– Стал бы я что-либо доверять тебе за злотые, сотник, – поиграл желваками Коронный Карлик. – Служить ты останешься пока у Барабаша.
– Но вы же…
– Учись слушать, – осадил его тайный советник, привставая в своих высоко подтянутых под его рост стременах. – Саблей махать тебя учили другие, но она, как видишь, не дала тебе ничего, кроме ран и болячек. Я же стану учить тебя слушать – только-то и всего, зато к старости ты будешь иметь не только кусок хлеба, но и поместье. Так вот, служить до времени все еще будешь у Барабаша. Тем более что пока не ясно, кому достанется булава. Зато уже сейчас Хмельницкий будет видеть в тебе своего человека. Ему подскажут, кому в стане своего соперника он может доверять, – упредил очередной вопрос Маньчжуры. Искусство выслушивать давалось сотнику с тем же трудом, что и многим другим, с кем тайному советнику приходилось иметь дело.
– Разве что…
– Хмельницкий должен помнить своего верного казака, подпускать к своему табору и доверять ему. Мне же не столь важно знать, что творится в стане Барабаша, сколько то, что волнует Хмельницкого, о чем он просит тебя разузнать в лагере Барабаша, на что толкает своего кума-соперника.
– То есть служить я все-таки буду вам?
– Не мне, высшей миссии. Но тебе этого не понять. Да и ни к чему тебе это. Считай, что служишь мне. Или, может быть, я тебе чем-то не угоден?
– Если уж я служу, то служу.
– Потому и приметил тебя. А теперь скачи во всю прыть и доложи Хмельницкому: сумел разузнать, что едет канцлер. Везет гетманскую булаву армянину Барабашу. Не ему, Хмельницкому, а недостойному Барабашу. И что, хотя ты тоже служишь Барабашу, но о нем, генеральном писаре Хмельницом, наслышан… Дальше сам знаешь, что в таких случаях говорят. Главное, чтобы Хмельницкий учуял: булаву и королевскую хоругвь везут не ему, достойному генеральному писарю реестрового казачества, а Барабашу, его дражайшему куму.
Маньчжура и казаки обогнали кавалькаду арьергарда и вскоре скрылись за грядой холмов по ту сторону долины.
Провожая их взглядом, тайный советник приблизился к карете канцлера и прямо с седла прыгнул на подножку.
– Все интриги плетете, тайный советник? – снисходительно ухмыльнулся Оссолинский.
– Вы так и не успели спросить о том, о чем хотели спросить, – проговорил тайный советник, усаживаясь на сиденье напротив Оссолинского.
Карета оказалась довольно просторной, рассчитанной на то, чтобы в ней, кроме канцлера, могли ехать еще секретарь и, как минимум, два офицера охраны. Однако во время этой поездки Оссолинский пребывал в одиночестве.
– Значит, вы уверены, что «неронствует» на пепелищах дворянських усадьб именно он, полковник Барабаш?
– В этом можете не сомневаться.
– Значит, король прав, что решил назначить гетманом не его, а Хмельницкого.
– А вот в этом стоит усомниться, да простит нам великодушно Его Величество.
Почти с минуту Оссолинский задумчиво смотрел в окошко, словно сейчас его больше всего интересовали медленно проплывавшие мимо увешанные кувшинами крестьянские ограды-тыны.
– Что-то я не пойму вас, тайный советник, – вдруг взорвался он, так и не отводя глаз от окошка. – То вы говорите одно, то другое. Так, все же… Кому бы вы вручили булаву гетмана, будь на то ваша воля? Может, мне вообще вернуться с этими знаками королевской власти назад, в Краков?
– Не исключено, что придется вернуться. Хотя, конечно, вы на это не решитесь. Попытаетесь вручить их Хмельницкому.
– Что значит «попытаетесь»? Я что, под пытками должен тянуть вас за язык, тайный советник?
– А то, что Хмельницкий может и не принять булаву.
– Что?! – Оссолинский смеялся слишком долго и нервно, чтобы тайный советник мог поверить в искренность этого смеха. Чтобы он вообще обратил на него внимание.
– Вам нашептал об этом ваш голодранец-казак?
– Он еще не готов даже к тому, чтобы внятно произнести имя Хмельницкого, – угрюмо возразил тайный советник.
– Тогда не мните себя провидцем! – побагровел Оссолинский. – В Украине нет сейчас полковника, который со слезами благодарности не принял бы из моих рук знаки отличия гетмана войска казачьего. Нет нынче в Украине такого полковника или кошевого атамана! Нет, нет! А уж что касается властолюбца Хмельницкого… – повелительно помахал он пальцем перед лицом Коронного Карлика, – тут уж вы разочаровали меня настолько, что мне даже смеяться вам в лицо не хочется.
– Я слишком маленький человек, чтобы кто-либо усомнился в необходимости смеяться мне прямо в лицо, – с адской невозмутимостью заметил тайный советник. – Меня это уже давно не только не выводит из себя, но даже не огорчает.
– Вы тоже крови попили. Не вам обижаться. Поскольку нам обоим есть что вспомнить…
– Но это я, слишком маленький человек… – не обратил внимания на скрытый смысл его напоминаний тайный советник. – Что же касается Хмельницкого, то он мнит себя слишком великим, чтобы принять от вас булаву.
– Потому что вручать будет не король? – подался к нему Оссолинский. – Коронный канцлер не достоин вручать ему булаву, полковник жаждет получить ее лично из рук короля?
– Король, по его мнению, тем более недостоин.
Оссолинский хотел что-то сказать, но запнулся на полуслове. Карету резко качнуло, князь ударился головой о стенку у дверцы, однако это не отвлекло его от того абсолютного непонимания, в которое зашел их разговор.
– Кто же тогда должен вручать ее? Сейм в полном своем составе? Примас католической церкви Польши? Папа римский?
– На этот вопрос лучше было бы ответить самому Хмельницкому.
– Тогда о чем вы здесь говорите?
– О том, что думаю. Уверен, что Хмельницкий, господин коронный канцлер, принадлежит к тем редким людям, которые вообще не желают, чтобы булаву гетмана им вручал кто-либо – польский король, московский царь, папа римский или султан Блистательной Порты. Полковник Хмельницкий считает, что вполне способен добыть ее в бою, по собственной воле подняв при этом на борьбу весь народ, разгромив врагов Украины. Он соберет войско, начнет войну и, действительно, получит булаву не только гетмана казачьего войска, но и всей Украины. Вот только получит ее уже по благословению своей армии и своего народа, из рук самого народа.
– Да вы – клятвопреступник, – сдавленным голосом проговорил Оссолинский, предчувствуя, что только что ему открылось нечто страшное. – Вы что пророчите Польше? На что толкаете Хмельницкого?
– Я, господин Оссолинский, вначале буду подталкивать его к верной службе королю, а когда Его Величество поймет, что верно служить ему этот человек не в состоянии, поскольку сам видит себя королем Украины и всех земель славянских, – сделаю все, чтобы как можно скорее подтолкнуть его к могиле. Но, что бы я ни предпринял, сущность обласканного королем генерального писаря реестровиков от этого не изменится. И дай-то бог, чтобы ошибался я, а не все вы.
– Здесь квартирует полковник Гяур?
– Здесь, – донесся до князя голос хозяйки дома.
– Мне нужно срочно видеть его.
В комнату, тяжело громыхая сапогами, не вошел, а буквально вбежал татарин – могучего телосложения, с большой гладковыбритой головой, он как-то странно, почти неестественно смотрелся в своей мощной прусской кирасе, отмеченной, словно знаками доблести, множеством стальных шрамов и неистовых вмятин.
– Я от графини де Ляфер, – доложил он князю, ничком лежавшему на низенькой кушетке. Вчера, во время атаки на испанские позиции, конь под ним был убит, а самого его взрывной волной швырнуло на каменную россыпь, с которой Гяур с большим трудом сумел подняться лишь после того, как его воины захватили вражеские позиции. Заметив, что полковника с ними нет, Хозар и Улич нашли своего командира в полубессознательном состоянии. Весь затылок и шея его были залиты кровью.
Но так было. А сейчас, услышав шаги, Гяур чуть повернул голову, чтобы получше разглядеть вошедшего. Нет, это был не Кара-Батыр. Очевидно, один из тех татар, которых графиня наняла уже здесь, во Франции. Кираса с измятыми, но все еще сверкающими при свете солнечного дня наплечниками была похожа на окаймленные желтоватым нимбом сложенные крылья ангела. Кто бы мог подумать, что явится он с угасших небес Золотой орды?
– Кто ты? – негромко спросил полковник, словно это было важнее, чем известие о графине Диане. – Почему графиня прислала именно тебя?
– И двух французских драгунов. Меня зовут Юлдашем, храбрейший. Я – ваш слуга и управитель вашего имения в Рандье, неподалеку от замка Шварценгрюнден.
– Рандье, – устало кивнул Гяур, уткнувшись при этом в тыльную сторону сложенных на краю кушетки ладоней. Чувствовал он себя прескверно. В затылке все еще полыхал пожар, а позвоночник то и дело просверливала жуткая ноющая боль. Да и спина саднила так, словно сверху на него взгромоздили утыканное гвоздями бревно. Князю еще нужно было отлежаться. Хотя бы сутки. Однако объяснять это своему грозному, словно бы возродившемуся из степных сказаний о монголах-великанах слуге Гяур не собирался. Было бы слишком унизительно.
