Дважды себя просить я не заставляю. Утробно рыча разбуженным от долгого обморока желудком, мигом усаживаюсь за стол и берусь за ложку. Ах, этот обед! Я буду помнить его до конца жизни! В первом судочке плескалась неземной вкусности куриная лапша с тонюсенькими-претонюсенькими полосками теста и совершенно одинаковыми кусочками ярко-красной моркови. Казалось, я только опустил ложку в судок, а через мгновение она уже звонко скребла по совершенно сухому днищу. Смущенно взглянув на офицера, который непрерывно названивал куда-то по полевому телефону, я вороватым движением подтянул к себе второй судок. Там было что-то похожее на тушеную капусту, сверху прикрытое хорошо прожаренными полосками буквально источающей жир свинины. Вначале я деликатно попробовал только кусочек, и… все повторилось в том же порядке. Мгновение… и котелок опустел. Я сам был поражен тем, как быстро это произошло. Оставалось заглянуть только в оплетенную пузатую бутылку, я уже догадывался, что там обычный зеленый чай. Но налить я его так и не успеваю. Офицер поворачивается ко мне и, поймав мой вопрошающий взгляд, ободряюще подмигивает.
— Через полчаса на батарею прибудут два тягача, — говорит он, кладя трубку на аппарат. — Надеюсь, они помогут вытащить ваш транспорт.
Но на деле все оказалось не так просто и, разумеется, не столь быстро. Тягачи действительно пришли, но каждый из них притащил прицеп, доверху наполненный ящиками со снарядами. Пока один разгрузили, пока нашли завалившегося спать водителя, пока доехали до места аварии… Вытащить за один раз весь наш караван тягач не смог и производил операцию по спасению в два приема. Мы рассчитывали, что водитель тягача просто вытащит нас на относительно сухое место, но он рассудил по своему разумению. Привыкнув все грузы доставлять на батарею, он и машину с привязанной зениткой поволок туда же. Мы бежали за ним, орали, махали, но все было напрасно. Сидевшие в кабине Стулов с Преснухиным тоже были бессильны что-либо сделать. Максимум, на что они были способны, так это только запоминать дорогу, по которой их везли на батарею. Естественно, что и вторую машину пришлось отправлять туда же. В результате всех этих передряг мы собрались вместе лишь поздним вечером. Но нет худа без добра. Во время поисков места для ночлега мы наткнулись на небольшой батарейный лазарет (или, если хотите, медпункт), спрятанный в лесу несколько в стороне от охраняемого полусотней зениток моста. Таким образом, вопрос о том, куда пристроить старшего лейтенанта, был успешно решен. Сами мы смогли на ту ночь расположиться неподалеку от склада боеприпасов, под покосившимся навесом, там, где обычно складывались пустые ящики из-под боеприпасов. Ночь была просто ужасна. Сбившись в плотный клубок, мы без особого, впрочем, успеха старались противостоять ночной сырости, стадам лазающих по нам ящериц и тучам кровожадных москитов.
Утро после столь кошмарного «отдыха» было столь же безрадостным. Мрачный, небритый, с распухшим от укусов лицом, Воронин гонял нас с рассвета, словно галерных рабов. Прежде всего, Басюре пришлось перегнать обе машины в рощу, расположенную на некотором удалении от боевых позиций. Именно там мы и начали сооружать стационарную стоянку. Естественно, что никакого опыта у нас не было, и мы, по простоте душевной, поначалу построили нечто похожее на обычный туристический лагерь. Неудивительно, что Воронин, осмотрев то, что у нас получилось, приказал все переделать, указав, естественно, на самые вопиющие недоработки.
Процесс улучшений и преобразований мы начали с перемещения зенитки. Ранее она стояла на опушке рощи и хотя и была, что называется, под рукой, но при этом имела весьма небольшой сектор обстрела. Капитан заставил нас перекатить ее подальше от высоких деревьев и устроить позицию среди кучки разновысоких кустов. Памятуя о недавнем трагическом опыте, мы незамедлительно украсили пушку несколькими вязанками какого-то вечнозеленого растения, напоминающего своим видом кавказский можжевельник. После этого настала пора коренной перестройки нашего становища (не подберу другого слова для обозначения столь экзотического лагеря). Прежде всего пришлось снять палатки и выкопать под ними примерно метровой глубины ямы. И это было очень своевременно сделано, поскольку спать нам было совершенно не на чем. Спальные мешки пришлось выбросить из-за того, что они были изодраны во время взрыва в клочья и для дальнейшего использования совершенно не пригодны. Находчивый капитан тут же придумал использовать в качестве кроватей куски брезента примерно метровой ширины. Вопрос был только в том, как их ловчее закрепить. Недопустимо было слишком сильное провисание, да и касаться ягодицами пола, во время сна, было неприятно. Тут уже все начали предлагать свои способы закрепления самодельных гамаков. В конце концов, испытав некоторые конструкции, остановились на самой примитивной из них. Она представляла собой четыре крепких бамбуковых кола, вбитых в заглубленный пол. К ним примотали поперечины, которые дополнительно подперли косяками. Получилось довольно опрятно, хотя и бедновато. Само собой, к столь необычным «кроватям» пришлось некоторое время привыкать, но смею вас заверить, из-за просто хронического недосыпа процесс привыкания не затянулся.
К вечеру выясняется, что Стулов должен будет отлежать в лазарете не менее недели. Новость означает для нас только одно — минимум неделю мы точно просидим в этом пальмовом лесу. А раз так, то я предполагаю, что с утра нам вместо завтрака предстоит натягивать антенные растяжки. Однако я оказываюсь неправ. Воронин, походив по лагерю и узрев, что в общем и целом мы уже разместились, решил устроить нам напоследок еще одно испытание.
— Камков, — гаркнул он, заметив бдительным оком, как Камо после скромного ужина потихонечку пристраивается на столь же скромное спальное место. — А не испытать ли нам, дружок, основной передатчик?
Основным передатчиком капитан называет армейский РП-117 коротковолновый передатчик, имеющий пятидесятиваттную выходную мощность. Много это или мало? Трудно сказать. Когда и маловато, а когда и вполне достаточно. Вопрос-то ведь изначально упирался в наши возможности. Волочь с собой более мощный и соответственно более массивный передатчик было просто невозможно. Мы ведь могли рассчитывать только на свои силы и весьма скромные энергетические возможности для его питания. А РП-117 в трудную минуту мог утащить на себе всего один человек, тот же Камо.
— Ты что же сачкуешь, браток? — продолжает капитан. — Все остальные на ногах, пашут, а ты уже на боковую наладился! Ты что думаешь, если вечер, то можно не выполнять требования Устава? Или ты думаешь, что после девяти вечера наша служба заканчивается?
Камо стоит молча, скорбно понурив голову. По его сонной физиономии никак нельзя понять, насколько глубоко он раскаивается. Мы-то его вполне понимаем. Сами еле держимся на ногах, и он просто на несколько минут опередил наши сокровенные намерения. Воронин же, излив на беззащитного грузина все свое негодование, приказывает срочно обеспечить связь с полком. «Куда так торопиться? — думаю я, буквально на ощупь разматывая катушку с антенными растяжками. — Все равно через полчаса станет совсем темно и вся наша псевдобурная деятельность утихнет сама собой». Но не тут-то было, и мои скромные мечты так и не осуществляются. Заводится двигатель грузовика, и под светом автомобильных фар мы трудимся до тех пор, пока действительно радиосвязь с основной базой не устанавливается. К нашему удивлению, вместо короткого доклада о том, что наша группа наконец-то готова к выполнению основного задания, затевается целый пространный «разговор» минут на сорок. По окончании его капитан, обремененный целым ворохом шифровок, озабоченно удаляется в офицерскую палатку. Проходит полчаса, час, начинается другой, но он так и не показывается. Предоставленные самим себе, мы некоторое время грустно сидим у костра, вяло обсуждая последние события, после чего потихонечку отправляемся спать. Для начала я пробую на ощупь ни разу не опробованную «кровать» и, только убедившись в том, что она не рухнет, осторожно усаживаюсь на туго натянутый брезент. Он слегка проседает под моей тяжестью и даже потрескивает, но… держит. Скидываю сапоги и, предвкушая скорый отдых, наматываю на голенища раскисшие портянки. Голова моя уже безвольно свешивается на грудь, и тут я с удивлением вижу, как по моей левой ноге резво карабкается ящерица. От неожиданности я стряхиваю ее и, судорожно пытаясь удержать равновесие, все же шлепаюсь на пол. Все хоть и устало, но явно издевательски смеются. «Ну вот, — подумалось мне, — хотелось тебе экзотики, вот и ешь ее теперь полной ложкой».
Мысли мои рассыпаются в прах, едва я касаюсь головой плотной ткани, и уже не вижу, как хвостатая проказница ловко взбирается мне на грудь и некоторое время стоит в боевой стойке, внимательно рассматривая мою небритую физиономию.
