окриком остановившегося на звонок телефона Томича:
— Эй, ты о чём задумался, Лёха? Штурм планируешь?
Надо же, догадался! Тяжело, наверное, сообразить было?
— А что? — процедил Кравченко. — Запретишь?
На всякий случай бросил беглый взгляд на Сокола. Тот выглядел озабоченным, взгляд Алексея встретил хмуро. Но промолчал.
— Так, давай сперва изложи, что тебе было по телефону сказано, — распорядился деловитый Томич. — Мы правильно поняли, что бандиты Лысого твою девушку взяли?
Алексей кивнул.
— Да. И за освобождение потребовали отдать им их парней, что я задержал.
Томич переглянулся с командиром, потом сказал:
— Ну, это можно. Теперь, когда мы знаем резидента, они нам уже не нужны. Кстати, командир, я рванул? Надо его брать, пока время не вышло.
Соколов кивнул:
— Давай, поторопись. Мы пока с капитаном сами помозгуем, что дальше делать.
Ах, Сокол, золотой ты человек! Неужто предложишь что?
Томич откозырял. Уже в дверях его нагнал голос командира:
— Да, и как возьмёте его, размотай гада на предмет, кто дал команду на Кравченко. Если он — сделай всё, чтобы он велел этому Лысому открутить всё назад с девушкой.
Томич сказал «есть» и исчез за дверью.
— А ты пока не нервничай, Алексей, — обернулся рассудительно Сокол. — Три часа ты себе выговорил и правильно. Сейчас нам надо всё продумать. Иначе и даму твою не спасём, и тебя потеряем. Это, хочу напомнить, не передовая, а город. Про такой орган, как прокуратура слыхал? Вот то-то. Рауф, открою тебе тайну, покамест дело Бледнова крутит. Но и без него найдётся кому тобою заняться. Особенно в свете дела твоего бывшего командира. Прикинь, как вкусно тебя было бы привязать к нему! Командира убили, а его бывший доверенный офицер стал творить беспредел по Луганску. Это сейчас бандиты чуток растерялись, за свои связи не дёрнули. Но дёрнут, не волнуйся. А тогда…
— А тогда мне уж всё равно будет, — пожал плечами Алексей. — Мне сейчас женщину свою выручить надо. И что-то мне в душе говорит, что — любой ценой. А значит, либо некому будет за связи дёргать, либо незачем. Если меня не будет.
— Ты погоди, не ершись, — умиротворяюще проговорил Сокол. — Пока что всё за тебя. Твои действия в больнице помогли нам выйти на «крота», который сдал нам украинского агента. Если Томич его сейчас возьмёт нормально, то по этой линии вопросов быть не должно. Просто напишешь мне сейчас заяву, которую мы проведём утренним временем. А я наложу резолюцию с требованием провести, обеспечить, помочь и так далее. Тогда пальба твоя в больнице станет вроде как при проведении оперативного мероприятия. С вопросами не слезут, но отбиваться будет уже интереснее. Тем более если ты отправишься к себе в роту и нос оттуда высунешь только на награждение за взятого агента противника. Как тебе такая комбинация?
Алексей вынужден был согласиться, что да, красиво. В полицейских делах он разбирался слабо — постольку-поскольку, в рамках тех пересечений, которые служба войсковой разведки изредка имеет со службой полицейской. То есть почти никаких пересечений. Но как оперативник «Антея» он имел представление о том, как можно отбиваться от прокурорских. Так что пока у Сокола всё чётко.
За исключением одного момента: получится, что комендатура поручает терпиле работать по собственному делу?
— Нет, зачем, — отверг такое предположение Сокол. — Мы приняли твоё заявление, признали тебя в опасности, разрешили — со своей стороны — использовать при опасности табельное оружие и взяли расписку в том, что ты всё осознаёшь и добровольно соглашаешься на сотрудничество в целях помочь ОКП в обезвреживании преступников. Доброволец ты у нас оказываешься, понял?
Алексей только крякнул, покачав головой.
— Жаль, урод этот, Мышак, укровским «кротом» оказался, — развёл руками Соколов. — Он как раз мастер такие бумаги составлять, надо отдать ему должное. Но это ничего. С тебя же объяснения по поводу взрыва на квартире взяли?
Кравченко кивнул.
— Ну, вот и ладушки. Теперь пиши заявление номер раз: «В связи с нападением на меня и тэ дэ прошу рассмотреть и положительно отнестись к моему желанию помочь отдельному комендантскому полку найти и обезвредить преступников в рамках соответствующего уголовного дела. Готов добровольно оказывать ОКП необходимые в этом деле услуги».
Алексей длинно посмотрел на Сокола.
Тот ухмыльнулся:
— Да, ты правильно подумал. При желании можно считать вербовочным заявлением. Более того, скажу: будет на то твоё желание — возьму к себе. На хорошую должность. Побольше командира роты. Ты, Лёша, — можно так? — с удачей дружишь. Два раза подряд из-под реальной смерти вывернулся, да попутно нас на такой цветник укровской агентуры вывел, что любо-дорого по нему потоптаться теперь. Что тебе в корпусе делать? Там перемирие. А эти вылазки ДРГ, в том числе и с твоим участием, сам знаешь, в реальности дают мало. Зато жизни забирают регулярно. Про охоту твою я знаю, даже уважаю. Но если когда надумаешь не укров бешеных отстреливать, а государство строить, правопорядок в нём наводя по-настоящему, — то придёшь, можно сказать, к своим. Так что подписывай, не беспокойся. Давить не буду, а ежели надумаешь — дверь открыта. А у меня — больше оснований тебе помогать. В том числе и вот сейчас, с твоей девушкой.
Нет, положительно! — в последние дни вербуют его все просто бешено! И главное, логика при этом у всех необоримая. Вроде как не к себе вербуют, а ему, Лёшке Кравченко, помочь хотят!
— И второе заявление пиши, — продолжил Сокол. — «С целью наилучшего выполнения задач и поручений ОКП прошу разрешить мне пользоваться собственным табельным оружием, внесённым в служебное удостоверение». А также, скажем, оружием, выданным в воинской части…
Алексей быстро начеркал то, что требовал Сокол. Вздохнул, вспомнив, что время не ждёт:
— А дальше что? Я хочу своих позвать…
— А вот дальше как раз прокуратура и начнётся, — отрезал Сокол. — Ежели мы сейчас с тобою по-умному всё не изобразим. Никакой группы. Нет у неё права на задержание ходить. Пойдёшь с нашими.
— Я их не знаю, — заупрямился Алексей. — Как взаимодействие наладить?
— А ты что, на штурм, что ли, собрался? — удивился комендач. — Так это тебе не фронт, повторяю. Тут — наши граждане. Ты ж работал в правоохранительной системе, мне говорили…
Буран хмыкнул. Ну, если «Антей» занимался правоохраной… Хотя, если вдуматься, он ею и занимался. Только своими методами, чуток эластично закон трактуя. Хотя тем самым его же защищали, никакому криминалу пути не давая. Жизнь слишком велика даже для десятка кодексов, говаривал, бывало, шеф.
Ну, так сейчас-то разве не тот же случай, когда нужно несколько отступить от кодексов мирного времени?
— Не тот, — весомо уронил Сокол. —
