Мальчик отодвинул пустые яичные скорлупки и принялся за молоко. Хлеб уже исчез в почти пустом желудке.
— Знаешь, я говорю, что во всем классе только у меня отец награжден Военным крестом с тремя пальмовыми ветвями[159]. Все ужасно завидуют… Папа, ты знал, что сюда идут американцы? Всех бошей в их черных мундирах скоро перебьют. Вчера взорвали бистро. Там было полно бошей. Рауль сказал, что кровь текла по канавам. Немецкая кровь… Господи, как бы я хотел это видеть! Папа, завтра я вычищу твой мундир. Ты должен надеть его, когда здесь будут американцы. Знаешь, что у них тысячи танков? Как думаешь, они окружат танками Париж? Как думаешь…
Отец встал.
— Пора спать… Да, да, я знаю, что американцы наступают, но их придется подождать. Они долгое время шли сюда, можно подождать еще немного.
— Когда они будут здесь? Как думаешь, появятся они этой ночью?
— Возможно, — ответил отец. — Увидим, когда проснемся утром.
Жара августовской ночи была гнетущей. Ворочаясь в постели, ребенок слышал, как отец погасил лампу и пошел в свою комнату. Слышал, как закрылась дверь, И тут же прогремел взрыв. Ребенок выскочил из постели, побежал и прижался к стене. На него посыпались пыль и кирпичи. Он почувствовал запах дыма и увидел, как пламя уже лижет край двери.
Ребенка вынесли первым. Он был в шоке, в синяках, но других повреждений не было. Отца его пришлось поискать. Спасатели разгребли кучи мусора, кирпичей, обгорелого дерева и битого стекла. Этот человек неподвижно лежал на тротуаре, но даже ребенок видел, что он мертв. Лицо его превратилось в кровавую массу.
Всхлипывающего ребенка отдали под попечение монахинь в ближайший женский монастырь. Ему дали успокоительного, уложили в постель, и пока мальчик не забылся беспокойным сном, приходили мужчины и спрашивали, видел он или слышал что-нибудь перед взрывом. Он не видел ничего. Сосед утверждал, что мимо проезжал автомобиль, замедлил у дома ход, и какой-то человек бросил что-то в переднее окно квартиры. Кто-то еще говорил, что из темноты выбежали двое. Одни говорили, что эти люди были в мундирах, другие, — что в штатском.
Ребенок остался совсем один в целом мире. Его любимые американцы прибыли, но слишком поздно, чтобы спасти мальчика от личной трагедии. Так и осталось неясным, кто убил отца мальчика — немцы или французы, и почему. Был этот человек предателем, которого приговорили без суда соотечественники? Или, как многие другие, стал невинной жертвой террористов?
Никто не знал. И так было с сотнями других.
У Бруно Витта в Париже было много друзей — во всяком случае, он так считал. Где они были в тот августовский день, знать он не мог, но дружескими обязанностями они определенно пренебрегли.
Когда истерически бесновавшаяся толпа преследовала его, он бежал по улице дю Фабур-дю-Тампль. Преследование возглавляла девушка, Ивонна Дюбуа, бывшая верным членом Сопротивления вот уже сутки. До того она входила в группу избранных женщин, имевших вход в номера сотрудников СД в отеле «Мажестик». Сегодня она благоразумно повернулась спиной к подобной привилегии. Ее долг был ей ясен, и она отдавала все силы делу Сопротивления.
Бруно Витт в панике споткнулся и упал. Толпа тут же набросилась на него. Его выцветший серый мундир быстро изорвали в клочья, две обезумевшие домохозяйки дрались из-за его фуражки. Ивонна Дюбуа перерезала ему горло портновскими ножницами и радостно окунула руки в горячую кровь.
— Я убила агента гестапо! — пронзительно выкрикнула она и замахала красными руками толпе на другой стороне улицы. — Я убила агента гестапо!
Вновь появившиеся не обратили на нее внимания. Они были слишком заняты своими патриотическими подвигами. Среди них находились две голые девицы с намалеванными на груди свастиками. Толпа остановилась, усадила свои жертвы посреди улицы на низкие табуреты и под одобрительные возглас и аплодисменты принялась брить им головы.
Потом, поскольку прибыли освободители, их вытащили на всеобщее обозрение. Матерей с маленькими детьми, которые решали некоторые проблемы военного времени, беря в любовники немецких солдат; кроткого вида владельцев магазинов и конторских служащих, которые доносили гестаповцам на лояльных французов; безобидных старых консьержек, которые стали причиной гибели многих участников Сопротивления, так как совали нос, куда их не просили. Всех их вытащили из укрытий и демонстрировали на улицах под одобрительные и издевательские возгласы истеричных толп.
Сидевшего в тачке голого мужчину возили в тачке взад-вперед по одной из главных улиц. На груди у него висел плакат со знакомым словом: «КОЛЛАБОРАЦИОНИСТ». Какая-то женщина высунулась из верхнего окна и выплеснула на голого содержимое ночного горшка. К сожалению, рассчитала она плохо. На голого попало лишь несколько брызг, а один из новоявленных героев страны получил все остальное на голову и плечи.
— Liberte![160] — ревела толпа.
Все мужчины и женщины внезапно возгорелись желанием блеснуть своим патриотизмом, превзойти соседей в актах доблести перед лицом врага. Не было таких, кто не убил хотя бы одного немца. Многие, видимо, убили нескольких. Дороги должны были быть переполнены телами ненавистных бошей, которые так глупо скрестили мечи с благородными и доблестными русскими.
На каждом углу играли аккордеоны. К ним присоединялись банджо и дешевые дудки. Весь мир вновь был счастлив. Демократия вернулась во Францию.
— То, что Париж уцелел, — моя личная заслуга, — заявил фон Хольтиц американскому генералу, который его допрашивал. — Мне было приказано уничтожить город, но, естественно, как только я понял, что фюрер сошел с ума, мне пришлось принимать собственные решения.
— Я спас трех евреев от газовой камеры, — сказал один офицер гестапо. — Я лично спас их. У меня есть доказательство, у меня есть свидетели!
— Я знал одного из оберстов, которые участвовали в покушении на фюрера двадцатого июля, — заявила женщина-лейтенант Шмальтц из НСФ[161]. — Я знала, что готовится, однако не выдала его властям. Я могла это сделать, должна была это сделать! Это был мой долг, однако я с риском для жизни хранила молчание.
Внезапно все французы стали патриотами, а все немцы оказались долгое время вынужденными выполнять ненавистные для них приказы. Но Париж был освобожден!
Миновала полночь. В кабинете генерала Мерселя[162] совещались офицеры. Все были в боевом обмундировании, у каждого при себе был автомат. Мерсель склонился над картой. В этот день мы должны были покинуть Париж и пересечь границу у Страсбурга; во главе должен был двигаться второй батальон.
— Думаю, нам следует ожидать ударов групп Сопротивления, — предупредил Мерсель. — Они вышли из подполья и жаждут мести. Мы должны перегруппироваться как можно быстрее. Ничто, повторяю, ничто не должно вставать у нас на пути. Любые удары нужно отражать всеми доступными средствами… Мы должны прорваться! Вам ясно, господа?
Офицеры с мрачным видом кивнули. Мерсель выпрямился, поправил черную повязку на пустой правой глазнице. И тут зазвонил телефон. Адъютант генерала снял трубку, послушал и протянул трубку Мерселю.
— Это вас. Генерал фон Хольтиц. Видимо, дело очень срочное.
Мерсель скривил гримасу.
— Алло? Генерал-майор Мерсель слушает.
— А, Мерсель! Говорит Хольтиц. Что вы там делаете, черт возьми? Говорят, собираете вещи и готовитесь в путь. Надеюсь, это неправда?
— Это правда. Примерно через два часа мы покинем Париж и двинемся на Страсбург.
На другом конце провода поднялся крик. Мерсель отвел трубку от уха, офицеры заусмехались.
— Я запрещаю вам! Я все еще ваш командир и считаю, что по-прежнему обладаю властью. Приказываю оставаться на месте, пока я не решу, что вы должны отходить.
— Мне очень жаль, но я больше не под вашим началом. Я получил приказ отходить непосредственно от генерала Моделя. Мне приказано отправляться примерно через два часа, взяв с собой все снаряжение.
Тяжелое дыхание фон Хольтица было слышно по всей комнате.
— Снаряжение? Что вы имеете в виду? Вооружение, боеприпасы, танки?
— Так точно. Всё вооружение, все боеприпасы — и все девять моих танков. — Мерсель мрачно усмехнулся. — Вы, наверно, помните, что я командую танковой дивизией почти без танков.
Фон Хольтиц фыркнул в трубку.
— Можно узнать, какова цель этого бессмысленного маневра?
— Мне приказано пересечь границу под Страсбургом, там мы перегруппируемся и получим четыреста новых танков прямо с завода. Генерал-фельдмаршал дал мне целых две недели на то, чтобы солдаты освоились с новыми машинами. — Мерсель засмеялся снова, офицеры закачали головами и стали негромко переговариваться. — Он не очень щедр на время подготовки, но мы будем делать все возможное. К концу месяца снова сможете увидеть нас в Париже.
