Лилия Дерябина - Белая лилия, или История девочки в немецком плену

Мама втиснулась в дальний угол вагона, я сидела, дрожа от страха, а Эдик спал.

Женщины удивленно спрашивали, как это можно было спасти детей. Одна из женщин пошарила в своем узелке и протянула маме корочку хлеба и две морковки. Горячо поблагодарив, мама разжевала хлеб, завернула его в тряпочку и вложила ее в рот сыну, тот жадно зачмокал губами и через несколько минут снова заснул.

Две морковки мама вытерла руками, одну дала мне, вторую, поменьше, взяла себе. Я грызла морковку долго и тщательно, чтобы заглушить голод. Морковь кончилась, а голод продолжал мучить.

Поезд, набирая скорость, мчался на запад. Постепенно в вагоне наступила тишина, все заснули, задремали и мы с мамой. Ранним утром мы проснулись от лязга открываемой двери. Все замерли в испуге.

В проеме показались два немецких солдата, они закинули в вагон два ящика, задвинули засов. Люди сидели неподвижно и смотрели на ящики. Только после того, как двинулся поезд, пожилая женщина подошла к ним, осторожно открыла один, оказалось, с хлебом. Она открыла и второй ящик, в нем тоже был хлеб, вернее куски хлеба — остатки от солдатского обеда. Люди зашевелились и потянулись к ящикам.

Женщина остановила их и сказала: «Делить будем поровну, поэтому необходимо всех пересчитать. Встаньте десятками, детей тоже считайте, в каждой десятке выберите старшего».

Каждому досталось по несколько кусочков. Никто не знал, когда еще их покормят, поэтому положив в рот по кусочку, остатки спрятали в карман. Некоторые все-таки не выдержали, съели все сразу.

Люди снова попытались уснуть, чтобы заглушить голод и сохранить силы. Но уснуть не удавалось, они ворочались, вздыхали, некоторые плакали. Постепенно люди стали друг с другом знакомиться, расспрашивать, кто, откуда, обсуждать, что ждет их впереди.

Пожилая женщина, которая вчера дала нам две морковки, а сегодня распределяла принесенный немцами хлеб, подошла со своим узелком и устроилась рядом с нами. «Меня зовут Мария. Можно я буду вам помогать? Ведь трудно одной справляться с детьми».

Мы тогда не знали, что эта женщина, крупного телосложения, с натруженными руками, надолго станет нашим другом, нашим ангелом-хранителем. Мария развернула свой мешок, достала шерстяное одеяло, сняла с головы теплый платок, сложила вчетверо и уложила на него моего брата.

Стуча колесами, поезд продолжал двигаться на запад. Что нас там ждет, мы даже представить не могли. Поздно вечером поезд остановился, дверь открылась, и в вагон поставили большой бидон с водой и одну кружку.

В ящик солдаты высыпали из мешка куски хлеба. Люди почти сутки ничего не пили, поэтому все двинулись к бидону. У кого была какая-либо посуда, черпали воду из бидона, а у кого не было, пили из общей кружки.

Так продолжалось до прибытия нашего поезда в город Трир. Здесь нас впервые накормили горячим обедом — выдали в алюминиевых мисках суп из брюквы и картошки и по куску черствого хлеба.

После обеда всех построили. Приехали прилично одетые мужчины и, проходя вдоль рядов, осматривали стоявших людей. Того, в кого тыкали пальцем, отводили в сторону. Как оказалось, богатые немецкие господа отбирали себе рабов для подневольного труда.

Вскоре на привокзальной площади осталось несколько десятков человек. В основном это были женщины с детьми, пожилые женщины и мужчины.

Лагерь (немцы называли его трудовой), куда нас привезли, предназначался для пленных из Советского Союза, которые должны были работать на паровозоремонтном заводе. Лагерь специально расположили рядом с крупным железнодорожным узлом, чтобы наши союзники его не бомбили.

Вся территория, огороженная колючей проволокой, через которую пропускался электрический ток, охранялась немецкими солдатами.

Пленные жили в бараках на 300 человек, спали на двухъярусных нарах, на которых лежали жесткие матрасы и тонкие заношенные одеяла. Был установлен строгий порядок — в 5 часов утра все шли в столовую, где получали котелок баланды из брюквы. Порция выдавалась на целый день, хочешь, съедай все сразу или оставь до вечера. Некоторые брали котелки с собой на завод, чтобы доесть во время перерыва. Оставлять в бараке было опасно: голодный сосед мог не удержаться…

На работу водили солдаты с овчарками. Если кто-нибудь из пленных делал шаг в сторону, солдаты спускали собак.

Однажды стоявшая на обочине дороги, по которой двигались пленные, пожилая немка протянула кусок хлеба. Кто-то выскочил из строя и схватил хлеб. Он только успел затолкать его в рот, как спущенные собаки кинулись к нему и растерзали у всех на глазах. Над колонной пронесся ропот, а немка закрыла лицо руками и села на землю.

Такая же участь постигла и выпавшего из строя старика, у которого не было сил идти дальше. В наступившей тишине послышалась команда: «Бегом марш! Быстро!»

Пленные работали по 12 часов в день с двумя перерывами по 30 минут. Первое время раз в день работающим выдавали 100 граммов хлеба, испеченного непонятно из чего. Те же, кто оставался в лагере, никакого хлеба не получали. Поэтому многие женщины, у которых оставались в лагере дети, тайком от мастера прятали хлеб в одежду. Но уже с лета 1944 года они лишились и этого куска.

На территории лагеря были расположены: здание администрации у самых ворот, поодаль — казарма для солдат-охранников, рядом — столовая для немцев. В глубине — одноэтажное каменное здание, баня для пленных.

На заводе работали не только пленные, но и немцы: инженеры, мастера и другие специалисты. Администрация завода, так же как и администрация лагеря, очень боялась подхватить какую-нибудь заразу от «русской свиньи», поэтому всех пленных, и детей, и взрослых, заставляли каждый день умываться и мыть ноги, а раз в неделю мыться в бане.

В помещение бани немцы впускали какой-то газ, который должен был, по их мнению, убивать вредных микробов и насекомых. Многим от этого газа становилось плохо, а некоторые даже умирали. Особенно тяжело переносили газ дети.

Нас поселили в бараке, который находился напротив здания администрации лагеря. Я спала на втором ярусе нар, мама с братом — на нижнем. В лагере было много военнопленных, женщин с детьми и детей 13–17 лет без родителей, а также молодых женщин.

В штате лагеря числилась надзирательница, которая должна была воспитывать маленьких детей и учить их немецкому языку и немецкому порядку. Она приказала называть себя фрау Марта. Это была высокая, очень полная женщина, затянутая в кожу, которая скрипела при каждом движении. Она всегда ходила с длинной тростью.

Фрау Марта знала русский язык, но плохо. Она заставляла нас говорить на немецком языке и, если кто-то неправильно произносил слова, очень больно била этой тростью. Она тыкала ею в живот или пинала нас сапогами. Дети боялись ее и, увидев в воротах лагеря монументальную фигуру, прятались кто куда.

Она сразу заметила моего брата Эдика. Ему тогда было два года, он был голубоглазый блондин. Фрау Марта спросила у моей мамы: «Ты спала с немцем? Ребенок от немца?» Мама замахала руками: «Нет, нет! Мой муж русский и сын русский!» Фрау Марта злобно хлестнула ее по лицу. Мама вскрикнула и приложила руку к щеке, сквозь пальцы выступила кровь…

Вскоре Марта совсем исчезла из лагеря, а взамен появилась молоденькая девушка, которая совершенно не обращала внимания на детей и большую часть времени проводила около охранников, или на кухне, где готовили еду для солдат.

В 1944 году в администрации уже знали, что моя мама владеет немецким языком. Ее забрали с работы на заводе и заставили вести учет прибывающих и убывающих пленных (умерших от истощения, убитых за провинности, увезенных больных в так называемую «русскую» больницу и выбывших по другим причинам).

В рейхе к концу войны в рейхе не хватало продуктов питания, одежды, электроэнергии, бензина и многого другого. Даже электрический ток, пропускаемый по проволочному ограждению, стали периодически отключать, но делали это секретно, чтобы пленные не разбежались.

Но мы, дети, как-то умудрялись пробираться к ограждению подальше от здания администрации, проделывали под проволокой руками и палками лаз, вылезали через него наружу и бежали к мусорной свалке. Там мы рылись в куче мусора, отыскивая старую одежду, остатки продуктов: кусочки хлеба, подгнившие овощи и фрукты, и даже поломанные игрушки. Все трофеи мы приносили в барак и там делились с теми, кто был слишком мал или слаб от голода и болезней.

Однажды, когда я побежала к проволоке, за мной увязался мой брат Эдик. Ему было всего два с половиной года, он еле ковылял на своих рахитичных ножках, и мы не могли с ним догнать наших. Поэтому я повела своего братика на самую близкую к лагерю свалку.

Она была маленькая, но и на ней можно было найти какие-то остатки продуктов. Около свалки мы увидели заплесневелую корочку хлеба, но не подняли ее. И тут же нашли полбуханки хлеба, которую я спрятала подмышку. Эдик зачем-то прихватил с собой кастрюльку без дна, и мы двинулись к лагерю.