— Ты ведь знаешь, я в науке слабоват, слабая сельская школа — базы нет, и как бы я не пыхтел, а диссертацию к сроку подготовить не смог. И вернулся бы в Грозный, да женился на Кате, ребенок. Наверное, из-за нее меня оставили на кафедре, и так как степени нет, предложили профсоюзную линию. Вот где мое упорство и кропотливость дали некие плоды: в начале девяностых, когда во всей стране бардак, а в Чечне совсем ужас царил, но войны еще не было, я уже некий профсоюзный босс МГУ. И как-то звонок с проходной общежития главного корпуса — девушка из Чечни, на вокзале обворовали: ни паспорта, ни денег, спрашивает земляков.
Сам знаешь, сколько с нашими земляками в Москве проблем, а тут еще девушка. Нехотя я пошел к проходной. Думал, сейчас увижу ревущую чеченку. А на ее лице, как мне сперва показалось, какая-то неприятная ухмылка, и держится почти вызывающе, — в общем, вроде нет уныния. И я хотел было сразу же развернуться и уйти, но мимо проходили люди в шубах — минус тридцать на улице, а она в легкой курточке. И только мы поздоровались, даже ритуальных о житье и бытье не успел я спросить, а она сходу:
— Я биолог. В аспирантуру МГУ хочу поступить.
— А какой вуз окончила? — спросил я.
— Чеченский университет.
Я, дурак, в ответ:
— Можешь туда же и возвращаться.
А она:
— Я отличница! — и, видя мою реакцию: — Не надо думать, что чеченский университет и МГУ совсем разные вузы, программа ведь одна.
— Тогда зачем сюда подалась? — я был почти раздражен, а она в ответ:
— Вы ведь знаете, в Чечне развал, а университет ныне — одно название, и аспирантуры там нет.
— А чем я могу помочь? — на чеченском это почти что прощание, а она, голос повысив:
— Я столько лет училась, не пропадать же моим знаниям?
И если бы в этот момент я на ее лице увидел уныние и мольбу, я бы ее на ночь-две устроил бы в общежитии и как-нибудь помог бы вернуться обратно. Однако на ее лице была какая-то улыбка, то ли ухмылка, — что-то вызывающе-надменное, так что мне просто захотелось ее проучить, эту чеченскую дерзновенность поставить на место. Так что на следующий день, не считаясь со своим временем, повел на кафедру «Молекулярной химии», где заведующая — моя хорошая знакомая.
Завел я землячку в кабинет, а сам, чтобы не слышать этого позора, — в коридор, думая, что собеседование продлится минут пять, для приличия — десять. А прошло полчаса — я удивлен. Ну, и академический час позади, — не стерпев, я приоткрыл дверь и только тогда, оказывается, отвлек разговорившихся собеседниц:
— Заходи, заходи, Ломаев, — позвала по фамилии меня заведующая. — Очень хорошая девочка, — так и сказала — «девочка». — Да, вот что. Ваше имя — Урина, конечно же, прекрасно и романтично, как вы перевели — Утренняя Заря, но, простите, по-русски это слово как-то звучит….
— Урина — Аврора, — чуть ли не перебивая вскрикнула землячка.
— Аврора?! — призадумалась заведующая. — А что? Очень красивое имя — Аврора! Я вас поздравляю, Аврора Таусова: для начала вы стажер — исследователь МГУ. А ты, Ломаев, помоги ей с общежитием, пропиской и прочим.
Вот таким образом взвалил я сам себе на шею заботы о ней, ведь у нее ни паспорта, ни денег… а если честно, я тогда был потрясен. И я так не желал помогать, просто заведующая мне была очень близка, а ведь кафедра «Молекулярной химии» — одна из сложнейших в вузе. Думая об этом, — справится или нет, — я через пару недель случайно вновь встретил заведующую, и на мой немой вопрос она дала ответ:
— Упорна, очень упорна; вот только с компьютером у нее большие проблемы, — в Чечне она о них только слышала. Если она с компьютером совладает… А так, ты ей подсоби, Ломаев.
Я и так ей все, что мог, сделал: документы, общежитие, деньги, правда, как она настояла, в долг. А тут, как-то с утра, Аврора у меня в профкоме объявилась, с тем же неунывающим видом, со своей странной улыбкой, и сходу говорит:
— Мне работа нужна.
— Ты работаешь.
— Еще работа: утром, вечером, ночью.
— На жизнь не хватает?
— Хочу компьютер купить и на компьютерные курсы пойти…. Уборщицей могу.
— Уборщицей? — призадумался я. Как раз мы за пьянство уволили одного мужика. — А на улице?
— Куда угодно.
— Снег убирать нелегко, — я лично познал эту работу. — И зарплата — незавидная.
— Мне хватит, — рада она, и как испытание, в том году зима была суровая, снежная.
Как-то задержался я на работе допоздна: снег валит, со свистом пурга до костей прошибает, а вдалеке какая-то тень лопатой скребет.
Я подумал, что она совсем раздетая, а на ней та же легкая курточка — я аж сам съежился.
— Холодно? — спросил я, а она:
— Работа спасает.
В ту ночь я не спал, все думал о ней. Как ей купить хотя бы пальто в подарок? На следующий день обзвонил земляков, по-моему, и ты помог, скинулись.
А она наотрез отказалась деньги брать, говорит, и так много долгов.
Тогда я на свой глаз и вкус купил пальто, занес в ее комнату в общежитии, и она в тот же вечер в этом пальто зашла ко мне на работу — как я угадал размер? — и, как бы в ответ, принесла очень вкусный чеченский тыквенный пирог. И как она умудрилась в условиях общаги его приготовить?
— Она нравилась тебе? — перебил Цанаев.
Ломаев не ответил, только протяжно вздохнул, вновь продолжил рассказ:
— После этого я Аврору долго не видел, а она вновь удивила — вдруг узнал, что уволилась с работы уборщицы. Но мне в то время было не до нее, я готовился к повторной защите кандидатской, мне надо было набрать очень сложный табличный и схематический материал, и кто-то посоветовал наборщицу — Аврору: быстро, грамотно работает и недорого берет.
«Неужели это наша Аврора?» — подумал я.
А это и впрямь она. О деньгах и заикнуться не позволила, а работа — все четко.
Боясь повторного провала, я от всех день защиты скрывал, а она — в зале!.. Конечно, она не при чем — я слабый физик, работа хилая, хотя мне кажется, из-за нее я еще более смущался — вновь прокатили… А ты сам знаешь, — продолжает свой рассказ Ломаев, — если и повторную защиту провалили, то в МГУ практически шансов нет: как на ученом, поставили крест. Но я не хотел сдаваться, работал, хотя, если честно, даже не знал, что я делаю и к чему должен прийти. И я постоянно пытался понять, что же делают остальные: вроде ничего особенного, да я и этого не могу. А тут, гляжу: в сборниках молодых ученых одна за другой стали выходить статьи Авроры Таусовой, и динамика не только в статьях, но и в статусе: стажер — аспирант — ассистент — старший преподаватель. И как-то незаметно годы пролетели; я все тот же профсоюзный клерк, а Аврора явилась ко мне на работу и деньги на стол:
— Спасибо огромное, вы меня так выручили, просто спасли. Я вам так благодарна…. До сих пор вернуть не могла.
— Деньги забери, — почти потребовал я. — Не я один помогал, а многие земляки.
— Я вышла к защите, — как праздник сообщила Аврора, — хочу чистой, без каких-либо долгов быть.
— Это не долг, — возразил я.
— Все равно возьмите, — настаивает она. — Теперь поможете другим.
— Нет, — я ведь тоже упертый.
— Тогда, — Аврора несколько смутилась, задумалась, — если моя защита пройдет, вы с супругой и я пойдем в театр. Я так мечтаю в Большом театре побывать… А то столько лет в Москве, и нигде не была, разве что в библиотеках.
— Хорошо, — согласился я, — только на эти деньги, я думаю, мы не раз в театр сходим.
— Спасибо, — сияла Аврора. — Можно вас на защиту пригласить?
Наверное, по привычке, только я один в диссертационном зале сильно волновался. А защищающаяся Аврора была, как мне показалось, очень уверенной, и это неудивительно: она владела материалом, четко, ясно и лаконично отвечала на все вопросы. Ни одного «шара» против. А один из оппонентов вполне серьезно заявил, что после некоторой доработки эта работа соответствует уровню докторской.
Что касается меня, то я был горд за Аврору и потрясен. И единственно, что мне оставалось — достать билеты в Большой театр, изначально лишь два. А Авроре соврал, что жена приболела.
Если честно, на тот момент я сам в Москве жил уже второй десяток лет, лишь пару раз был в театре, и то по принуждению, — через профком билеты навязывали, а в Большой Аврора пойти заставила.
От Большого, декораций и самой атмосферы я был в некотором шоке, но от оперы стал зевать, а во время антракта, как и все, поторопился в буфет, взял два бокала шампанского с некими мыслями насчет вечера с Авророй. Но она категорически отказалась пить и так жестко пристыдила меня, мол, какой-никакой, а мусульманин, что и я к бокалу еле притронулся; заодно понял, что она недотрога.
Тем не менее, мы еще пару раз ходили в театр. Кстати, от балета уже и я был в восторге, а более — от возможности быть рядом с ней. Однако это продолжалось недолго. В Чечне уже шла война, и она как-то обмолвилась — братья воюют.
