Две тени бесшумно растворились во тьме. Они отдалились метров на двести, когда взревел позади мотор, свет фар мазнул по холмам. Медина двинул свой агрегат в обратный путь.
«Там за пустыней, за горой, Есть место, как о том гласит молва, Откуда не пришел еще живой…» – шептал Дмитрий, нащупывая в кармане обойму с тремя заранее приготовленными патронами.
Учитель истории господин Циммерман напоминал цаплю, вышагивающую по болоту в поисках лягушек. Долговязый, худой и длинноносый он выхаживал перед доской, глядя под ноги, периодически обводя указкой очередное место, на карте.
– Люди всегда селились на берегу моря. Одни поселения разрушались или уничтожались, на их месте возникали другие. Но первыми, пожалуй, на наших берегах обосновались финикийцы. Недавно два израильских археолога, Бен-Дор и Кахане, проводили раскопки на берегу рядом с Герцлией. Там где находятся руины крепости крестоносцев. Они обнаружили развалины большого города, по ним, как по книге, можно прочитать его историю, от создания, до забвения.
Циммерман откашлялся, вытер платком лоб и продолжил.
– Сначала финикийцы построили на берегу порт, назвав его Решев, в честь одного из своих богов. Затем здесь появились греки, изменившие название в честь своего бога Аполлона. Упоминает город и Иосиф Флавий, описывающий эпоху Александра Яная. Судя по найденным остаткам римских домов и богатых вилл, эти господа появились здесь во времена хасмонеев. Во времена Византии город получил новое название – Созуса, археологи пишут, что это был наибольший расцвет города.
Густой душный воздух вдавливался в класс сквозь открытые окна. Кто-то из детей слушал с интересом, кто-то позевывал. А два оболтуса на последней парте, Бузагло и Шапиро, откровенно дремали.
Дмитрий же ловил каждое слово. Если слово попадалось незнакомое, он пихал локтем соседа по парте и закадычного дружка болгарина Миньку, тот растолковывал значение, пользуясь набором из русских и болгарских слов.
– Затем в город пришли персы, а еще позднее арабы принесшие новое название – Арсуф. И наконец, к началу второго тысячелетия нашей эры здесь появились крестоносцы. Захватив город, они в очередной раз сменили его название, на этот раз он стал называться Ар сур.
Поначалу крестоносцам удалось добиться значительных успехов, они захватили и контролировали огромные территории от современного Айвана до берегов Красного моря. А Рене Де Шатильон однажды предпринял поход на Мекку и Медину, и только предательство проводников бедуинов спасло эти святые для мусульман города. Захватили они и Петру, этот потрясающий воображение город, вырубленный в скалах посреди пустыни.
Звонок загрохотал, разгоняя духоту жаркого дня.
– Расскажите про Петру! – потребовали сразу несколько голосов, пробиравшемуся к выходу историку. Но Циммерман только отмахнулся: – Напомните на следующем уроке.
Минька грохнул портфелем об парту и заявил:
– Ты как хочешь, а я смываюсь. Нет у меня больше сил на это мучение.
Последним уроком шел "сефруг", то бишь, литература. Дмитрий мало что понимал из рассказов училки, миниатюрной строгой женщины говорившей на слишком высокопарном для его понимания языке.
– Я тоже сваливаю, – буркнул он Миньке, – есть одно дельце.
Минька ухмыльнулся и хлопнул его по плечу:
– Приходи потом на наше место.
Дмитрий кивнул. Собрав сумку, он вышел из класса, спустился на первый этаж и шагнул во двор, внимательно глядя по сторонам, чтоб не нарваться на литераторшу. Не приведи господь, заметит, занудит до смерти.
Обогнув школу, он оказался у маленькой дощатой пристройки. Обшарпанная дверь была приоткрыта, изнутри тянуло крепким табачным духом, звонко шаркал по металлу напильник.
Дмитрий два раза стукнул в растрескавшиеся доски и толкнул дверь.
Дядя Саша стоял к нему спиной, склонившись над тисками, и что-то мастерил. Из зажатой в зубах трубочки поднимался едкий дымок. Курил дядя Саша какой-то ядреный самосад.
Пристройка была тесно заставлена поломанными партами, стульями и досками, в единственном свободном углу стоял верстак и висели на гвоздиках инструменты. Ну и еще картинка из немецкого журнала под стеклом в рамке.
– А-а-а, протянул хозяин, оглянувшись, – Димон-охламон… опять прогуливаешь?
– Ну, я…, покраснел Дмитрий, – последний урок только… не лезет в меня этот "сефрут".
– Не лезет, значит, не лезет…, – дядя Саша отвернулся от верстака, уселся на стул, пристроив на соседний культю с деревянным протезом.
Выколотив трубку, он сунул ее в карман и уставился на Дмитрия живыми синими глазами.
– Садись, вон там стул целый, рассказывай, как жизнь?
– Да все по-старому… Дмитрий пожал плечами и уселся.
– Как мать? – поинтересовался завхоз.
– Ничего вроде, спасибо. Я пойду, поработаю.
– Вон там твое хозяйство, – дядя Саша ткнул рукой в сторону прислонённой к стене, вспученной и рассохшейся грифельной доски и принялся набивать свою трубочку.
Дмитрий извлек из-за доски ведро, кисть и холщевый мешок, кивнул завхозу:
– Спасибо.
– Валяй, Димон! – Дядя Саша протянул ему крепкую мозолистую ладонь, – Заходи еще, поболтаем.
Дмитрий вышел на притихший школьный двор. Урок уже начался. Подойдя к умывальнику, он плеснул воды в ведро. Клей быстро размок, он тщательно размешал его кистью, потом закинул на плечо мешок и выскользнул со двора.
На пустой улице умывалась, облизывая лапу, кошка. Бездонное небо слепило синевой. Жара стекала вниз на черепичные крыши домиков, на плиты тротуаров.
Первая тумба для объявлений находилась прямо за углом. Дмитрий подошел, щедро мазнул кистью, достал из мешка лист, приложил и разгладил. Шагнул назад, полюбовался. Кривовато, но переклеивать он не стал – много чести.
Объявление извещало обо всех видах ремонтных работ, побелке, покраске и шпаклевке. Обращаться следовало к братьям Леви по адресу: улица Ха-Шарон, угол Ха-Пардес или по телефону.
Платили братья Леви не очень щедро, но и на том спасибо. За обклеенную центральную улицу выходило пол лиры. А за прилегающие улочки и переулки еще половина. Какая никакая, а помощь матери.
Работал Дмитрий на автомате: мазок – прилепил, разгладил. Следующий. Специальные доски или тумбы для афиш и объявлений попадались редко, в основном приходилось клеить на столбы, заборы, кое-где на стены домов.
Работа умственных усилий не требовала, так что, помахивая кистью, Дмитрий размышлял о всяком разном.
Сегодня, например, думал о дяде Саше. За тот год, что они прожили в Кфар Сабе, он сблизился всего-то с тремя людьми: с Минькой, с братом его Борисом, да вот со школьным завхозом.
Дмитрий любил сидеть в подсобке, наблюдать, как тот чинит столы, стулья и всякую другую всячину, поломанную неуемными учениками. На запястье играла, словно живая, хитро наколотая татуировка "Саня". Да и поговорить на родном языке приятно.
Завхоз, как оказалось, к еврейству отношения вообще не имел, если не считать пацанов-дружков среди пяти десятков еврейских семей в родной деревне где-то под Пинском. Отец его был русский, мать белоруска. Жила семья в нищете, батрачили на тех, кто богаче.
За год до войны дядя Саша женился, хотели детей завести, да где там, за душой-то ни гроша. Красную армию встретили приветливо. Во-первых, защита от немца. К тому времени потекли уже через их места беженцы, а с ними и слухи тревожные и страшные.
Ну а во-вторых, советские товарищи бедняков не трогали, наоборот, даже назначали на разные должности. Жить при новой власти чуть стало полегче. Правда, всех, кто с запада от немца бежал, да в деревне осел, увезли куда-то. Из зажиточных тоже кое-кого забрали.
В округе затеяли строительство сразу трех военных аэродромов. Деревенским, кто на стройке подрабатывал, платили неплохо. Дядя Саша тоже пошел. Денег немного скопили. Родили, наконец, ребеночка. Окрестили Михасем. Жизнь налаживалась.
Местные продавали бравым военлетам бимбер, сало. Махали в небо юрким краснозвёздным ястребкам, да грозили исподтишка кулаком на запад, суньтесь-ка, рискните.
И сунулись, будь они неладны. Загрохотало под утро, заполыхало сразу с трех сторон. Зазвенели в хатах окна.
До темноты чадили на разбитых аэродромах черные переломанные остовы. Летчики и обслуга повозились еще денек, покопались на пепелищах, разобрались по своим грузовикам и мотоциклеткам, да потянулись на восток, под полными растерянности и обиды взглядами местных.
Повестку дядя Саша еще до войны получил, аккурат на середину августа, а тут какой уж август. Двинул следом за летчиками в Пинск, в военкомат. Потом долго уходили они на восток, то растворяясь в орущих, мычащих, плачущих толпах беженцев, то вновь собираясь вокруг сопровождающего их старшины, еще не солдаты, но уже не гражданские. Справа и слева ревели танковые моторы, тарахтели мотоциклетки. Вспыхивала и угасала стрельба. Иногда показывались серые силуэты танков, укутанные в клубы пыли.
