Ледяной ветер необъятных белых пространств обжигал их сморщившуюся кожу, выдавливал слёзы из запавших глаз, которые закрывались от перенапряжения, проникал сквозь форменную одежду и пробирал до самого костного мозга. Для тех, кто больше не выдерживал, всегда был наготове добрый снежный саван.
- Менее чем в двух тысячах километров к западу остался другой мир. – Холодным зимним утром Иоганн еле разогнул скрюченную спину. - Там люди спят в мягких тёплых постелях; там во время обеда они садятся за стол, накрытый чистой белой скатертью.
- Еды там сколько душе угодно... – вставил словечко Францл.
- Дети смеются, и даже солдаты не обделены счастьем. – Майеру не верилось, что такое возможно.
Однако здесь, лишённые инициативы, немцы позволяли себя гонять, как зайцев. Войска перемещались то вперёд, то назад, подчиняясь бессмысленным приказам, занимали новые позиции и оказывали сопротивление, лишённое всякого военного смысла.
- Лучше уж плен! – признался вскоре Францл.
- Ты думаешь, русские оставят нас в живых?
- Они же не настолько дикие…
Проявлением общего безразличия стали ночные вылеты самолётов люфтваффе снабжения, которые становились всё реже, и то, что единственной горячей пищей оказывалась жидкая похлёбка с редкими кусочками конины, и то, что им всё чаще приходилось довольствоваться парой кусков хлеба в течение всего дня.
- Даже есть не очень хочется... – сказал апатичный Францл.
- Нужно есть! – Иоганн почти силой заставил товарища подкрепиться.
Периодически они стреляли в кричащую массу русских, вели огонь механически, как автоматы, до тех пор, пока гигантские советские танки, надвигавшиеся, как смерть, не вынуждали отступать в этот котёл, который с каждым днём становился всё меньше и горячее.
- Нас непременно сварят в нём! – обречённо прокомментировал ситуацию лейтенант Штрауб.
- Уже почти сварили всех… - сказал Иоганн, оглядев оставшихся товарищей.
Подразделение Майера сократилось до жалких остатков. Люди один за другим выбывали, истекали кровью или замерзали в безжалостном белоснежном океане.
- Мы с тобой остались вдвоём из десяти человек первого состава нашего отделения.
- Если так пойдёт дальше, - угрюмо сказал Францл, – немцев вообще не останется.
- Стоило ли тогда воевать?
- Тем более русские оказались не такими уж слабаками…
- Помнишь, как недавно в развалинах какого-то завода мы обнаружили тела двух групп разведчиков? – спросил товарища Иоганн.
- Очевидно, во время поиска они столкнулись неожиданно и схватились врукопашную.
- Точно! – согласился он и добавил: - Несколько тел так и лежали, сцепившись. Один держал другого за горло, в то время как противник проткнул его спину кинжалом. Другая пара сплелась руками и ногами… Наш солдат мёртвой хваткой, зубами ухватил палец рыжеволосого русского, да так и замёрз навсегда…
- Если бы не их мундиры невозможно было различить, где наши солдаты, а где красноармейцы. – Задумчиво сказал Францл. – Смерть уравнивает всех…
***
Спустя два месяца после начала операции окружения положение немцев оказалось на грани катастрофы. Почти каждый солдат 6-й Армии Вермахта потерял всякую надежду на то, что можно будет снова увидеть родной дом. В бесконечном бою наступило относительное затишье и боевые товарищи сидели, согнувшись в своём окопе в ожидании того, что будет дальше. Францл достал из своего бумажника фотографии и сказал, рассматривая их:
- Это всё что у меня осталось.
- Не говори ерунды!
Одна из них была неизвестного солдата, а остальные фотографии своей семьи и друзей. Тогда и Иоганн достал открытку с загнутыми краями, на которой был изображён Дрезден, и они завели разговор о Родине.
- Может нам всё-таки повезёт, и мы вернёмся домой? – спросил друга Майер.
- Ты может быть, а я уже нет…
Неожиданно возобновившийся ураганный огонь возвратил их к действительности, и они осознавали со всей мучительной остротой, какое сокровище потеряли.
- Не гневи Бога! – сказал Иоганн и обернулся к напарнику.
- Конец! – в ту же секунду выдохнул Францл и замолк.
Безучастно прислонившись к его стенке окопа, он вдруг рухнул. Его колени подогнулись, и тело опустилось, как сдувшийся воздушный шар.
- Францл! - крикнул Иоганн, не веря своим глазам.
Даже когда Майер с ужасом увидел его простреленный насквозь глаз, он не смог поверить в страшную правду. Затем откуда-то изнутри у него вырвался пронзительный крик - такой громкий, что возможность такого крика вряд ли когда-либо приходила в голову учёным, работающим на войну.
- Нет!
Небо, и снег, и всё прочее, что сгубило их жизни, закружилось перед ним в безумном танце.
- Я остался один из всего нашего пополнения. – Лихорадочно подумал Иоганн.
Ярость потери гнала его вперёд. Он схватил пулемёт, неловко выбрался из окопа и побежал в том направлении, откуда кем-то был сделан роковой выстрел.
- Я отомщу вам за друга!
В утренней мгле Майер видел тёмные очертания людей, и стальной механизм, бешено бивший отдачей по бедру, косил их, как траву.
- Ненавижу! - Он кричал и бежал всё дальше и дальше, не заботясь о возвращении назад.
Иоганн стрелял и стрелял, пока что-то не обрушилось на его руку.
- Как удар дубины… - отрешённо подумал стрелок.
Шатаясь как пьяный, он повернул назад и доковылял до немецких позиций. Пули роем проносились возле ушей, а тёплая кровь хлестала из рукава.
- Ну, когда же они попадут в меня?
Майер упал без сознания рядом с родными траншеями. Сквозь пелену забытья он смутно видел, как грубые, привыкшие к крестьянскому труду руки ротного санитара перевязали рану и сделали уколы.
- Эй, ты!.. Ты что, заснул, что ли? – Водитель санитарного фургона склонился над ним. - Давай залезай в кузов, ты здесь не один.
Это был сон, и как во сне Иоганн вскарабкался в кузов машины, присоединившись к остальным. Раненые регулярно прибывали, их становилось всё больше и больше.
- Когда нас повезут в госпиталь? – интересовались надеявшиеся выжить.
Тяжёлый груз свешивался с плеча Майера. Он видел, что это его рука, сильно раздутая и страшная. Он совсем не мог шевелить пальцами, вся правая сторона шинели была тёмно-бурого цвета и твёрдая от запекшейся крови.
- Почему я не чувствую боли?
Всё представлялось ему совершенно нереальным. Иоганн опять отрубился и пришёл в себя только когда увидел главный перевязочный пункт.
- Когда меня доставили сюда? – он схватил за рукав проходящего санитара.
- Тебе какая разница?! – отрезал тот и даже не взглянул на раненого.
Походный госпиталь освещал тусклый свет мигавших ламп, и в нём стоял бьющий в нос неприятный запах эфира, пота и гниения.
- Странно, что я чётко различаю запахи. – Безразлично подумал Майер.
Гудел электрогенератор, создавая фон, безразличный к крикам боли, проклятиям, стонам и пронзительным воплям людей с оторванными руками или ногами, с раздробленной челюстью или грудью, с вываливающимися кишками, с обожжёнными лицами.
- Откуда вас столько?
Среди всего этого кошмара стоял бледный хирург в забрызганном кровью прорезиненном халате и орудовал блестящими инструментами так быстро, как только возможно, и через минуту или две натужно кричал санитарам:
- Следующий!
Иоганн увидел молодого сержанта с покрытой красными пятнами крови повязкой на голове, который на мгновение потребовал от всех полной тишины - даже хирург оторвался от работы, - и тогда он встал с носилок, широко развёл костлявые руки и запел: «Германия превыше всего».
Он явно хотел допеть, но голос оборвался, и он рухнул, всхлипывая.
- Этого не может быть! – Он забился на полу в судорогах. – Этого не должно было случиться с нами…
- Успокойтесь сержант!
Офицер в меховом пальто, проходя, взглянул на Майера и отрывисто буркнул:
- И его возьмите, он может сидеть.
Иоганн едва расслышал эти слова, он временами впадал в забытьё и плохо представлял себе, где находится. Внезапно он очнулся – кто-то тряс его за плечо. Перед ним стоял измождённый на вид врач и протягивал ему свёрнутую вчетверо школьную географическую карту.
- Я слышал, Вы улетаете последним самолётом, - с натугой произнёс врач, - поэтому прошу передать это моей жене.
- Кто Вы? – сипло спросил Майер.
- Я бывший пастор и врач 16-й танковой дивизии Курт Ройбер.
- Зачем Вашей жене эта карта?
Средних лет мужчина молча развернул полотнище с изображение СССР и перевернул её обратной стороной. На Иоганна в упор смотрели скорбные глаза Богородицы, которая крепко обнимала своего божественного сына.
- Я нарисовал этот рисунок в Сталинграде в ночь с 24 на 25 декабря 1942 года. – Тихо сказал Курт. - Рисовал в землянке, а рядом, в госпитальном бункере, умирали от голода и ран мои однополчане. Когда утром открылась дверь и вошли мои товарищи, они остановились как вкопанные в благоговейном молчании, поражённые висящей на глиняной стене картиной, под которой горел огонёк на вбитом в земляную стену полене.
