смирные, но мало ли что. Мы тут коров пасём. Хоть и городские, но пришлось научиться.
Да и не только пасти. И ухаживать за ними, и верхом ездить, и сено косить. Всё делать приходится. Девчонки доить научились. Я, правда, тоже могу, но мне это дело не нравится.
Не, вроде успевают ребята раньше Верки подойти, не заметит она. А то ещё председателю бы наябедничала, с неё станется. Верке уже шестнадцать лет, но ябеда она жуткая. Ябеда и вредина. А вот сестрёнка её младшая очень хорошая. Карапуз такой забавный, её все у нас любят. Её спросишь, как тебя зовут, а она смешно так выговаривает: "Лисавета". А потом надо спросить, как фамилия. Она так носик наморщит и выдаст: "Маслова, вот как!".
Нет, ну что же Верке понадобилось тут? Ведь явно же именно к нам скачет. Зачем? Ой, не к добру то, не к добру. От Верки ничего хорошего ждать не приходится. Может, случилось чего?
Как-то мне не по себе. Я, вообще-то, ничего не боюсь, но сейчас что-то тревожно. А так я ничего не боюсь. Тот чудесный, удивительный и совершенно невероятный январский подарок из сказки полностью от страха вылечил меня. Тогда, в январе 42-го, мы выиграли войну. Я понял, что мы выиграли и больше никогда не боялся ничего.
Хотя... один раз было. Но там кто угодно испугался бы.
Это во время эвакуации случилось, в конце июля 42-го. Наш детдом через Ладогу на катере переправляли. А может, на барже, не помню уже, я же маленький был тогда. Помню только, большая деревянная посудина то была. От неё свежими опилками пахло.
Ещё помню, пока в очереди на погрузку стояли, мы с Самохваловым случайно коробку с сухпаём в лужу уронили и мне брызгами белую гольфу запачкало. Почему-то запомнил это. Вера Борисовна поругала нас, а затем погрузку объявили. Мы сначала самых мелких и девчонок пропускали. И так получилось, что мне и ещё пяти мальчишкам места не хватило. Ну, не лезет больше детей в трюм, не лезет. А на палубе нельзя находиться, будем мешать, да и фашисты налететь могут. Опасно на палубе. Думал уже, отменяется для нас эвакуация. Но нет!
Нас всех шестерых в маленький катер взяли. Он, вообще-то, не перевозит пассажиров, но нас взяли. А так это катер сопровождения, фашистов гонять, если нападут. На катере зенитный пулемёт установлен.
Сидели мы в крошечном трюмике катера, тесно прижавшись друг к другу. Не от холода, жарко было, просто места там мало.
Пока плыли, фашисты налетели, бой был. Мне потом рассказали, что наши два самолёта фашистских сбили и ещё два повредили, а те в нас не попали. Ну, как не попали? В наш катерок, честно говоря, попали один раз. Но никто не пострадал. А я не боялся. Чего мне бояться? Когда наш катер швыряло туда-сюда от близких разрывов бомб, я не боялся. Когда фашистские пули дробью простучали по стальным листам палубы у меня над головой, я не боялся. Чего бояться-то? Я испугался только на берегу, когда увидел Его.
И вот это было действительно Страшно.
Оказывается, по большому деревянному катеру или барже фашисты тоже попали. Самолёт шёл очень низко и прошёл прямо над палубой. Уйти ему, правда, не дали. Наглого фашиста сбили наши, но перед этим он успел дать очередь по кораблю. А там палуба была не стальная, как у нас на маленьком катере, а деревянная. И такую палубу фашистские пули пробивали.
Сначала раненых из трюма большого катера вынеси и здесь же, прямо на причале, врачи им начали помощь оказывать. Потом просто дети пошли, которых не задело. Из нашего детдома, к счастью, вообще никто не пострадал. Они в стороне сидели, фашист не попал по ним. А затем стали выносить погибших.
Их тоже на причале складывали, в сторонке. Вынесли девочку, которая крепко сжимала в мёртвой руке куклу в голубом платье. Вынесли мальчика, у которого не было правой руки до локтя. Только кровь из руки не шла, вероятно, он её давно уже потерял, не сейчас. Вынесли какую-то старушку в очень нарядной разноцветной кофте. Откуда там старушка взялась, я не понял. Воспитательница, что ли? По-моему, она была слишком пожилой для воспитательницы.
А потом из трюма медленно поднялся Он.
И вот это было Страшно. Я испугался.
Мальчишка. Высокий. Тогда он мне казался почти взрослым, но сейчас я думаю, что на самом деле ему было лет 13-14, не больше. Он вышел, на палубу, перешёл на причал, и пошёл к берегу. Идёт и идёт. Идёт и идёт. И никто не пытается остановить его. Потому что страшно.
У него голова обвязана окровавленным бинтом, по лицу течёт кровь, а он идёт. И на руках у него мёртвая рыжеволосая девочка в коротком белом платье в синий горошек. А лицо... именно из-за такого лица никто не решается его остановить, люди просто молча расступаются перед ним. Он до крови закусил себе зубами нижнюю губу, но, кажется, и сам не замечает этого. На лице его страшно перемешаны отчаяние, гнев, ненависть, решимость и желание Мстить.
Я не знаю, что это был за мальчик, никогда раньше я не видел его. И что за девочку он нёс, тоже не знаю, не встречался с ней. Кто она была ему? Сестра, наверное. Наш детдом воспитатели увели в сторону, нужно было идти обедать, а потом грузиться в поезд. Поэтому, я так и не узнал, что там было дальше с тем мальчиком. Но я никогда не забуду его лицо. Лицо человека, внезапно потерявшего всё.
Верка подлетает и прямо возле нас резко осаживает своего Серко. Что такое? Она плачет? Верка плачет?! Да что случилось-то? А та привстаёт на стременах и, не прекращая реветь, сквозь слёзы кричит:
- Ребята!! - закашлялась, - Ребята, Победа!!! Всё! Сдались фашисты, сдались!! Конец Войне, ребята!! Конец!!!
Ну, а чего ж реветь-то? Плакать-то зачем? Думаю я и чувствую, как у меня самого из глаз внезапно потекли слёзы.
Я плачу? Но почему? Ведь это же радость.
Только слёзы всё равно текут и не желают останавливаться. Хотя о том, что мы победили, я узнал ещё утром 5 января 1942 года, когда достал из маленького бумажного пакетика мандарин. Самый настоящий свежий спелый мандарин! Это был подарок на Новый Год. Нам подарили мандарины! В Ленинград привезли мандарины. Не хлеб, не мясо, не крупу, а мандарины. И это была Победа. Раз везут уже даже и мандарины, значит всё, мы победили.
Какое яркое сегодня солнце. Победа. Сегодня - День Победы. Я стою, реву, и смотрю на солнце. Я знаю, что теперь для меня всегда, всю жизнь, сколько бы я ни прожил, всегда символом нашей Победы будет именно это. Солнце. Крохотное солнце мандаринового цвета, лежащее на худой детской ладони...
