Гарнизонная гауптвахта при 909-м военно-строительном отряде, пос. Новый Софпорог, Лоухский р-н, Карелия
Началось все с того, что в нашу дурколонну (дорожно-строительную колонну) прислали нового начальника. Уже третьего за неполный год, и не последнего! Новым нашим «бугром» стал штатский Махмуд Гаджиев (фамилия изменена) — вольнолюбивый сын рутульского народа, окончивший Бакинский институт инженеров народного хозяйства и присланный к нам по распределению на два года. Работа в дурколонне у Махмуда, как и у прежних начальников, не сложилась. Прежде всего не сложились отношения с солдатами.
Я не хочу в чем-то обвинять Махмуда, Мишу, как мы его называли. Просто он сын своего народа, со своими восточными традициями и понятиями о производственных отношениях. А традиции эти таковы, что начальник — это царь и бог. Он имеет неограниченную власть над подчиненным, короче — тиран и деспот. Появившись у нас в дурколонне, он обратился к первому же попавшемуся солдату так:
— Эй ты, педераст!
Этим солдатом был Юра Кремнев из Грозного. Юра удивился несказанно. Так удивился, что даже не дал Мише в морду. А мог бы — у Юры это не задержится. Сказал лишь:
— У нас нет педерастов, ты первым будешь. — И, сплюнув, пошел дальше.
Миша чего-то орал ему вслед, но Юра даже не оглянулся.
В нашей автоколонне диспетчером была женщина — вдова погибшего офицера, формально она подчинялась Мише. Тот в первый же вечер сказал ей:
— Сегодня вечером придешь ко мне домой. А не придешь — пожалеешь. На получку вместо денег будешь х… сосать.
Женщина сообщила об этом нашим офицерам. Офицеры — люди особые. У них свои кастовые понятия о чести и корпоративности. Ведь эта диспетчерша была вдовой погибшего офицера, к тому же их товарища. Поэтому они собрались вечером в Мишином доме на офицерский суд чести. И простым, понятным, а главное — очень убедительным способом объяснили Мише, что он не прав. Смыв кровь с лица и заклеив ссадины пластырем, Миша понял, что и в самом деле не прав. Понял, правда, очень своеобразно. Как он нам позже объяснял, «это их женщина». Вроде как коллективно ею пользуются. А он позарился на чужое. Это ему было понятно.
По лесу Миша любил ходить с охотничьим ружьем. Ни разу не видели, чтобы он что-то подстрелил, но, видимо, вооруженным он казался себе мужественным и грозным.
Как-то еду я по лежневке (бревенчатой дороге) на своем самосвале и вижу на обочине голосующего Мишу с ружьем. Притормозил.
— Что случилось?
— Налей мне солярки — костер разжечь.
— Сейчас.
Я достал из поднятой кабины ведро и шланг, протянул Мише:
— Набирай.
— Сам набирай!
Ясно. Для того чтобы набрать солярки, надо сначала ртом засасывать ее через шланг. Процедура неприятная: как ни старайся, а солярки хлебнешь. Мише этого не хотелось. Я сказал ему:
— Так, если тебе надо солярки, то набирай, а если нет — я поехал: у меня много работы.
Миша недовольно скосился и стал все делать сам. Конечно, наглотался солярки да еще и облился. Он снял с моей головы пилотку и стал вытирать ею руки.
Я обалдел! Но не надолго. Кинулся на Мишу и стал метелить его от души. Вмешались ребята-старослужащие, что ехали со мной в МАЗе, разняли нас. И хорошо, что разняли. Миша был парень поздоровей меня, еще неизвестно, чем бы все закончилось. А потом он нажаловался командирам, и я получил пять суток губы, за то что «избил дорожного мастера». Это еще спорный вопрос, кто кого избил, но дело не в этом. Не по-мужски это как-то — жаловаться. На губу у нас попасть непросто: до нее сорок километров, да еще через пограничный КПП ехать, документы надо выписывать. Ну да Миша постарался для меня.
И вот сижу я на губе, в одиночке. Общая камера была переполнена, поэтому новеньких распихивали в одиночки. Это, вообще-то, нарушение, но когда и что в армии делалось правильно?
Нам уже выдали ужин. Нары подняты к стене и закрыты на замок до отбоя. Но отбой будет в одиннадцать, а пока я просто сидел на узеньком пеньке. Самым строптивым устроили вечернюю прогулку — гоняли бегом по внутреннему двору. Потом и их разогнали по камерам. И наконец я услышал в караулке какие-то нехорошие разговоры. За двое суток в камере слух обостряется до чрезвычайности. Слышны разговоры по всему помещению. Я прислушался — так и есть, сейчас арестованных «воспитывать» будут. Процедура эта выглядит так. Весь караул, пьяный естественно, заваливает в камеру. Начальник караула читает по журналу звание и фамилию арестованного. Тот должен ответить:
— Я!
Далее читается его провинность:
— «Плохо исполнял обязанности дежурного по роте». Ты почему плохо обязанности исполнял? Служить не хочешь?
— Да я… — пытался оправдаться арестованный, но его уже не слушали и начинали избивать.
Многим там выбивали зубы, ломали ребра, много солдат потом попадали в санчасть и даже в госпиталь. Но никто из губа-рей наказан не был. Кстати, если в строевых частях часто стерегут губу солдаты своей же части, то в стройбатах для этого есть специальный комендантский взвод, «красноперые». У них были красные погоны, в отличие от черных стройбатовских.
Я стоял и слушал, как «воспитывали» в общей камере. Потом пошли по одиночкам:
— «Пререкался с командиром…» Ты почему с командиром пререкался?
— Да я только сказал ему… И начиналось избиение.
Я молча ждал своей очереди и лихорадочно соображал, как бы отвертеться от этой процедуры. Объяснять им свою ситуацию бесполезно. Они и слушать не хотели — их ничем не удивишь. Стоп! Вот оно решение! Их надо удивить!
Когда губари вошли в мою камеру, я уже знал, что скажу им.
— «Избил дорожного мастера», — зачитал сержант. — Ты, сволочь, зачем мастера избил?
— А я его в карты проиграл. Спокойно так сказал. Словно речь шла о чем-то обыденном.
— Как так проиграл? — Они заинтересовались.
— Ну, вы же знаете, получка недавно в отряде была… (В Софпороге и на Хуаппе в один день выдавали зарплату.)
— Ну знаем-знаем, говори дальше-то, не тяни соплю из носа.
И я начал вдохновенно врать. По мере моего рассказа глаза у губарей становились больше, а лица — все более обалдевшими.
— Ну вот, сели с ребятами в «тыщу» поиграть. Сначала карта хорошо шла, я почти сотню выиграл. А потом чего-то не заладилась. Ладно, думаю, карты не лошадь, к утру повезет. Да только ни фига. Я уже и крестил колоду, и пальцы накрест держал, да не помогало. Эх, знал бы прикуп — жил бы в Сочи. Короче, к утру я продулся на две сотни. В долг. Мне сказали — долг надо платить. Сейчас. Кровью. Ха, говорю, нашли фраера, человека за две сотни мочить. Меня ж на зоне уважать не станут. Тут надо не меньше чем на кусок продуться. А мочить не надо, говорят, только морду ему набей. Кому — я и не спрашивал, понятно что Мише. Он давно уже всех задрал — дерьмо-мужик! Вот так я и попал сюда.
Губари молчали пораженные. А потом главный спросил:
— Это у вас в лесу такое творится? («А у вас на губе что творится?» — подумал я.) Да это же беспредел! Человека в карты проиграть! Вы что, озверели там? А если бы пришлось замочить, ты что, в самом деле замочил бы его?
— Так ведь иначе меня бы замочили. И очень запросто: шило в бок и мясо в реку. У нас с этим строго.
— Так ведь тебя ж потом посадят! А это уже не губа — лет пять — десять получишь.
— А кто узнает? Вы слыхали, как два года назад один прапорщик в лес пошел и пропал (реальный случай). Кто знает, может, вот так же было, сели солдаты в карты поиграть — и привет. Закон — тайга, медведь — прокурор. Я здесь лишь потому, что Миша жив остался.
— Ну ты и зверь. Убийца! Как таких земля носит?!
И губари вышли, обалдевшие от услышанного. Теперь им еще долго это переваривать.
А через месяц на губу попал Коля Рыженков из Подмосковья, из нашей роты. Губари сразу спросили его:
— А как там у вас Саша-беспредельщик мастера зарезать хотел?
— Какой Саша?
— Который на самосвале работает.
— А, крымский. Да вы что, он тихий, спокойный, никогда в драки не лезет.
— А как же мастера в карты проиграл?
— Да вы что, с дуба свалились? Саша в карты вообще не играет!
— Знаешь что, фраерок, — сказали Коле губари, — не свисти! Мы понимаем, что ты дружка своего выгораживаешь, но мы тоже не лохи — в людях разбираемся. Мы тут уже всяких навидались и с первого взгляда видим, что за человек. Твой Саша просто отморозок, для него ничего святого нет. Такой убьет и не задумается.
…
Вот как так бывает, а? Я соврал, а Коля сказал правду. Мне поверили, а ему нет.
P.S. Хотя дисциплина в нашем гарнизоне действительно была отвратная, но в карты на людей у нас не играли. А у Миши дальнейшая карьера не заладилась. С офицерами у него тоже не сложились отношения. Вскоре его от нас убрали и прислали нового, четвертого по счету мастера.
