— Пой, ласточка, пой! — сказал Митя Мокин, вспомнив, что его самого угостили этой фразой в начале собрания.
Петухов даже не оглянулся.
— Я вам, мужики, покажу, чего большевики добиваются. Видите мою руку?
Над его взлохмаченной, начинающей седеть головой взметнулась жилистая рука.
— Пять пальцев и все разной величины. Большой короче всех — так всевышнему угодно. В крестьянстве так же устроено: один поболе, другой помене над землей поднялся. А большевики чего хотят? Уровнять всех, обрезать пальцы по суставчикам, чтобы выше самого короткого никто не был.
Левой ладонью Петухов шоркнул по пальцам правой, как бы срезая их.
— Какая же это жизнь, мужики, приходит? Никто не пойдет вверх. Большевики все равно обкарнают!
Он начал проталкиваться к своему месту. Анна Гречко крикнула ему вдогонку:
— Испугались, что богатых к ногтю?
Петухов вернулся, подошел вплотную к столу и сказал, не повышая голоса:
— Тебя приставили ребятишек учить, а не мужиков. Не прыгай выше этого, а то ноги сломаешь!
И снова полез в толпу. Председатель ревкома погрозил ему кулаком.
— Не пужай, Маркел Савельич! Я тут, вся власть на местах, могу и того!..
— Позвольте мне! — крикнул от окна Химоза. Он встал на скамью и все увидели его — чистенького, приглаженного. — Разве Маркел Савельевич пугал кого-нибудь? Нисколько. Вспомните русскую пословицу: «Яйца курицу не учат». А здесь, на собрании, яйца поучают куриц. Комсомольцы агитируют за новую жизнь, хотя сами ничего в ней не смыслят. Но вот перед вами только что говорил Маркел Савельевич, человек, умудренный житейским опытом, а не молокосос. Он на пальцах убедительно объяснил вам суть программы большевистской партии по крестьянскому вопросу. Лучше этого не скажешь. Можно только добавить: большевики и при урожае голод сделают. Зачем же говорить, что товарищ… э-э… гражданин Петухов кого-то пугал. Он сказал чистейшую правду… Что же касается докладов, то это был бред неграмотных людей, они же совершенно не знакомы с теорией..
— А ты знакомый с ней? — вскочил председатель ревкома. — Кто она такая — баба или девка?
Химоза поправил пенсне.
— Я бы попросил не мешать мне… Так кто же здесь поучает крестьян? Некультурные молодые люди, называющие себя большевиками. Удивляюсь вашей молодежи, неужели она ослепла и не видит, в какое болото тянет ее местная учительница Гречко…
— Комсомол — не болото, а вот вы настоящая жаба! — вскипела Анна.
Химоза закашлялся, отмахиваясь от кем-то пущенного на него едкого табачного дыма.
— Комсомольцы только и умеют оскорблять людей… Надеюсь, родители своевременно образумят своих детей. Не понимаю, зачем парни и девушки сидят здесь и слушают скучные доклады. Им бы сейчас по улицам гулять, петь и плясать под гармошки или собираться на вечерку. Жить научит не комсомол, не учительница Гречко, а отец с матерью. Вот я и хочу…
Председатель ревкома не дал Химозе договорить.
— До чего же ты мастер языком молоть. Точь-в-точь, как тот в шляпе-котелке, который в 1917 году к нам на германский фронт в окопы приезжал. Тоже со стекляшками на глазах. Тот все визжал: «Война до победного конца!» Чисто граммофон, ей-богу! У нашего Петухова есть такой ящичек с трубой. Поставит его купец на подоконник, заведет ключом, он и заливается. Теперича в дальнейшем… Того говоруна фронтовики прогнали и пошли за большевиками в Петроград революцию делать…
— Пускай граммофон свое допоет! — крикнул кто-то на дальней парте.
— А ну его к лешему!
Из-за классной доски вышел мужчина лет сорока пяти в дырявом брезентовом дождевике. «Это Капустин, — шепнула Анна Феде, — у нас его слушают».
Новый оратор сделал большую затяжку, выпустил изо рта дым, бросил на пол и придавил ногой окурок.
— Вы меня знаете, мужики! Тут я родился и вырос. У Петухова батрачил. Когда невмоготу стало — подался на железную дорогу копейку зароблять. Всяко бывало: голодал, босиком ходил, на станции к купцу Макарову в работники нанимался. Уж я-то знаю, какие «добрые» эти богачи. Все соки из тебя выжмут!
У большевиков правда, мужики. Больше искать негде. Тут рабочие ребята со станции не шибко гладко говорили, но им поверить можно, а не тому граммофону, которого Петухов завел. Сладко он поет, да только меня от сладкого тошнит… Эх, да что там говорить!..
Капустин повернулся к столу.
— Записывайте меня в комсомол!
— Как же быть? — шепотом спросил Федя у Мокина!
— Записывай, потом разберемся!
— Почин сделан! — обрадовался Федя. — Кто еще? Эй, молодежь, подходи поближе!
— Пиши меня! — громко, на весь класс заявил Андрей Котельников.
На первой парте завозился его отец.
— Андрюшка, я с тебя шкуру спущу!
Молодой Котельников распахнул полушубок, на английском френче засверкали медные пуговицы.
— Слышь, тятька, спускай мне шкуру! А я на тебя в госполитохрану заявлю!
— Ладно, дома поговорим! — свирепо буркнул отец.
Анна Гречко встала за столом, сняла с плеч платок.
— Я вхожу в ряды Эр-ка-эс-эм! И не боюсь, что мне обещают сломать ноги!
Ей было видно, как Петухов и Химоза пробивались к выходу. Подпоясанный красным кушаком толстомордый мужик надел на руку табуретку и тоже начал проталкиваться к дверям.
— Записывайтесь в комсомол, товарищи! — призывал Федя.
Анна занесла в список еще трех парней. Девушки к столу не подходили…
Закрывая собрание, председатель ревкома затянул Интернационал, его поддержали Федя, Митя и Анна. Больше никто не знал слов, и гимн прервался после первого куплета. Тогда Капустин запел «Смело, товарищи, в ногу». Эту песню допели до конца.
Расходились уже в сумерках. В избушке, где квартировала Анна Гречко, докладчики пили чай с яричным хлебом, посыпая его солью. Хозяйка, бойкая, суетливая старушка, угостила комсомольцев сладкой паренкой — испеченной в русской печи брюквой. Прощаясь, она потрепала кудрявую Федину шевелюру, потрогала лоб.
— Что ты, бабушка? — удивился Комогорцев.
— Никаких рогов нет!.. Врут все! Идите с богом! Ты, Аня, не провожай, в темноте еще варнаки нападут.
Приезжие пошли на разъезд одни, Андрей Котельников с ними не простился, отец запер его на ночь в стайке, вместе с коровой…
В переулке из-за высокого забора кто-то бросил в комсомольцев увесистый обломок кирпича, но не попал.
— Это петуховские парни провожают нас свежим пшеничным хлебом! — сказал Федя.
За околицей, когда вышли на дорогу, он пропел частушку:
Я отчаянна головушка,
Ничем не дорожу,
Если голову проломят,
Я полено привяжу…
Небо было темное, опять начинался противный мокрый снег.
— Слушай, Митя, где твоя конторская книга со знаменитым докладом?
— Оставил на память Анне Васильевне!
— Ага, ты уже и отчество ее знаешь? Так, так!..
— Я хотел посылать за вами, — сказал Блохин, как только Митя Мокин и Федя-большевичок перешагнули порог партийного комитета. — Тут такое заваривается… Одним словом, тревога, товарищи!..
Комсомольцы стоя выслушали Блохина… Он рассказал о том, что на юго-востоке Забайкалья начинают действовать белогвардейские банды. Они выходят из Маньчжурии, снабженные японским оружием и боеприпасами. Бандиты налетают на станицы, расположенные на берегу пограничной реки Аргунь, громят ревкомы, убивают коммунистов и комсомольцев, сжигают их дома. Небольшие банды появились и в Прибайкалье…
Армия Дальневосточной республики ведет бои на фронтах, отвлекаться на борьбу с бандами в тылу не может, поэтому части особого назначения, состоящие из членов большевистской партии и комсомола, принимают этот удар на себя. В окрестных селах бродит какая-то банда. Своими силами придется охранять станцию, депо, водокачку, телеграф и железнодорожный мост. Бойцы ЧОНа должны теперь ходить на работу с винтовками, чтобы в случае тревоги немедленно явиться на сборный пункт. Все коммунисты и комсомольцы будут ночевать в нардоме, там же располагается штаб ЧОНа.
— Обойдите всех комсомольцев и предупредите их об этом, — строго наказал Блохин. — Ну, а как в деревне погостили? Да вы садитесь!
Митя и Федя подробно рассказали о собрании в школе, о людях, которых удалось запомнить. Поведение Химозы больше всего заинтересовало Блохина.
— С этим типом нам еще придется встретиться не раз! — Блохин посмотрел на часы. — Ступайте, ребята!..
— Уснуть бы часок, — сказал, потягиваясь и позевывая, Федя, — ночь-то мы на разъезде, да на тормозе провели в обнимку с холодом.
Митя подтолкнул его в спину.
— Иди без разговорчиков! После мировой революции отоспимся!..
* * *
Никогда Костя не собирался в школу так, как в этот раз. Опоясался ремнем поверх пальто, справа от медной бляхи надел подсумок с несколькими обоймами патронов. Прикрепил к шапке найденную на станции красную звездочку. Винтовку взял «на ремень», левой рукой подхватил связку учебников. Мать молча наблюдала за его сборами, проводила до калитки и прошептала: «С богом!»
