И вот эти слова, на которые он тогда обратил мало внимания, теперь облеклись для него в плоть и кровь. Здесь на корабле он на каждом шагу видел памятники недавней боевой славы. Он видел моряков, которые были участниками этой морской славы. И то, что они были скромные, простые люди и ничуть не кичились своими делами, делало их облик еще более значительным. Теплое чувство охватило Серова. «При случае обязательно попрошу старшину,- решил он,- пусть расскажет, как воевал, пусть расскажет про Соснова…»
Но просить Малышева не пришлось. На другой день в часы занятий по боевым по:там старшина сам рассказал новичкам о том героическом бое, когда вражеский снаряд, разорвавшийся поблизости, поджег боезапас. Опасность угрожала не только орудийному расчету, но и всему кораблю. Смертельно раненый Соснов схватил вспыхнувший заряд, выбросил его за борт и тут же упал замертво. Пример Соснова увлек остальных, и горящий боезапас был сброшен в море.
Но Малышев по скромности умолчал, что именно он первый бросился к горящему боезапасу. Об этом Серов и другие новички узнали от старослужащих.
…Как-то утром на корабле началось большое оживление. Зазвенели авральные звонки, на мостике появился командир. Раздалась команда: «По местам стоять, со швартовов сниматься». Никакой суетни не было на корабле, все шло ровно и налаженно, быстро и красиво, и только знающий моряк мог понять, какой долгой выучки и тренировки стоили эти налаженность и быстрота. Выбрали якорь, корабль медленно двинулся к выходу из гавани, и за его выходом с напряженным интересом следили с других кораблей. Весь экипаж эскадренного миноносца — от командира до матрона — знал, что малейшая ошибка или заминка будут отмечены, и где-то уже с хронометрами в руках ревниво подсчитывают, за сколько минут выбрали якорь и как быстро корабль выйдет из гавани.
…Корабль увеличил ход, вода закипела под его кормой, и сзади оставалась широкая, точно вспаханная, полоса моря. Ветер свежел, белые барашки появились на волнах, и боцман с досадой проворчал:
— К шторму идет. Пожалуй, не придется отстреляться. Да и щит вряд ли прибуксируют при такой погоде.
Точно кто-то невидимый руководил морем, небом, ветрами. Волны росли, и зеленые, с белыми косматыми гребнями громады весело шли на корабль и обрушивались на него. Только сейчас понял Серов, как предусмотрителен был боцман, еще при выходе приготовивший все па случай шторма. Корабль встретил стихию вполне готовым. Через час десятибальный шторм бушевал во всю силу. Жуткое чувство охватило Серова. Ему казалось, что корабль погибнет в пучине. Но он взбирался на вершины волн, резал их острым форштевнем и упорно шел своим курсом. В одну особо суровую минуту Серов невольно придвинулся к Малышеву, Старшина был спокоен, никакого напряжения не было в его лице, и он обычным голосом отдавал распоряжения. Он увидел побледневшее лицо молодого матроса и улыбнулся:
— Повезло тебе Серов,- благодушно сказал он,- просолишься и настоящим теперь матросом станешь.
Командир стоял на мостике и иногда подносил к глазам бинокль. Высокая его фигура в длинном плаще резко и точно выделялась, она как бы господствовала над кораблем, и Серов не мог оторвать от нее глаз. Ему казалось, что пока эта спокойная, властная фигура останется там, никакая опасность не угрожает кораблю.
Эсминец изменил курс. Волна повалила его, но он легко встал.
Серов с трудом держался на ногах. Его мутило. Корабль вынесло высоко на волну, и орудия башни точно устремились в небо — грозные дула, всегда бесстрашно встречавшие врага. Глядя на них, Серов вспомнил рассказ Малышева о том бос, когда погиб Соснов. И тогда был шторм, и так же угрожающе ревело море. И Серову показалось, что он давно уже на корабле, что вместе с Сосновым, с Малышевым сражался здесь, вместе с ними заслужил гвардейское звание. Грохот орудии донесся до него. Мощный залп прогремел в воздухе.
— Вот так молодцы! — восхищенно воскликнул старшина. — Им любая погода будь, а щит в своем квадрате… Вот она, балтийская выучка!
Серов жадно стал всматриваться в даль. Шторм немного ослабел, но волны все еще трепали корабль. Далеко впереди, в сероватой дымке вырисовывался грозный силуэт крейсера, стрелявшего по щиту.
Вскоре эсминец лег на боевой курсе. С замиранием сердца Серов ждал, когда раздастся ревун. Корабль дрогнул — стреляло второе орудие. И когда он схватил снаряд, когда лязгнул затвор и сильно ударило, так что все в башне глухо зазвенело, радостная гордость охватила его: он представлял себя в бою и негодовал на крайнюю свою молодость, которая не позволила ему быть здесь, в этой грозной башне, в те славные дни, когда его товарищи стояли у этого орудия в огне настоящего сражения!
Корабль вел огонь. Дальномерщики, радисты, артиллеристы, электрики, машинисты — все они — от командира, стоящего на мостике, до механика, находившегося в глубине корабля у своих турбин,- все они слились в одном стремительном, строго налаженном действии. Весь корабль, его орудия, механизмы и люди как бы превратились в одно грозное и могучее существо, нацеленное для разящего удара. Серов, работая у своего орудия, теперь впервые по-настоящему почувствовал себя органической частицей своего корабля. Возбуждение в нем ширилось, искало выхода. Эх, теперь бы в бой, в огонь сражения пустили бы ученика комендора Серова! Увидели бы тогда, какое горячее, верное сердце бьется в его груди и как гордо отдал бы он жизнь за Родину, подобно тому как отдал ее у этого орудия Ефим Соснов…
И когда все уже кончилось, когда было объявлено, что, несмотря на трудные условия стрельбы, она была выполнена успешно, и корабль, взяв курс к своей гавани, резал носом темную волну, радость охватила Серова. Ему хотелось сделать что-то большое, и в яростном самозабвении он вме:те с товарищами чистил орудие, работал так, точно хотел отдать кораблю, ставшему родным, все силы, бушевавшие в нем. Он счастливо улыбнулся, встретив взгляд Малышева, и старшина, понявший, что происходило с молодым матросом, кивнул ему и негромко сказал:
— Ну вот, и породнился ты с нами. Хорошо ведь, а?
Серов только взглянул на него и ничего не ответил. Море широко расстилалось перед ним, и свежий ветер гнал веселую, брызжущую пеной и жемчужными искрами волну…
Николай Ропчин
ОДНОФАМИЛЕЦ
Саша обтер блестящий срез орудийного ствола паклей, подержал на нем ладонь и шопотом сказал:
— Ну вот, мы и приоделись, Аннушка…
Баковую пушку номер один еще с легкой руки демобилизовавшегося главстаршины Попова звали Анной Андреевной. Все, кроме лейтенанта Мерничего, старшего артиллериста, считали естественным, что и ее теперешний наводчик имел право на фамильярность,
Саша осторожно опустил кисть в ведерко, еще раз, уже служебным, изучающим взглядом, обвел орудие и остался почти доволен: краска легла ровно, нигде не задев меди и не стекая на палубу; его Анна Андреевна выглядела нарядно.
Осторожно обтерев края серебряной таблички «Орудие имени старшины второй статьи А. Ф. Иванова», Саша решил еще раз пройти кистью под компрессором и снизу ствола, и за этим нехитрым занятием его и застало приказание с вахты.
— Комендору Иванову немедленно явиться в каюту старшего артиллериста,- раздельно объявил вахтенный над самым ухом и от себя вполголоса добавил: — не иначе, как за фитилем!
Вахтенный не ошибся.
— Иванов, как же это назвать? — лишь только Саша вошел в каюту, раздраженно спросил лейтенант Мерничий и поднял на провинившегося свои зеленые зоркие глаза, Саша молчал.
— Так вас неправильно информировали, товарищ лейтенант, я ведь на брезенте,- подавленно вздохнув и переступив с ноги на ногу, сказал он уже через полминуты и опять потупился.
— На брезенте, на брезенте… А кто же разрешил вам? — поморщившись, жестко сказал добрый от природы лейтенант. — Придется один наряд вне очереди…
— Есть получить одни наряд вне очереди! — вздохнув еще раз, но уже с явным облегчением, ответил Саша и, засияв серыми глазами, добавил:
— Ну, а как же не повозиться с ним, при его вредном характере, впотьмах? А ну, как он закапризничает, да и откажет в самую страду да в ночное время? Что ж тогда? — Лицо его взволнованно порозовело.
— Замолол! — с сердцем сказал лейтенант,- Ничего-то до вас не дошло. Сядьте! По порядку! Кто «он»?
— Он, само собой, затвор…- послушно садясь в плюшевое кресло и примащивая бескозырку тульей кверху у себя на коленях, пояснил Саша.
— Ну, и просты же вы,-протянул Мерничий, уводя свои глаза в сторону.- Так и есть! Ничего-то до вас не дошло. Не то просты, не то хитры слишком…- Мерничий сурово свел брови, и следящий за его лицом Саша подтянулся и взял бескозырку с колен в руки.- Сколько раз мне вам напоминать, чтобы никаких «Аннушек» в обращении с оружием не было? Это — военный корабль, а не сквер на Петроградской. Вон, глядя на вас, и рулевые лот Томсона рыболовом звать начали. — Лейтенант помолчал и неожиданно спросил тем же суровым, требовательным тоном:
