«Как же я упустил?!» – обругал себя Павел за то, что не позаботился о маскировке и вообще о соблюдении секретности. Тралы представляли собой новинку, немцы знать о них не должны. Он бросился к полигону. Стараясь спрямить путь, перемахнул через изгородь, побежал огородом, сшибая картофельную ботву. Наконец выскочил к низине и ничего не увидел. «Где танки, где тралы?» – подумал он в растерянности. Лишь приглядевшись, заметил какие-то грязно-желтые валуны и рассмеялся. Оказывается, война научила маскировке. Едва услышав гул, танкисты выключили моторы, накрыли машины сетками с нашитыми лоскутами рогожи, а сами залезли под днища.
Однако «рама», описывая неторопливые круги, продолжала висеть над лощиной. Может, летчики все же что-то заподозрили? Или привлек внимание немецкой разведки тот факт, что полнокровный танковый батальон снялся с фронта и расположился в глухом полустанке – для какой цели?
Павел пошел назад. Борового он застал за чисткой пистолета. На столе, застланном газетой, лежали темные, серебристо поблескивающие детали – длинный язык курка, тугая пружина, рукоятка с эбонитовыми щеками, обойма, в отверстиях которой желтели пузатые патроны. Каждую деталь он протирал бумазейным платком, смахивал невидимые пылинки. Увидев Павла, Федор легкими, почти незаметными движениями собрал разрозненные части, с отчетливым щелчком вогнал обойму в рукоятку, сунул пистолет в кобуру.
– «Раму» видел? – спросил Павел.
– Слышу. Да ребята мои ученые, попрятались, как мыши в нору.
– Только, сдается, неспроста она кружит. Как у тебя с охранением?
– Четыре поста со всех сторон.
– На всякий случай выставь и подальше «секреты». Тральщики теперь предмет особой важности.
Федор толкнул дверь в соседнюю комнату:
– Маслюков! Позови помощника!
– Есть!
– Не «есть», а «слушаюсь». Привыкай!
– Ладно, – проворчал ординарец. Он, видно, спал и сейчас не мог найти пилотку.
– У тебя тот же самый Маслюков?
– Куда ж он денется? Все время при начальстве…
Маслюков нашел пилотку, проходя через комнату, хмуро козырнул Павлу и скрылся за входной дверью.
– Вот он, Петренко да я остались от тех, кого ты раньше встречал. Кто-то на повышение пошел, а больше сгорело у Сталинграда да на Курской дуге, – проговорил Боровой, глядя вслед Маслюкову.
– Я ведь к тебе по такому делу. Надо с личным составом теорией подзаняться. Когда удобней?
– А вот когда «рама» летает.
– Она может в любое время летать.
– Тогда сделаем так. Практику вести, скажем, с трех до шести, пока немцы спят, а днем твои занятия и сон. Согласен?
В дверь постучали. Пришел помощник Петушков – большеносый капитан в черном комбинезоне. Боровой распорядился насчет «секретов» и новом распорядке дня. Петушков молча кивнул и пошел к лощине, где работали танкисты, осваивая непривычную технику.
Я теперь с горы высокой
Вниз смотрю. И там и тут
По могилам великанов
Люди-карлики ползут.
Г. Гейне
Михалев появлялся на работе в бронетанковом управлении раньше всех в отделе и сразу же брался за газеты. Он начинал с рубрики «На других театрах войны», отыскивая сообщения о бомбежках германских городов. Эти налеты усиливались. Вот уже с недосягаемых для «мессершмиттов» высот начали работать американские «летающие крепости» не только ночью, но и днем. Оттягивая открытие второго фронта, ударами с воздуха союзники старались показать, что тоже воюют в Европе и подрывают немецкую экономику. Но не эти соображения занимали Александра Александровича. Он надеялся, он молил, чтобы какая-нибудь бомба попала в штаб абвера, сожгла архив и убила тех, кто его знал.
Секретные сводки, поступавшие в бронетанковое управление, сообщали о неуклонном росте выпускаемой военной продукции. Из глубин России шли усовершенствованные самолеты, танки, самоходные орудия, пушки. На Нижне-Тагильеком заводе модифицировали тридцатьчетверку, увеличили запас горючего, коробку передач заменили на пятиступенчатую, повысили толщину брони. На танк установили литую, с широким прогоном башню, в ней разместили еще одного члена экипажа – заряжающего, и поставили длинноствольную 85-миллиметровую пушку, которая могла успешно состязаться с «тиграми», «пантерами» и «фердинандами». Вес танка возрос с 27 до 32 тонн, однако это не отразилось на скорости, маневренности, проходимости. С фронта стали приходить письма, где танкисты, сравнивая Т-34-85 с захваченными «пантерами», хвалили новую машину. Практически она сохранила прежние великолепные качества, тогда как «Каптеры» страдали от механических неполадок и легко горели.
От чтения таких писем у Михалева начинали ныть виски. Как уцелеть? Где найти спасительную щель, чтобы забиться в нее, переждать лихолетье?
Злая судьба связала его с Теодором Валентиновичем. Тогда Михалев носил другую фамилию, его родной отец служил в германской фирме, которая после Рапалльского мира имела с советской Россией тесные деловые контакты. Немцы строили заводы в СССР, много русских работали и учились в Германии. Вместе с детьми дипломатов, торговых работников, военных атташе он ходил в школу при посольстве, увлекался немецкой литературой, искусством, музыкой. Ему нравилась чистота на улицах, умная бережливость, скромный достаток немцев, сумевших быстро наладить жизнь после военного разорения и выплаты миллионных контрибуций странам Антанты. Теодор Валентинович преподавал в школе немецкий язык и обратил на него внимание, когда он учился еще в седьмом классе. Подростку льстило, что учитель разговаривал с ним, как со взрослым, задавал уроки, с которыми трудно справлялись другие ученики. Дом учителя был рядом с русской колонией. Все знали, что он – член коммунистической партии Германии, однако просил не распространяться об этом, так как в Германии коммунистам очень сложно жить и вести борьбу. Часто Саша бывал у него на квартире, пил некрепкий кофе с овсяными пирожными – их недурно пекла дочь, симпатичная фрейлейн Инга, в которую он был тайно влюблен.
Шло время. Саша с отличием переходил из класса в класс, взрослел. И однажды случилось то, о чем он мечтал и чего страшился. Теодор Валентинович забыл какую-то книгу, которую хотел показать классу, попросил Сашу сбегать за ней. Он застал Ингу одну. Получилось как при помешательстве. Оказывается, девушка тоже любила его… Когда он вернулся с книгой, учитель выразительно посмотрел на часы. «Мы долго не могли ее найти», – пробормотал Саша, краснея от стыда. Впервые он так бессовестно лгал.
С того все и началось. Через два месяца Инга сказала, что забеременела. Аборт в Германии запрещался, частный врач стоил огромных денег. Потрясенный не менее Саши Теодор Валентинович ничем помочь не мог, он сам жил на умеренное жалованье, в гневе намеревался расстаться с Ингой, для которой потеря дома означала верную гибель. Она бы не нашла работы. В мире уже наступал кризис, останавливались предприятия, начиналась безработица. К отцу обращаться не имело смысла. У него тоже не было накоплений, притом ему грозили немедленная высылка и арест.
Теодор Валентинович просил помощи у коллег. Они приходили, подолгу разговаривали с «пострадавшим» и уходили, убеждаясь в несостоятельности молодого человека когда-нибудь вернуть долг. Смилостивился один лысеющий толстячок. Ему стало жаль молодого русского, загнанного в угол, близкого к самоубийству. Но прежде, чем дать денег, он потребовал подписать какие-то бумаги. Обессиленный от страданий Саша не понял, о чем там писалось, усвоил лишь слова, которые произнес толстяк, когда засовывал бумаги обратно в портфель:
– Не уважай я Теодора Валентиновича, пальцем бы не шевельнул ради такого пакостника. Отныне слушайтесь его больше, чем папу с мамой. И не дай бог…
Теперь помимо уроков Теодор Валентинович стал заниматься с ним другими вещами. Бесконечно ему благодарный, Саша впитывал его рассуждения о путях Германии, перспективном движении нацистов, к которым переходили многие молодые коммунисты, о духовном родстве немецкого и русского народов. Потом стал выполнять мелкие поручения, рассказывал, о чем говорят сверстники, что слышно в русской колонии о тех или иных событиях в России, кто из старших, по его мнению, работает на ГПУ. Учитель понемногу ссужал деньгами, получая расписки, иногда тактично исчезал, оставляя его с Ингой одних. Девушка шептала о том, что они непременно станут мужем и женой, купят дом, нарожают детей, отец сделает все для их счастья. А пока надо делать то, о чем отец просил, – учиться, приобретать надежную специальность, делать карьеру. В этом ничего предосудительного не было. Теодор Валентинович также обучал будущего зятя способам переписки, умению наблюдать, делать выводы, кратко их формулировать. Назвал адрес в России, куда ему следовало писать, чтобы конверты не вскрывались на международной почте, а доходили до Теодора Валентиновича целыми. Наконец перед самым отъездом Сашиной семьи в Россию объявил, что все посланцы от его имени заслуживают полного доверия в том случае, если при знакомстве будто бы машинально перепутают имя с отчеством, назовут его «Валентином Теодоровичем», а не наоборот. Саша должен был извещать о своих делах не реже одного раза в полгода.
