Вся дорога была в плакатах: «Внимание, партизаны!», «Обстреляй поворот!», «Одиночным машинам проезд запрещен. Партизаны!»
В те дни три фронта действовали на полуострове: под Севастополем, на Керченском полуострове, в центре гор — партизанский. Последний — самый неожиданный, ставящий немцев в тупик.
В Крыму рождались легенды. Надо иметь в виду: трудно отличить правду от легенды, ибо сама правда была легендарна.
С севастопольской стороны пришла, например, такая весть: в отрядах Красникова появилась какая-то грозная и неуловимая четверка партизан. Один лишь слух о них так пугал фашистов, что стоило им только услышать об этой четверке, как они начинали сверх меры нервничать.
И последняя новость — четверка расстреляла роту карателей. И случилось это в двух километрах от линии фронта.
Говорили и так: севастопольские матросы знают тайный ход. Он идет под окопами — нашими и немецкими — и выводит в тыл к фашистам отчаянных матросов-головорезов. Они вырастают из-под земли, переполошат все вокруг, утащат самых важных офицеров и с ними бесследно исчезнут.
Особенно упорно держался слух о дерзком расстреле немцев. «Это им за партизан попало!» — говорили связные, что проходили через наш штаб.
Всякая легенда имеет какую-то правдивую основу, потом она обрастает домыслами, окрыляется и летит от человека к человеку.
Легендарной четверки как таковой не было, но случилось кое-что такое, что позволило родиться легенде.
Сам поступок был довольно прозаический.
Только теперь, при встрече с Михаилом Томенко, кое-что выяснилось.
Вот что он рассказал.
— Тяжело стало нам после боя с карателями, — говорит Михаил Федорович. — Скольких недосчитались! И мой командир-учитель Федор Верзулов был ранен в том бою. Ничего, из крепких, быстро на ноги поднялся. Беда была в другом — еды не стало. Совсем не стало. Читал как-то, что можно привыкнуть и к голоду: мол, первые дни переживаешь, а потом ничего. Черта с два! Может, на кровати привыкают, а вот когда тебя припечет морозцем да насквозь продует ледяным ветром, так закачаешься… У меня голова кружилась, и тошнило.
Все посматриваем на Красникова: поведет нас на базу или нет? Черт с ними, с немцами, помирать — так с музыкой. Хоть наедимся вволю. Прошел слушок: пойдем на базу! Говорят, есть одна, по всем расчетам никем не тронутая.
Красников позвал меня к себе. Бегу, а сердце стучит: не на базу ли?
Командир поглядел на меня:
— Пойдешь?
— А будет там что? — Я сразу понял куда.
— Должно быть! — крикнул командир, да так, будто я окажусь виноватым, если дело сорвется.
Взял проверенных в испытаниях бойцов: Ларионова, проводника Арслана да еще Николая Братчикова. Того самого, кто предателя Ибраимова принял за своего партизана.
Шагали без подгона. Оно понятно. Хлопцы так рассуждали: абы подкрепиться как следует, а там, как слепой сказал, — поглядим!
Отмахали верст двадцать по таким кручам, что и не скажешь. Немца не видно, не слышно. Что за черт?
Ей-богу, тишины стали бояться, особенно если она нависала над Севастополем. Подкрадется к тебе сомнение: а вдруг немцы взяли город?
Затарахтит там, ходуном заходит земля — легче дышится.
Вот и Кожаевская дача. Рядом, значит, базы. И тут тихо, хоть бы выстрел какой, а то гробовое молчание.
Я базы знал, но не так чтобы подробно. Нашел на дереве метку, взял малость левее — яма. Пусто, все чисто выметено! Еще одна! И в ней один ветер!
Присел от ужаса, волосы дыбом… Неужели все пограблено? Хоть об камень головой.
Вдруг Ларионов мне шепчет: «Помнишь, на верхотуре? Сам командир прятал!»
Кинулся туда — чуть сердце не выскочило: есть, есть продукты! Глянул и сразу понял: тут гадов не было! Осторожно разгреб листву, поднял крышу. Сухари, мука, пшено…
Только беда! Вода здорово повредила. Она пробилась в углу. На стенах сырость, кругом влага сочится. Муку вымочило…
Теперь не мешкать! Я — срочную связь в одно урочище: там должны ждать нас человек сорок партизан, Красников вслед за нами их послал: так договаривались.
К вечеру люди пришли, и без всяких происшествий. Мы накормили их, каждого нагрузили по самую макушку, назначили старшего и приказали — срочно на Чайный домик, к своим, к утру быть там.
Сам с тремя своими хлопцами остался, хотя приказа такого никто мне не давал. Надо же было спасать продукты: вода сгубит все!
Работы много. Двое суток сушили яму, перекладывали продукты. Время летело — не замечали. Одно ужасно беспокоило: никто нам не мешал, будто и сёл рядом нет, фашистов всех побили. Но они были под боком — за первой же сопкой гремело все. Тут что-то неладное. Может, расчет какой? База вроде ловушки? Надо скорее сматываться. Завтра все замаскируем — и прочь отсюда!
Я проснулся рано, что-то меня разбудило. Вдруг слышу шум, потом смех пьяный, голоса. И совсем рядом. Фырканье лошади, крик: «Эй, Аблям!», снова смех.
Разбудил ребят. Ползу на шум.
Немцы и полицаи! Полицаи грабят базу — она ниже нас, но о ее существовании я и не догадывался.
У разваленной землянки стоит пароконная упряжка, телега очень вместительна. На нее и валят мешки с мукой, хохочут, — видать, пьяны. Старик в черной куртке и постолах, шатаясь, из ведра черпает вино и подносит чуть ли не каждому. Хохот и выкрики.
Метрах в ста правее — немцы в зеленых шинелях. Они — ноль внимания на полицаев. Побросали автоматы как попало. Кто повесил прямо на дерево, кто бросил на куст. И, будто жеребцы, орут от дурной игры: солдата бьют по ладошкам, сложенным за ухом, а потом с хохотом выставляют большой палец узнай, кто ударил!
Сволочи полицаи как в собственном амбаре шуруют. Из-за них и голод и несчастья.
У нас пулемет, два автомата, гранаты. Так неужели уйдем так запросто и позволим грабить?! Нет, шалишь!
«Петро и Арслан! А ну к полицаям! Они ваши!»
А сам с Николаем Братчиковым подполз к немцам. Николая знаешь — вернее человека не сыщешь! Немцам не до нас, поднимись перед ними во весь рост за полицая посчитают. Пози цию нашел — верняк! Выбрал подходящий момент и бабахнул гранату прямо в гущу солдат. Братчиков очередью махнул. Еще и еще по разу. Перебили всех до одного. А за спиной Арслан — молодой проводник с Петром Ларионовым полицаев добивали. Постреляли всех, ни один не ушел. А было их много, только считать не стали, а скорее начали следы прятать… Сами напугались — до того много перестукали в упор. Страшно сказать! Ночами и сейчас снится.
Рота не рота, а до взвода врага на партизанской базе все же легло.
Резонанс был потрясающий. Берлин пригнал сюда собственного уполномоченного некоего майора Генберга. Именно с этого случая и всплыло имя кровавого карателя. Говорят так: прибыл майор на место происшествия, долго смотрел на труп молодого лейтенанта, уложенного томенковской гранатой, а когда поднял глаза, староста деревни Скеля и начальник Байдарской полиции — они сопровождали Генберга — от страха попятились.
Каратели хватали всех, кто попадал под руку; на машинах подвозили захваченных на то самое место, где еще лежали трупы солдат и полицаев.
Генберг согнал старост, полицейских начальников, жандармов, старейшин из татарского «Мусульманского комитета» и на глазах всей этой своры расстрелял двести пятьдесят человек, взятых на облавах, — расстрелял без следствия и суда.
«Вандерер» носился по проселочным дорогам, дрожали начальники полиции и старосты. За неделю сменили офицеров карательных подразделений, всех их бросили под Севастополь, на линию фронта.
Вообще Генберг оказался врагом серьезным. Он сразу же организовал четкое патрулирование дорог; имея неограниченные права, перекроил местные оккупационные власти, выдвинув на посты старост и начальников полиции тех, у кого руки были запятнаны кровью.
Новые пропуска для граждан, полный запрет новых передвижений.
Прибыли специальные подразделения егерей, прошедших обучение в Австрийских Альпах. Они стали располагаться в населенных пунктах, окружающих леса Чайного домика.
Все эти чрезвычайные меры, конечно, давали свои результаты. Любая попытка вырваться из леса на дороги кончалась полным провалом. Даже на самых крутых и глухих тропах, по которым могли пройти только опытные ходоки, стояли егерские секреты, они без предупреждения расстреливали будь то мужчина или женщина, старик или ребенок, партизан или мирный человек, покинувший крышу для сбора лесного сушняка.
Впечатление от дерзкого похода Томенко было двояким. Продукты, которые он доставил, всех, конечно, обрадовали, но расправа, которую учинили враги на партизанской базе над невинными, била по сердцу. Начштаба Иваненко кричал на Михаила Федоровича:
— Кто вам давал право на такую операцию?! Важно не то, что совершил, а то, как аукнулось на нашей шкуре! Посадил нас в капкан!
