Но и «Пантере» досталось крепко. Фугасный снаряд ударил рядом с торчавшей из капонира башней, смял боковую броню и повредил механизм поворота башни. Русская самоходка уже горела, но быстро приближались две «тридцатьчетверки».
«Пантера», взревев семисотсильным двигателем, выскочила из капонира и выстрелила в один из русских танков. Промахнулась. Перекошенная башня, разворачиваясь, с хрустом сломала несколько зубцов и застыла. Экипаж торопливо выскакивал из всех люков.
Наводчик «тридцатьчетверки» вложил бронебойный снаряд в боковую броню и проломил ее. Пулеметные трассы догнали двоих немецких танкистов, трое успели скрыться за песчаными буграми. Еще два снаряда добили «Пантеру». Вспыхнул бензин, и рванул боезапас. В трехстах метрах от нее взорвалась самоходка Волынова.
Бой в редком сосновом лесу закончился быстро. Вторую «Пантеру» разбили Пантелеев и Чистяков. Две противотанковые пушки расстреляли и раздавили гусеницами танки Сенченко. Пехотный взвод, прикрываясь огнем, пытался уйти, но их догоняли очереди из танковых пулеметов.
Путь к железной дороге оказался непростым. Три танка и самоходка Гриши Волынова горели чадными кострами. Еще одна «тридцатьчетверка», с разбитой ходовой частью, застыла среди перепаханного гусеницами соснового перелеска. Чистяков наклонился над Гришей, который лежал с открытыми глазами.
Волынов попытался улыбнуться, но в глазах застыла тоска. В него угодили не меньше десятка осколков, был разорван бок. Сквозь многочисленные витки бинтов проступало вишневое пятно. Подошедший Тимофей Лученок глянул на парня, снял было танкошлем, затем, кашлянув, снова надел его. Молча побрел к машине.
В перелеске, рядом с догорающими танками лежали человек пятнадцать раненых. Для их охраны оставили подбитую «тридцатьчетверку» с экипажем. Семь машин, увеличивая скорость, двинулись к нитке железной дороги. В самоходке Пантелеева трещала и шипела рация. Реутов спрашивал, где они находятся.
– В трех километрах от железки…
– Чего тогда телитесь? Вперед!
– Уже двигаемся. Пришлите санитаров. Слева от проселка песчаная грива. Там раненые и погибшие.
Говорить о потерях не имело смысла. Осталось семь машин и три километра до железной дороги. Возле переезда разглядели дот и замаскированную в капонире пушку. Не желая нести новые потери, Пантелеев приказал уничтожить их тяжелыми снарядами «зверобоев».
Вскоре вышли к разъезду «тридцать восьмой километр», где стоял всего один дом путевого обходчика, и заняли оборону. Десантники, как всегда, искали трофеи. Возле разбитого дота и засыпанного землей орудийного капонира лежали несколько убитых немцев. За насыпью расстилалась степь, а впереди на горизонте поднималась полоса дыма.
– Что, Орел уже? – спросил кто-то из десантников.
– Нет, дяденька, Орел в другой стороне, – показал направление мальчишка лет двенадцати.
– Ты как здесь оказался?
– Живем мы здесь. Маманя – путевой обходчик, а мы с братом пришли одежкой у фрицев разжиться. Можно?
– Быстрее только, – поторопил мальчишек лейтенант Звонарев. – Как бы снова бой не начался.
Показался состав, который, разглядев танки, остановился и медленно попятился назад. По нему открыли огонь, подожгли несколько вагонов, паровоз, окутанный клубами пара, кое-как потащил состав в обратную сторону.
Через некоторое время немцы подтянули танки и попытались вытеснить русских с разъезда. Завязалась перестрелка. Рискнувший подойти ближе тяжелый Т-4 подожгли, он горел метрах в пятистах посреди степи. Остальные вели частую стрельбу, спрятавшись в мелких укрытиях.
– Когда наши подойдут? – нервничал Лученок. – Соберут фрицы кулак покрепче и перебьют нас.
Снаряд прилетел из-за жидкой лесополосы и пробил броню «зверобоя». Чистяков потерял сознание и очнулся, когда его уже вытащили из дымившейся машины. Нестерпимо жгло плечо и ноги.
Рядом сидел, привалившись к стене дома, Вася Манихин. Перевязанная нога была вытянута вперед. Увидев, что лейтенант пришел в себя, протянул фляжку.
– Выпей грамм сто. А Костю Денисова наповал, – сказал он, но в голосе особой печали не слышалось.
Заряжающий был рад, что сумел выбраться из машины, впереди санбат или госпиталь. Не надо ходить в атаку и прислушиваться к вою снарядов.
– Сейчас санитарная машина придет. Отвезем вас в санбат, – присел рядом с Чистяковым капитан Пантелеев. – Ты как себя чувствуешь?
– Ничего, – отозвался Саня. – В сон только клонит.
Через две недели, уже в санбате, лейтенант Александр Чистяков узнал, что в сосновом перелеске, где они столкнулись с «Пантерами», под бомбежку попали раненые и санитарная машина, подошедшая из санчасти полка. Погибли санинструктор Ольга Морозова и его старый товарищ Гриша Волынов.
Новости и объемистый вещмешок трофейных харчей привез Коля Серов. Посидели втроем вместе с Васей Манихиным под яблоней, неподалеку от палаток медсанбата.
– Паше Рогожкину машину дали, – рассказывал последние новости Коля Серов, разливая водку по кружкам. – Тебе привет от него. А Орел без нас взяли. Бригада на переформировке, снова половину машин в наступлении потеряли. Новые получаем. Вы тут не залеживайтесь, ребята ждут.
– А куда торопиться? – жмурился на солнце подвыпивший Вася Манихин. – Я хоть выспался как следует.
– И ты тоже не торопишься? – ревниво поинтересовался у Чистякова наводчик.
– Где Ольга и Гриша похоронены? – после короткого молчания спросил Чистяков.
– Там же в сосновом леске вместе с остальными. С дороги обелиск со звездой виден.
– А полк далеко стоит?
– Километров двадцать отсюда. Сообщишь, когда выписываться будешь. Пантелеев обещал сразу машину прислать.
– Сообщу, – отозвался Саня.
В голове смешивалась тоска о погибшей близкой ему женщине, товарищах, с кем прошел этот путь, и одновременно подступала какая-то легкость. Он жив, его помнят и ждут. День был яркий. Глаза щипало то ли от солнечного света, то ли еще от чего.
