Что делать? Уйти с боевого курса? Но второй раз на цель не пустят, да могут и у врага подойти новые силы, тогда будет еще хуже.
Надо маневрировать! Но штурман уже начал прицеливание. Маневр означал бы отказ от выполнения задачи в первом заходе.
Решили бомбить.
Пока дошли до цели, до сброса бомб, двоих сбили: одного на фланге группы, а второго в ведущем звене. В ведущем звене сбили не командира, наверное, просто по ошибке, потому что истребителю было безразлично».
Он снова вспомнил слова Наконечного, сказанные им в «прифронтовой академии»: «Между прочим, имейте в виду, что мы, бомбардировщики, всегда знаем, куда и зачем идем. А истребители врага не знают, когда, где, сколько и куда мы пойдем. Поэтому мы, бомберы, нападающая сторона, всегда имеем тактическое преимущество, какую-то внезапность появления. А это уже не так мало в нашей жизни. Мы всегда идем готовые к бою с истребителями, а им, увидев нас, нужно еще оценить обстановку, принять решение на бой и занять исходную позицию для атаки. На все это уходят минуты, но они могут оказаться решающими и в нашу пользу. Главное, что вам надо запомнить: в любой обстановке, а в бою с истребителями в особенности, нужно действовать и воевать без паники. Держаться за командира, а он вас не бросит в беде».
Правда, этот оптимизм после первого дня боев воспринимался Матвеем настороженно, но он все же был уверен в его незыблемой правоте.
Последующий анализ воздушного боя Митрохина вновь дал Осипову право на использование оптимизма Наконечного.
После сброса бомб оставшаяся семерка начала активный маневр и ушла на бреющий полет. И это обстоятельство уже не позволило даже тяжелым двухмоторным четырехпушечным истребителям немцев использовать свое преимущество в дальности действительного огня и скорости.
С больших дальностей они не смогли больше поразить бомбардировщиков, а в ближний бой, где их могли достать турельными пулеметами, идти не захотели. Дальнейшая перестрелка не принесла успеха ни одной из сторон.
Потеребив белобрысую, по-детски свисающую на лоб челку, Осипов спросил себя: «Неужели немцы знают, что калибр наших пулеметов 7,62 миллиметра, а дальность действительного огня всего шестьсот метров?» И еще один вопрос: «А как бы ты решил задачу в такой обстановке?»
Он закрыл глаза, пытаясь представить бой, и записал:
«Наверное, действовал бы так же. А эта первая встреча с истребителями для эскадрильи была и самая трудная. Ведь пока никто не знает в полку реальной тактики немцев в воздушном бою».
Потом продолжил нить своих рассуждений:
«В этом вылете у Митрохина были не только потери, но и победы: Митрохин не ушел с боевого курса и сбросил бомбы на цель; значит, немецкие истребители не выполнили своей задачи полностью, не сорвали бомбометание. А раз так, то надо считать, что бомбы упали на войска и там потери больше».
И еще в одном выводе укрепился Осипов:
«Бреющий полет — тоже оборонительное оружие в воздушном бою с истребителями».
Воздушные силы (до пятисот самолетов), группа армий «Юг», должны были уничтожить советские войска на Правобережной Украине, выйти на Днепр, захватить переправы через него в районе Киева и южнее, создав предпосылки для последующих операций восточнее Днепра.
Будет установлено, что в полосе Юго-Западного фронта немецкая группа армий «Юг» нанесла главный удар южнее Владимир-Волынского. Лавина немецких танков при поддержке авиации двигалась на восток, а на Луцко-Ровенском направлении немцы ввели в сражение 19 дивизий (из них 5 — танковых) против 9 дивизий Красной Армии. Потом станет известно, что люди полка Наконечного принимали самое активное участие в танковом сражении начального периода войны, в котором с двух сторон участвовало до двух тысяч танков. Оставшиеся в живых уже после войны поймут, чем объясняются их тяжелые потери в районе Дубно, Ровно, Сарны.
Но летчики и штурманы эскадрильи Русанова тогда не знали всего этого. Они видели под своими самолетами только маленький район боевых действий, точнее, видели только районы целей. Воздушные разведчики видели дальше, знали, разумеется, больше, но обо всем виденном докладывали только командованию полка. Летному составу, наверное, было легче, потому что он регулярно получал информацию о линии фронта, знал, где передовые части фашистов. Техники же многого не знали. Неизвестность же порождала излишнее напряжение и постоянную настороженность.
Экипаж Осипова получил задание на разведывательный полет. Хотя вся их фронтовая жизнь укладывалась в два дня, а точнее, в пять боевых вылетов, их считали уже опытными бойцами.
…Самолет шел на запад. Он то прятался в нижнюю кромку облаков, то выходил из нее. Штурман Носов пока еще уводил самолет в тыл к врагу, к дальнему рубежу района разведки. Он вел экипаж в стороне от дорог и боев, чтобы потом, начав разведку из тыла врага, получить тот выигрыш, которым жив разведчик, — внезапность. Матвей, управляя самолетом, молчал и думал, что сейчас самое главное — как можно дольше удерживать самолет в облаках на заданном курсе. Это требовало большого напряжения, потому что в облаках он до этого не летал. Ему вспомнился Киев, его родной довоенный городок, в котором в последнюю предвоенную зиму они, молодые летчики, под руководством Афанасия Михайловича Русанова учились на тренажерах основам слепого, приборного полета. Хорошо, что учились, но плохо, что мало. А вот сейчас, в этом полете, он понял, что это «мало» может стоить невыполнения задания и даже жизни.
Когда самолет в облаках переставал слушаться летчика, он отжимал от себя ручку управления и выходил под облака. Взгляд на землю был для него все равно что глоток воздуха для искателя жемчуга после долгого пребывания под водой. Но после нескольких глубоких вдохов Матвей снова набирал высоту и уводил самолет в переливающуюся разными оттенками спасительную белую муть.
Наконец захождение в тыл было закончено, и самолет уже летел ниже облаков.
Начали осматривать проселочные дороги и шоссе с запада. Войск противника было много. Все двигались на восток. На проселках стояла густая пыль. Фашисты не ждали советский самолет из своего тыла, поэтому зенитный огонь открывали поздно и разрывы снарядов оставались позади.
Носов то включал фотоаппарат, то проводил записи увиденного прямо на карте. А Матвей, выжимая из самолета максимальную скорость, пристраивался в кабине по-всякому, чтобы видеть, что делается в воздухе, особенно за хвостом. Не увидишь — проиграешь бой. Увидишь — есть шанс обмануть, сманеврировать и отстреляться, а может, и уйти в облака.
— Командир, — сказал Александр, — еще тридцать километров — и наша территория, точнее, ожидаемая линия фронта.
— Понял, Саша! Если закончил район, давай пройдемся по колонне пулеметами.
— Сначала слушай меня. Бомбить буду. Бомбы-то еще целые. Доворачивай на левую дорогу и ложись вдоль нее. Серию брошу без прицеливания. Колонна длинная. Затем твоя будет очередь. Постреляй.
Бомбы ушли на колонну. Защелкал фотоаппарат. Через несколько секунд самолет потрясло от разрывов бомб, и люки закрылись.
— Саша, смотри за воздухом!
— Принято, командир. Смотрю.
Прифронтовая зона всегда насыщена войсками и техникой, поэтому искать врага долго не пришлось. Справа, на проселочной дороге, была видна колонна крытых и открытых больших грузовых машин с пехотой и пушками на прицепах. Осипов довернулся вправо и пошел в атаку. Закончил стрельбу, вывел из пикирования и боевым разворотом снова занял исходное положение для повторного захода.
Две машины горели.
Вторая атака. Когда у Осипова в прицеле появилась очередная машина, он увидел, как через высокие борта вылезают и прыгают на землю солдаты, поблескивая касками и оружием. Длинная очередь из четырех пулеметов — и машину заслонили светящиеся точки трассирующих пуль.
Осипов стрелял и стрелял. Он не видел сейчас ничего, кроме этих машин, падающих и разбегающихся солдат, а машины уходили из прицела вниз, под самолет. Но тут до его сознания донесся испуганный крик:
— Земля! Выводи!
Осипов, еще не осознав всего, резко взял ручку управления на себя. Сначала он видел землю и машины, которые неслись на него, а потом все пропало. Сознание воспринимало только страшную тяжесть перегрузки, вдавливающую его в сиденье, и темноту в глазах. Потом уже ему стало ясно, что самолет вышел из пикирования, что высоты хватило и он живой. Перегрузка спала, и в глазах посветлело. Земля была далеко, а самолет шел вверх, к облакам.
Матвей спросил:
— Саша! Живой?
— Живой. Лопнул подвесной ремень, я чуть спину не сломал. Ты что, очумел? Чудом не врезались в землю.
А потом с тревогой в голосе:
— Истребители! Круче разворот вправо и давай вверх, в облака.
