Потом заговорили о женской верности. Вообще-то этого вопроса у нас в палатке почти никогда не касаются. Но сегодня растревожили душу. Рассказываю Олегу, о чем жена в письме написала. Капитан один проходу не дает. Все на что-то намекает.
— Да ты знаешь его, Олег, — говорю. — Из пехоты. Перед Афганом каким-то инструктором пришел в Дом офицеров…
— Вот за это точно бьют рожу… — Олег не на шутку возмутился. — Такой недомерок, такое чмо — и вдруг к твоей жене? Да он ее и мизинца не стоит. Ты напиши ему пару ласковых… Сидят, суки, в Союзе еще и к нашим женам пристают…
— Да зачем писать, — говорю, — жена сама отшила. Она такие вещи не любит. Уж очень серьезная у меня… Я ей верю. Четыре года ждала в училище…
Я не рассказал Олегу главного. Вчера в письме жена поведала такую историю. Идет она вечером с дочкой из садика. А над Витебском пролетает «Ил-семьдесят шестой». Идет на аэродром Северный, или наоборот, взлетел только что. Лина увидела самолет и показывает на него дочке: «Вот на таком, Машенька, твой папа улетел». Маша смотрит на «Ил-семъдесят шестой» и зачарованно провожает его глазами. Только самолет начал удаляться, она вдруг как закричит, как заплачет: «Папа, папа, куда же ты? Не улетай! Возьми с собой Машу…» И еще больше в слезы. Жена — тоже. Стоят на проспекте и ревут обе… Прочитал я эти строки, и глазам стало жарко…
Дочка все чаще и чаще спрашивает, а где же папа. «Вот у Димы, — говорит, — есть, а где мой?» У Димы — это у ее друга в яслях. Лина и отвечает, что ее папа улетел далеко-далеко на самолетике, поэтому вернется нескоро. Вот она и увидела самолетик…
26 декабря 1980 г.
Солнце… Оно сегодня палит по-особенному нестерпимо. Изводит зной. Невыносимо душно… Я бросаюсь в бассейн, плыву в зеленоватой воде, но не испытываю никакого облегчения. Я задыхаюсь. Что-то давит на грудь. В сердце тягучая ноющая боль. Подплываю к краю бассейна, хватаюсь за бордюр. Сзади слышится сильный всплеск: кто-то бросился в воду. Обернувшись, вижу вынырнувшего Медведя.
— Леша! Алешка!.. И ты здесь! Где ты пропадал?.. Мы так давно не виделись… Где ты был все это время?.. — кричу обрадованно. — Давай ко мне!
Медведь, рассекая воду красивыми сильными взмахами рук, подплывает вплотную ко мне. Я хватаю его за плечи и, дурачась, окунаю с головой.
— Что же ты делаешь? — лицо Медведя искажают страдания. — Зачем ты меня топишь? Не надо, Алешка! Я ведь и так убитый…
— Как это — «убитый»? — удивляюсь я. — Ведь ты же…
— Леша, Лешка! Да где же ты? Ну куда ты пропал? Да перестань ты шутить, отзовись сейчас же!..
Но Медведя нигде нет. Лишь расходятся круги по воде на том самом месте, где он только что был.
Я выскакиваю из бассейна на горячий бордюр, кидаюсь к одному из офицеров, оказавшемуся рядом:
— Ты Медведя не видел? Я только что купался с ним… Мы были вместе…
Но офицер молчит. «Господи, да ведь это же Митрофанов», — удивляюсь я.
— Володя, ты Медведя не видел? Ну что ты молчишь? — тормошу Митрофанова.
А тот тихо так отстраняется и уходит, уходит куда-то вниз по лестнице. Я хочу догнать его, но ноги словно приросли к бордюру.
Беспомощно озираясь по сторонам, вижу Рябинина. Тот приближается медленно и неслышно. Словно плывет по воздуху.
«Сережка!» — хочу крикнуть я, и вдруг слова замерзают у меня на устах.
«А ведь Рябинин убит… Убит еще летом… — вдруг вспоминаю я. — Откуда он здесь?.. Его уже нет несколько месяцев…»
По-прежнему нещадно палит солнце. Давит что-то, давит на сердце… Вокруг меня никого. Я один. Один на целом свете… Все ушли, а меня бросили в Афганистане. Оставили навечно…
Вот такой сон приснился мне этой ночью. Все-таки ничего бесследно не проходит. Достал нас Афган. Нет бы — мирная жизнь снилась, а то все одно и то же…
После обеда чистил автомат. У соседей играла музыка, вручали вымпел министра обороны «За мужество и воинскую доблесть». Второй уже по счету. Полк боевой, знаменитый. Таких в Вооруженных Силах сейчас мало.
Вечер. Стемнело. За столом играют вечные картежники. В Кабуле стрельба — душманы празднуют годовщину. Трассеры за аэродромом, как пчелы в саду — плывут целыми роями. Ужалит — и кто-то опять получит страшную цинковую «посылку».
27 декабря 1980 г.
Ходили в баню к артиллеристам. В ней до сих пор не топят. Хотя бы «поларис» зажгли. Намерзлись. Выскочили с посиневшими губами и гусиной кожей. Добежали до своей палатки, разожгли печку, отогрелись.
Ночью на «бээрдээме» с прапорщиком и старшим лейтенантом из полка проверяли боевое охранение. Старшим был я. Ночь выдалась на редкость холодной и ветреной. Небо черное, как сажа. В третьей роте чуть не обстрелял часовой (у них это стало модно). Водитель был новый, маршрута не знал. Вел его я. Раскатали все вокруг, мы и съехали с главной дороги. Неподалеку от позиций ограждение. Смотрим — свалены столбики. Там и проехали. Я предусмотрительно помигал фарой, дескать, свои.
Остановились. Подбежал взводный: «Успел удержать часового. Уже загнал патрон в канал ствола и целится. Не видишь, наши, говорю…» Я поблагодарил: «Спасибо на добром слове. Но ты все-таки скажи солдатам, чтоб впредь не спешили палить. Мало ли кто едет…»
Остальное все прошло благополучно. Хотя ночь была особенная. Год назад такое творилось… К утру стало известно: в Кабуле семь диверсий — нападение на местную радиостанцию, расстрел машины с царандоем… Убито пять полицейских. Но нам повезло, и мы опять проскочили. Приехали в лагерь. В воздухе за-кружились снежинки. В палатке не спали. Кожанов, обрадовавшись моему приходу, сразу насел. Начал «крутить магнитофон»: «Почему ты не такой, как все? Я до сих пор не могу понять — слишком умный или слишком дурной?» Я ответил: «В идиотах вроде не числюсь, остальное решай сам…» Вяло ввязался в спор о музыке, а затем уснул.
28 декабря 1980 г.
Все с утра ждут легендарный самолет. Но он не пришел. Да и какой смысл? Жены ведь не знают, что посылки не получили. Переживем как-нибудь.
Немного прояснилось с Кандагаром, с шестью убитыми и двенадцатью ранеными десантниками. Дело было так: заметив подозрительных людей, начали их преследовать. Те юркнули за дувал. А в кишлаках есть дома почище крепостей. Вот в одном из таких и собрался исламский комитет. Горстка наших ворвалась во двор. А там… Человек двести. Кончились патроны, пошли в рукопашную. Не оказалось штык-ножей и сигнальных ракет. Это и сгубило ребят. Соседняя рота шла на помощь. Но стрельба началась отовсюду, и где свои, куда идти — сразу не сориентировались. Ракетой бы обозначить себя… Когда подоспели — увидели такую картину: с руки убитого десантника пацаненок лет тринадцати снимает кожу. Пристрелили на месте. Взяв погибших и раненых, оттянулись назад. Кишлак накрыли артиллерией. Позже один или два солдата скончались уже в госпитале. Жалко ребят. Погибли же геройски. Оценивая происшедшее, генерал-лейтенант, заместитель командующего ВДВ, сказал: «Это был настоящий десантный бой».
29 декабря 1980 г.
Утром, как всегда, построение. Начальник штаба ругал одного капитана: «В наземные списываетесь, говорите, почки больны… В рейдах за вас другие отдуваются, а сами пьете, как…» Капитан резко возражал Преснякову. Так что к единому мнению оба не пришли.
Пишу дневник на коленях. Подходит к концу последняя тетрадь… Очень неудобно работать. Унесли от нас стол. Насовсем. Мы его брали «в аренду» в радиоузле. Хоть и не весьма (металлический, раскладной, малость покореженный), но был. Сейчас нет и его. Вот такие у нас условия. Ни-че-го… В палатке дрыхнет «Губошлеп», остальные куда-то умчались. Да и бог с ними — все надоели…
А самолет и сегодня не пришел. Что ж, плакать не будем. «Переживем, все переживем, если, конечно, доживем…»
Вместо эпилога
Степанов нашел все-таки еще одну тетрадь. Но вскоре он потерял всякий интерес к дневнику. Начинался 1981 год. Новые испытания, новые потери — все это было еще впереди. Дневник, который Алексей вел осенью 1980-го, сохранился чудом. Он горел в подбитой машине, но записи сильно не пострадали. Перечитывая их по возвращении в Союз, Алексей как-то подумал, что зря он не вел дневник и в 1981-м. Если бы Степанов продолжил свои записи, то в этом скупом повествовании особое место заняли бы события двух дней. Вот как бы рассказал о них Степанов:
22 июня 1981 г.
Последние дни были самыми мучительными. Пришел приказ на замену. Должен ехать в Прибалтику. Вот и все решение вопроса: никакого вывода. Ждали мы его полтора года. Теперь разбросают по свету, как Бог иудеев. Нам постоянно будет не хватать друг друга…
Итак, замена. Можно бы порадоваться: дожил. Но все-таки получилось неожиданно. Подействовало оглушающе. Неужели в разные стороны?!
Не успел прийти в себя, вдруг новая весть: замена приостанавливается. Это касается именно того региона, куда должен ехать я — Прибалтики. Причина понятная. Она, как говорится, не для печати. Седьмая воздушно-десантная дивизия, дислоцированная в Каунасе, «сидит» на боевой готовности. События в Польше. Поэтому можно попасть не в Литву, а куда-нибудь под Варшаву… Наверное, там было бы получше, чем здесь…
