— Генерала стошнило. Ты только что сказал, что я шантажист и что старушке Сэл по секрету покажут кое-какие пикантные снимочки. Кажется, ты еще упомянул, что я намерен накляузничать о них его начальнику в Пентагоне.
— Я сказал, что ты требуешь двадцать пять тысяч долларов, но мне, возможно, удастся пустить в ход свое влияние, нажать на тебя, получить фотографии и заставить тебя замолчать.
— Как же ты собирался это сделать?
— Я сказал ему, что мне кое-что известно о твоих грязных делишках.
— Что-что, а уж грязные делишки — твой хлеб.
Чарли взглянул на меня, покраснел и сжал кулаки.
— Ах, это тебя задевает? Бьет по больному месту? Думаешь, ты один имеешь право на жестокость?
— Я сказал ему, что вхож к издателю твоей газеты и что ты не рискнешь терять работу из-за паршивых двадцати пяти тысяч долларов. Я выразил уверенность, что сумею получить фотографии и заставить тебя молчать.
— Представляю, как он был тебе благодарен.
— Еще бы! Он сказал, что, если я сумею это сделать, он будет мне очень обязан.
— И ты, конечно, не преминул воспользоваться открывшейся возможностью?
— Я сказал, что, если мне удастся тебя уговорить, я буду рассчитывать на его благодарность. Он обещал сделать все, что я захочу, если я получу фотографии. Тогда я сказал, что хочу, чтобы мне присвоили звание, и предложил ему по возвращении в Вашингтон заняться этим делом, а я останусь здесь и буду обрабатывать тебя.
— Иначе говоря, ты намерен некоторое время помучить его неизвестностью?
— Армия долго мучила меня неизвестностью, Капа. Это может даже пойти Холли на пользу и немного убавить его пузо.
— Ты садист.
— Да, пожалуй.
— А еще распространяешься тут о своем одиночестве и своей дружбе ко мне. Да, ты действительно одинокий человек. Многие крупные гангстеры тоже были одинокими людьми.
— Брось, Капа. Ведь ничего особенно плохого я не сделал.
— Ты считаешь, что в твоих поступках нет ничего особенно плохого? Ты не видишь в том, что натворил, ничего безнравственного и бесчестного?
— В отношении Холли Хэллорена?
— Нет, черт возьми, в отношении меня, а не Холли Хэллорена. Меня. Понимаешь, меня!
— Неужели для тебя действительно имеет значение, что какой-то болван вроде Холли Хэллорена сочтет тебя шантажистом? Да наплевать тебе, что подумает Холли Хэллорен.
— Не в этом дело, полковник. Совсем не в этом.
— А в чем же дело?
— Дело в том, что ты так одержим мечтой о звезде на погонах, что дружба для тебя ни черта не значит. Ты готов раздавить любого, кто встанет на твоем пути, будь то немецкая армия, я или твоя жена.
— Маргарет здесь ни при чем. Очень жаль, что ты так относишься к этому, Капа.
— Какого же отношения ты ожидал?
— Я ожидал, ты поймешь, что есть у меня вожделенная цель, иначе я не стал бы делать того, что мне пришлось.
— Ступай-ка отсюда ко всем чертям, Чарли. Иди зарабатывать вторую звезду. Охота ли тебе оставаться бригадным генералом, если есть еще не использованные друзья?
Чарли встал, взял со стула шляпу и пальто, надел и направился к двери.
— Когда-нибудь, Капа, ты, может быть, все поймешь.
— Я и сейчас достаточно хорошо понимаю.
Он открыл дверь и задержался у выхода.
— Пока, Капа, — сказал он.
— Пока, генерал.
— Рассказывал ли он тебе о нашей встрече и о том, что произошло? — спросил я.
— В то время мы мало были вместе, — ответила Маргарет. — Я жила в Фоллвью. Он все время был в разъездах — как коммивояжер, — временно замещая то одного то другого начальника.
— Да, ну и вечерок был!
— В каком смысле, Гарри?
— Ты не знала Холли Хэллорена? Такой большой, толстопузый дядя. Бригадный генерал, а может быть, уже генерал-лейтенант к тому времени. Краснорожий. Жену его звали Сэл.
— Вечно смеялся над собственными остротами?
— Да, да, этот самый.
— Помню, помню. Мы еще его звали Шик. Мы очень часто встречались, когда жили в Вашингтоне. Кажется, он учился на одном курсе с Чарли в Вест-Пойнте. А что?
— В тот вечер я встретил его с Чарли в ньюйоркском баре. Чарли никогда не рассказывал тебе об этом?
— Нет. А разве он обязательно должен был рассказать?
— Не знаю. В то время мне это казалось важным. Но в конце концов, может быть, это было вовсе и не так важно.
— Чарли работал в Нью-Йорке почти целый год. Потом его вдруг вызвали в Вашингтон, назначили на постоянную должность в Пентагоне и присвоили генеральское звание.
— Когда это было?
— В марте или апреле 1949 года.
— А не раньше?
— Я уверена, что это было в марте или апреле. Полню, примерно через месяц после нашего приезда в Вашингтоне наступила адская жара. У нас был дом в Джорджтауне. Это был старинный дом на одной из тихих, мощенных булыжником улиц. Я любила его.
— Ты уверена, что это было не на рождество 1948 года или в начале января?
— Совершенно уверена. В том году Чарли приезжал на рождество домой. Казалось, он переменился.
— В чем?
— В разных отношениях. Он был очень любезен с папой, и мы вместе ездили в Канаду кататься на лыжах. Он говорил, что, возможно, ему присвоят звание и назначат на какую-нибудь постоянную должность. Такие разговоры я уже слышала раньше. В середине января он вернулся в Нью-Йорк, и больше я его не видела, пока он не приехал в Фоллвью с приказом о переводе и попросил меня заранее выехать в Вашингтон и подыскать квартиру.
— Он не говорил тебе, как ему удалось стать генералом, как он получил назначение в Вашингтон?
— Нет. Да я и не спрашивала. Я знаю, что он старался использовать связи со старыми однокашниками. Ты поэтому и упомянул Холли Хэллорена? Это он добился звания для Чарли?
— Не знаю. Я просто поинтересовался. В Вашингтоне что-нибудь изменилось?
— Сначала да. Я перестала пить и вообще... Я уже говорила тебе, что мне хотелось, очень хотелось верить, что теперь все будет по-другому.
— И действительно было по-другому?
— Видишь ли... Вашингтон — это не армейский гарнизон. Как я говорила, у нас был домик в Джорджтауне. Чарли по утрам отправлялся в Пентагон, как всякий муж ходит на службу. Я завела много знакомых и не оставалась без дела. Это были занятия совсем другого рода, чем в армейских лагерях, — концерты, спектакли, званые обеды, где разговоры не ограничиваются гарнизонными сплетнями. Если мы и не были идеальной супружеской парой, каких изображают в иллюстрированных журналах, то было достаточно занятий, отвлекавших нас от ненужных мыслей. Пожалуй, единственным военным, с которым мы встречались, был Холли Хэллорен со своей Сэл. Не понимаю, как это у меня вылетела из головы его фамилия. Как я могла забыть Холли Хэллорена и его Сэл?
— Я видел его только раз, но могу нарисовать его портрет по памяти.
— О боже! Теперь я все вспоминаю. Помню, Чарли приглашал их на каждый обед, который мы давали.
— Я думаю, Холли, с него причитается по меньшей мере пара обедов. Нетрудно догадаться, что без Холли Хэллорена твой муж до сих пор летал бы по всем армейским лагерям страны, как затычка ко всякой бочке, и его не встречали бы сейчас как героя.
— Судьба избирает довольно необычные средства для достижения цели, не правда ли?
— Ты говоришь о Холли или о Чарли?
— Об обоих. Жена героя! Как тебе это нравится, Гарри?
— Довольно-таки неправдоподобная роль. Почти такая же странная, как приписываемая мне роль одного-единственного друга героя.
— Можешь ты мне кое-что объяснить? Конечно, это между нами.
— Пожалуйста.
— То, что Чарли совершил в Корее, немногим отличается от его действий на линии Зигфрида. Он попал в окружение, его перехитрили и нанесли его части сокрушительное поражение. Но в одном случае его выгнали с фронта, а в другом — превратили в величайшего героя после Линдберга. Как же это получается?
— Ты просто не видишь разницы, Маргарет. В Германии он завел две роты в западню, не выполнил приказ и потерял девяносто процентов своих людей. В Корее вся наша армия отступала под натиском противника. Войска отходили, лучше сказать, драпали. Командование старалось отвести как можно больше людей и вооружения на новую линию обороны. Знаешь, Маргарет, вопреки своему желанию, вопреки тому, что я знаю о Чарли, должен признаться: я просто поражен. Знаешь ли ты, Маргарет, что он совершил?
— Я читала об этом в газетах.
— Неважно, почему он так поступил. Важно, что он совершил настоящий подвиг. Когда об этом будут читать в учебниках истории, всем будет наплевать на то, кто такой был Чарли Бронсон и почему он сделал то, что сделал, и сколько психиатров утверждали, что он одержим желанием умереть. Важно то, что он задержал авангард противника в важнейшем уязвимом пункте и тем самым дал возможность отойти целой дивизии. Ты знаешь, это проявление какого-то безумного военного гения.
