— Куда отсюда раненых отправили? — спросила Катя, косясь на раненого, странно покачивающегося у койки. Должно быть, контуженый.
— Подыхать их отправили. А мы, значит, и здесь околеть согласны. Да ты садись. По голосу слышу — не жидовка. Значит, садись.
Запах спирта Катя уже уловила. Да хрен бы с ними, лишь бы сказали, куда раненых повезли. Вроде еще не в хлам назюзюкались.
— Куда повезли? На Херсонес? В Стрелецкую?
— Да сядь, говорю! Гансы уже в городе. Отбегалась, комсомолка. Хлебни давай, — Катю ухватили за руку.
— Я не очень комсомолка, — сказала Катя, ненавязчиво освобождая запястье.
Здоровяк хохотнул.
— Соображаешь. Нынче разговор другой пошел. Немец в политике разбирается. Хватит тебе с гранатами бегать.
Он облапил девушку за талию.
Катя поморщилась и вполсилы вмяла его мордой в котелок. Раскачивающегося «контуженого» пнула в живот, куклой повалился на нары. Третий отскочил в темноту, заверещал:
— Я списанный. Вчистую списанный!
«Летучая мышь» на столе покачнулась, пришлось ее хватать. Здоровяк было дернулся. Пришлось еще врезать.
— Ты что, сука?! — И больной, и здоровой рукой ухватился за лицо.
Катя прижала его стриженый наголо затылок к своему животу, надавила на шею чуть выше кадыка.
— Куда раненых повезли?
— Да я откуда знаю?! Ох, хрррр, пусти!
Сержант Мезина дала утерявшему боевой дух военнослужащему глотнуть воздуха:
— До трех считаю. Куда повезли?
— Не знаю! Нам места не хватило. Хрррр! Ой, студент, ты же слышал куда. Скажи, хр…
— Так в Стрелецкую бухту их отправили. Транспорт на Кавказ, говорят, подойдет, — испуганно сказали из темноты.
— Блин, сколько вас там, подпольщиков? — злобно проговорила Катя, не выпуская толстое горло. — На свет, живо! Доложите обстановку исчерпывающе.
В темноте застучали костыли, на койке заворочался «контуженый».
Появился из тени и Списанный:
— Сестрица, а что ты такая борзая?
Катя увидела лицо, заросшее коростой. То ли горел, то ли экзема какая-то приключилась. Но дело не в этом — очень уж ласково не задетый болячкой рот улыбался. Катя, стоя вполоборота и придерживая за горло здоровяка, напряглась.
— Слышь, кадра, иди-ка на шконку, телятина, — Списанный неторопливо поднял руку с «наганом».
— Мочи ее, Хамса! У нее «семерка» за пазухой, — прохрипел здоровяк.
Катя резко его выпустила, нырнула к полу, одновременно сделав резкое движение рукой. Лампа опрокинулась, хлопнул выстрел, но чуть раньше Списанный заработал в лоб колотушкой образца 1924 года.[54] Охнув, отшатнулся. Катя подсекла ему ноги. Вместе повалились, через мгновение девушка встала с ножом в руке.
— Хорошие фрицы ножички делают. Куда тут ножны отлетели, мать их…?
На нее смотрели, еще не поняв. Вдруг здоровяк подскочил с опрокинутого табурета, кинулся в коридор.
— Счас-с… — процедила Катя.
Куда он хотел удрать по длинному коридору? Собственно, и из дверного проема выскочить не успел. Пуля, она быстрая.
Катя сунула револьвер за пояс. Что-то коллекция «наганов» образовывается, словно у безвременно почившего товарища Котовского.
— Еще буйные имеются?
Контуженый что-то булькнул, перло сивухой от него так, будто с разбомбленного спиртзавода чудом спасся.
— Товарищ, вы, наверное, неправильно поняли, — дрожащим голосом сказал тот, что на костылях. — Я к этим сомнительным личностям никакого отношения не имею. Товарищ, я здесь случайно…
Катя процедила сквозь стиснутые зубы:
— Ну-ка, на свет выйди.
Раненый, болезненно повисая на костылях, приковылял из-под защиты коек.
— Чоботко Леонид Львович? Что ж вы так, голубчик? — Катя села на стол и принялась рассеянно просматривать бумаги с печатями.
— Я же ничего такого… — пробормотал, потрясенный осведомленностью страшной бабы, человечек.
Непохож. Исхудал, уже никакой круглолицести. Довольно свежая нижняя рубашка заправлена в защитные штаны, правая штанина обрезана, ступня в гипсе. Но уши все те же — характерно крупные, по-детски розовые.
— Итак, Чоботко Леонид Львович. Год и место рождения? Где учился? Последнее место службы?
— 1923 года, Мариуполь. Киевский университет. Краснофлотец, ППС[55] №… — докладывает четко, но в глазах опасение нашкодившего спаниеля.
— И что же мы, Леонид Львович, в пропахшем карболкой и дерьмом бункере скучаем?
— В первую очередь эвакуации не попал. Жду… — ушастый инвалид поколебался и продолжил: — Как комсомолец, я счел своим долгом…
— Ясненько. Краснофлотец-комсомолец. Умница. Впрочем, не важно. Я как раз тебя эвакуировать явилась. Чтобы, значит, ни один геройски раненный комсомолец не попал в руки фашистских гадов. Сейчас на кораблик отправимся. Подлечат тебя на Кавказе. Все будет чудненько.
— По-потопят ведь немцы, — заикаясь, пробормотал будущий гений. — Не пропустят. Нельзя мне эвакуироваться. Я не транс… не транс…
— Да ладно. Самый натуральный транс. Я их видела. А насчет транспортабельности — ты просто не подозреваешь о своих внутренних резервах. Сейчас ты у меня так запрыгаешь, что сам удивишься.
— У меня нога раздроблена. Вопрос об ампутации решается…
Катя кивнула. Что с ним, с гением, говорить?
Гнала безжалостно. Скакал на костылях, ругался, кажется, всхлипывал. Проявлять сочувствие и гуманизм Кате было некогда. Даже если бы было оно, сочувствие. Два раза попадали под обстрел. Лежали среди разбитого забора, Ленчик прикрывал руками стриженое темя, кисти, торчащие из слишком коротких рукавов второпях прихваченной форменки, вздрагивали. Катя думала, что недавно сама так тряслась. Сейчас — противно смотреть. Немец, сука, лупил как по часам. В конце переулка грохнул очередной 150-миллиметровый, с глухим вздохом обрушился фасад двухэтажного дома. Катя выползла на мостовую, подобрала каску. На пропотевшей подкладке подшлемника химическим карандашом было выведено — Иванов И. Самая, значит, русская каска. Голова сразу стала тяжелой, можно надеяться, более умной. Катя потуже затянула ремень под подбородком.
— А мне? — заорал Ленчик, прижимаясь щекой к ноздреватой поверхности ракушечника.
— А ты что, бескозырку потерял? — удивилась Катя. — Жалость какая, как же ты без моряцкой гордости?
Чуть стихло, двинулись дальше. Чоботко далеко выкидывал костыли, грязновато-белые палки стучали по обсыпанной пылью и листьями мостовой. Хрипел будущий гений, как загнанная лошадь.
— Не могу больше!
— Еще немного, еще чуть-чуть. Не позорь интеллигенцию.
Под следующий обстрел попали уже у кладбища. Ползти вдоль стены Ленчику было трудно, и костыли мешали, и изнемог вконец. Впереди, над бухтой, встали в «карусель» «Юнкерсы». Десятка три — заходили один за другим, с воем срываясь в пике, гадили черными точками бомб. Катя, придерживая каску, смотрела завороженно, — над открытым кладбищем все было видно, как в театре. Значит, 1500 самолето-вылетов за день? Господи, да тут от полусотни с ума сойдешь.
Дальше у забора лежало несколько бойцов, один из краснофлотцев все оглядывался, жестами предлагая двигаться вперед. Катя отрицательно мотала каской. Поднадзорному требовалось полежать. Вдруг бойцы закричали, поднимаясь на колени, — один из «лаптежников» выпал из строя, оставляя заметный дымный след, потянул в сторону Мекензиевых гор. Бойцы вскочили, побежали вдоль забора.
— Вот так, блин! — с чувством проронила Катя, провожая взглядом дымящийся «Ю-87». — Эй, товарищ комсомолец, двинули вперед.
— Не могу. Сдохну сейчас, — прохрипел Ленчик, не поднимая головы.
— Не дури. Смотри, наши уже уходят. Немцы по квадратам бьют, следующий наш будет.
Подействовало, проскакал до угла. Катя, поддерживая за плечи, помогла форсировать кирпичный завал. Здесь повалились вместе, единственная нога краснофлотца Чоботко совсем уж не держала.
— Три минуты, — Катя постучала по черному циферблату. — Отдыхай и вперед.
— Не могу. Хоть стреляй на месте.
— Машина уйдет. Тогда до Камышовой гавани скакать козлом будешь.
Ленчик застонал и уткнулся мокрым лицом в рукав.
Козлом он так и не заскакал, зато попахивал хуже любого козлика. Катя терпеть не могла запахи несимпатичных мужчин. Краснофлотец Чоботко цеплялся за шею, жалобно хрипел-сипел в ухо. Катя хрипела еще громче, тяжел был сидящий верхом гений. Все-таки кормили их в госпитале не так уж плохо. Приходилось все время перехватывать мужские ноги под коленями. Вот он звериный оскал войны, — в мирной жизни хоть и изредка, но вас, товарищ сержант, на руках носили, а здесь все наоборот. Еще вещмешок и костыли мешают.
— Переждем!
— Не ерзай, — Катя сгорбилась сильнее, удерживая на спине полуживую ношу.
