— Несладко?.. А вот вам еще шашлычок!.. Вот вам на ребрышке!.. — Кудрявцев стрелял наугад, в скопление домов, куда укрылись чеченцы.
Стало тихо, и в этой ближней тишине продолжали ухать дальние взрывы, хлюпало за окном полотнище флага и с реактивным посвистом гудело из подземной дыры газовое пламя.
Несколько очередей ударило в стену дома, осыпалось сухими попаданиями и сочным звоном разбитых стекол. Кудрявцев отстранился, укрываясь за выступ, чуткий, зоркий, в нетерпении удачливого охотника забывая о своих ранах и ссадинах, мыслью, уговором, обманным манком вызывая дичь из укрытия.
Опять побежали короткими перекатами под прикрытием беспорядочных, попадающих в дом очередей. Кидались на снег. Вскакивали. Прорывались к вокзалу. Их круглые падающие комочки доставал пулеметом Кудрявцев, нащупывал их сквозь грохот и летящие проблески, получая в плечо непрерывные больные толчки.
Уже двое лежали на снегу и не поднимались. Другие двое из перебегавшей цепи вернулись к упавшим, пытались поднять. Кудрявцев ловил их в прорезь скачущим глазом, обводил пульсирующим стволом, посылая длинные сверкающие пунктиры. Знал, что попал. Их мышцы и ткани были разорваны его пулями, кровоточили, сотрясались от нестерпимой боли. Он был связан с ними этой болью, огненными волокнами очередей и своей ненавистью.
— Моего шашлычка отведайте!.. За дружбу народов!..
Это был бой, ради которого он задержался в доме. Собрал горстку бойцов, занял оборону, выполняя приказ командования. Бой, которому предшествовали кромешный страх, разгром бригады, утрата рассудка и воли.
Это был бой, до которого не дожили Филя, Таракан и Крутой, не дожил комбриг, чья голова с сонными, полными льда глазами, накрытая грязным бушлатом, прислушивалась к пулемету Кудрявцева. Это был бой, за которым следила уничтоженная бригада, чьи танки и обгорелые броневики усеяли площадь и чьи души беззвучно стенали, витая над полем брани.
Кудрявцев слышал их голоса, видел их тысячеглазое толпище. Посылал грохочущие очереди, прекращая стрельбу на секунду, когда взбухало от ветра, занавешивало окно красное полотнище флага.
— Хрен пройдут, товарищ комбриг!.. — повторял он, прижимая прыгающий приклад. — Хрен они пройдут, мужики!..
Было тихо, он не стрелял. Смотрел сквозь испарение снега, как темнеют недвижные червячки подстреленных им чеченцев.
Он услышал звук, напоминающий лязг металлических гвоздей и гаек в жестяной банке. Так звучит идущая на скорости бээмпэ.
Боевая машина выскользнула на площадь, похожая на заостренные санки, скользя на полозьях по длинной дуге. Развернулась, направляя к дому тонкий стержень орудия. На броне замерцал, заискрился слепящий огонек, словно короткое замыкание. В стену дома на разных высотах ударили пули крупнокалиберного пулемета, и одна вонзилась по соседству с окном, повесив в воздухе облачко кирпичной пыли.
— Решил поиграть?.. Поиграем! — Кудрявцев схватил гранатомет, как хватают дубину, двумя руками, готовясь крушить наступавших врагов. — Этому нас обучали!..
Он не мог различить бортовой номер и не знал, была ли это машина бригады, попавшая в плен к чеченцам, или их собственная, находившаяся на вооружении. Упирался трубой в подоконник, выцеливая машину. Обращался к флагу за окном, как к живому существу, уговаривая не колыхаться, не заслонять прицел. Беззвучно уговаривал Чижа и Ноздрю не высовываться из своих амбразур. Уговаривал себя не спешить, не дышать, а медленно, внатяг, давить на спуск. И делая выстрел, расщепляя мгновение выстрела на крохотные частицы времени, успел зафиксировать — реактивный удар, прянувший в глубь квартиры, удаляющийся, желтый, как мохнатый шмель, полет гранаты, попадание под днище машины, полыхнувшей коротким взрывом, слепящую, как маленькое солнце, вспышку на оконечности пушки и грохот в квартире, погрузивший его в слепоту.
Бернер начинал в корпорации свое рабочее утро, пройдя сквозь гранитный величавый портал. Охрана в мундирах с серебряными нашивками «Секьюрити» поднялась ему навстречу, отдавая честь. Портье с поклоном, мягко улыбаясь, нажал кнопку лифта. Скоростная озаренная капсула, пахнущая вкусными лаками, брызнув легкой музыкой, вознесла его на вершину здания. Бодро прошагав сквозь приемную, легкомысленно и изящно кивнув секретарше, Бернер оказался в своем кабинете. В «кабине», как называл он стеклянную призму, врезанную, как кристалл, в каменную вершину старомодного сталинского дома.
Из этой застекленной кристаллической кабины он, словно летчик, управлял полетом корпорации, вписывая ее в могучие турбулентные потоки мира. За толстыми прозрачными стенами огромная панорама Москвы кудрявилась розовым утренним паром, мохнатыми трубами, с бессчетными слюдяными крышами, золотыми церквами, тусклыми мостами над замерзшей петлей реки, площадями с мерцающей каруселью машин, с длинными, как надрезы, радиальными проспектами, в которых, окутанная голубоватым дымом, двигалась размытая плазма.
Он плотно и удобно уселся в кресло. Оно послушно скрипнуло, откликаясь на давление его затылка и позвоночника. В дубовую панель стены были врезаны медные корпуса часов с эмалированными циферблатами. Часы показывали время в различных часовых поясах Земли, что облегчало слежение за циркуляцией финансовых потоков, перетекавших с ночной половины планеты на дневную. Лунно и выпукло светились экраны — вход в Интернет, в базы данных, описывающих деятельность корпорации, в телесеть мирового вещания, в студии «Останкино», которую он контролировал. Телефоны связывали его с Кремлем, с государственными службами в Москве и провинции — нарядный диспетчерский пульт со множеством клавиш и кнопок.
«Кабина», в которой он разместился, была комфортабельна, оснащена быстродействующими системами, направлявшими махину корпорации в туманном, наполненном опасностями и угрозами небе. Как нагруженный «Боинг» меняет высоту, скорость, ложится в вираж, двигает элеронами и рулями, так корпорация откликалась на малейшее проявление его воли.
Каждое утро он начинал с серии коротких телефонных разговоров с самыми нужными и влиятельными людьми. Эти разговоры не содержали в себе ничего существенного. Были лишены делового наполнения. Они являлись опознавательными знаками, свидетельством того, что он есть, существует. Фигурирует в сфере политических и деловых интересов. Так перекликаются и пересвистываются птицы в лесу. Воют в степях волки. Посылают сигналы радиомаячки, установленные по краям заминированного поля.
Он позвонил двум вице-премьерам, поздравил их с Новым годом.
И одному забавно пересказал его гороскоп, рекомендуя наиболее благоприятные дни для поездки в Америку на встречу с директором Международного валютного фонда, а другому — короткий смешной анекдот про евреев с двумя обрезами, тот самый, что слышал в новогоднюю ночь.
Позвонил главному таможеннику страны, ни словом не напоминая о крупной партии немецких лимузинов — собственности корпорации, которая должна была без досмотра пройти границу и достичь Москвы. Он лишь напомнил таможеннику, что через день у него с Бернером состоится теннисный матч-реванш, во время которого Бернер надеется сыграться после недавнего поражения и все-таки обыграть такого блистательного теннисиста, каким слывет таможенник.
Позвонил председателю Совета безопасности, человеку враждебному, приближенному к той группе «державников», от которой исходила угроза. В своем поздравлении Бернер упомянул, как высоко о председателе отозвался американский посол на недавнем приеме в «Спасо Хаусе».
Затем помедлил, пригладил волосы на висках, поправил широкий шелковый галстук и позвонил дочери президента.
Ее милый, простой, с насмешливыми переливами голос волновал его. Разговаривая с ней, обмениваясь пустяками, он испытывал легкое, похожее на головокружение возбуждение. Извинился за то, что не позвонил в новогоднюю ночь, знал, что семья празднует тесным кругом, и решил не тревожить. Сказал, что с друзьями-банкирами обсуждали политическую обстановку, проблемы выборной кампании, и все, как один, решили, что ей, дочери президента, лучше других знающей психологию отца, следует стать имиджмейкером, создать новый, неожиданный, привлекательный для народа образ президента. Еще он сказал, что на телеканале, который он контролирует, создана специальная группа для приготовления роликов, где президент предстанет добрым семьянином, любителем русской природы, физически крепким человеком, спортсменом, рыбаком и охотником. Под конец похвалил новогоднее Послание Президента, мельком заметил, что не забыл своих обещаний и уже позвонил в Париж, в отделение банка «Барклай».
Разговор вышел крайне удачный, легкий и закончился договоренностью встретиться через день в театре на премьере у Марка Захарова. Бернер откинулся в кресле, выполнив утренний ритуал телефонных звонков. Оповестил друзей и врагов о том, что он занял свое место в застекленной «кабине» и корпорация, управляемая его волей и разумом, мягко и мощно дыша двигателями, продолжает ровный горизонтальный полет. Он уже был готов пригласить к себе заместителей и выслушать их доклады, но ему вдруг болезненно, необъяснимо захотелось услышать голос Вершацкого, которого сегодня не станет. Запомнить какую-нибудь фразу, чтобы потом вспоминать после его смерти. Он не мог объяснить этой болезненной потребности и решил, что это видоизмененное желание получить сувенир от уходящего друга. Вместо вещицы — голос. Вместо предмета — фразу и интонацию. Он набрал номер.
