— Подходили же местечковые сорванцы, так немцы давали и им всего.
— Нет, как пить дать пожалели б тебе, — покивал головой Иван Падерин, — ведь сам говоришь, в золоте! Нет, как пить дать…
— Так у них все завернуто в золото, — уверял Микита. Тогда не удержался Парфен Вершков.
— А это вовсе и не золото, — подал он голос. — Это, должно быть, бумага у них такая. Так в нее они и завертывают… там сыр, масло разное… И не из золота она.
— Ну, как на иконах, — уточнил Кузьма Прибытков.
— Так черт ее знает! — почесал затылок Драница.
— Одним словом, попробовать тебе немецких пряников не довелось? — съязвил Иван Падерин.
— Так.
— А Браво-Животовскому? Его-то хоть накормили немцы?
— Вроде бы нет. Зато дали винтовку бельгийскую с патронами, во такими широкими, и полицаем назначили в Веремейки. Говорит, скоро форму получит.
— Да-а-а, — мечтательно вздохнул Кузьма Прибытков, и все вдруг засмеялись, так складно у него получилось, будто это говорил сам Драница.
На улице снова послышались шаги. На этот раз порог переступил Сидор Ровнягин.
— Тебя ждать, — сказал с упреком Зазыба, — так быстрее жабу в Кулигаевку кнутом гнать.
— Тут порой и не думаешь, — махнул рукой Сидор, — а забота тебя сама найдет. Это ж моя корова провалилась в трясину у Святого озера, так пока тащили, все веревки порвали в корягах.
Выходит, и корить человека не за что было. Сидор подошел к столу, сел так, что заслонил свет от лампы.
— Зачем звал? — глянул он в упор на Зазыбу.
— Так… — Зазыба тоже не сводил глаз с Ровнягина.
— С колхозом треба что-то решать, — будто по договоренности с Зазыбой, пояснил Кузьма Прибытков.
Но Сидор даже не обратил на него внимания.
— Так почему бы тогда не созвать общий сход, раз уж дело дошло до того, чтобы распускать колхоз?
— Никто не собирается его распускать, — нахмурился Зазыба. — Вопрос о роспуске мы не должны ставить. Другие пущай делают как знают, а мы у себя не будем распускать. — Он обвел всех тяжелым взглядом, добавил: — Поделим лишь по спискам колхозное имущество. Будет считаться, что роздали его па сохранение до прихода Красной Армии.
Все, в том числе и Ганна Карпилова, недоверчиво посмотрели на заместителя председателя колхоза.
— Гм, — усмехнулся Кузьма Прибытков.
Действительно, мудрее нельзя было придумать. Предложение Зазыбы, по существу, спасало все. Как говорится, и волки будут сыты, и овцы целы.
— А когда придут наши, — продолжал Зазыба, — люди и вернут все.
— Так они тебе и понесли! — заерзал на лавке Микита Драница. — Я наших мужиков знаю! Будешь ты, Зазыба, потом по дворам бегать да по веревке опять собирать!
Зазыба посмотрел исподлобья на неожиданного колхозного радетеля и словно отрубил:
— Я тоже их знаю. Когда в колхоз вступали, ничего не утаивали.
— Тогда вот что, — будто подводя итог, положил правую руку ладонью на стол Сидор Ровнягин, — вы нам отдадите то, с чем мы пришли к вам, когда присоединялись к колхозу. И землю, и имущество. А мы там уж сами посудим-порядим, что к чему.
Это вызвало у веремейковцев хохот.
— Вот куркуль! — покрутил головой Иван Падерин.
— Как говорит Животовщик, волчий дух по лесу тянет, — добавил Микита Драница.
— Вы со своим Животовщиком уже обделались, — зло ответил Сидор Ровнягин.
Тогда возмутился Парфен Вершков:
— Поглядим еще, как вы там, на своих поселках, обделаетесь… А предложение твое нам не подходит.
— Почему?
Зазыба недовольно потер брови сперва над левым глазом, затем над правым.
— Ладно, не ссорьтесь, мужики, сегодня еще и черти на кулачках не бились, а вы… — Он посмотрел на Сидора. — Парфен правду говорит. Вместе пахали, вместе сеяли, вместе и жать должны, а там…. Словом, завтра перемерим рожь, да и начнем. — Потом перевел взгляд на Ивана Падерина. — Садись вот, Хомич, ближе к лампе, писать будешь. Сперва протокол, а потом список составишь.
Счетовод достал из шкафа стопку чистой бумаги.
— Как писать? — спросил он.
— А так и пиши, — показал пальцем Зазыба на лист бумаги, — мол, правление колхоза на своем заседании от такого-то числа одна тысяча девятьсот сорок первого года постановило раздать крестьянам колхозное имущество, в скобках — на сохранение до прихода Красной Армии. Понял?
— А вот этого и не надо писать, — остановил Зазыбу Парфен Вершков.
— Почему? — пришел в недоумение Иван Падерин.
— Так не хочу, чтоб Зазыба повис на сосне где-нибудь за Кандрусевичевой хатой!
Кузьма Прибытков тоже затряс головой.
— Парфен правду говорит, — поддержал он Вершкова. — Треба подумать.
— Да-а-а, тут и в самделе прикинуть надо, — положил ручку на чернильницу-непроливайку помрачневший Иван Падерин.
— А что тут прикидывать! — презрительно посмотрел на веремейковцев Сидор Ровнягин. — Это Денис не подумал, что заставляет писать так. Протокол — такая вещь, в него никому не запретишь заглянуть, скобками не закроешься, всякий сообразит, положим, тот же комендант: значит, Красную Армию ждете? Хлеб и разное прочее для нее запасаете?
Зазыба выслушал всех, но мотнул головой и еще раз ткнул пальцем в бумагу.
— Пиши, Хомич, пиши, как я тебе велю! Нечего в прятки играть!
— Так война ж теперь, — пожал плечами Кузьма Прибытков. — Недаром говорят, в голод люди намрутся, а в войну — налгутся.
… Все это происходило ночью, а на следующее утро Зазыба уже собирался идти в Поддубище да делить на полосы колхозное жито.
Завтракал он наскоро, только выпил с краюшкой занятого у Прибытковых хлеба корец холодного, прямо из сеней, молока. Марфа еще хотела налить ему, стояла подле с кувшином наготове, но хозяин, опорожнив корец, накрыл его рукой, мол, хватит.
Ранний гомон на деревенской улице хотя и очень напоминал прежнюю жизнь — в Веремейках так бывало всегда, когда начиналась жатва, — однако сегодня все это казалось некстати. Людские голоса, беготня просто раздражали Зазыбу; в душе было такое недоброе чувство, будто заместитель председателя колхоза в чем-то обманулся, будто что-то не сбылось, на что он сильно рассчитывал. Зазыба понимал: люди ни в чем не виноваты, они и сегодня собирались делать то, что делали всегда, из года в год, а все же внутри шевелилась какая-то обида на них, будто вовсе не по его распоряжению составлялись вчера имущественные списки. Странно, но Зазыбе даже хотелось, чтобы ни один человек из всех Веремеек и из обоих поселков не показался в поле. Неважно, что переспелое зерно осыпается на нивах… И недоброе чувство, и недоверие, и обида на односельчан возникли, может, потому, что очень много вложил Зазыба за эти годы и души своей, и сил в колхоз, и сегодня люди намеревались разрушить не только то, что было создано коллективным трудом и единым желанием, но и воплощенную его мечту…
Когда Зазыба вышел со двора в переулок, он вспомнил, что Марфа сегодня перед завтраком сказала, будто она слышала, как на рассвете пела по-петушиному курица. Говоря об этом мужу, она не удержалась и заплакала.
— Что-то случится, — твердила Марфа. — Раз запела не своим голосом, так случится. Может, с Масеем там… А может, с нами… Или с Марылей… — И спросила мужа: — Как же вы ее устроили? Хоть в хорошем месте поселили, а то давеча я и спросить не успела?
— За почтой, в еврейском доме оставил, — неохотно ответил Зазыба.
— А почему не у самого Шарейки?
— Ну, мы так решили…
Марфа недоверчиво посмотрела на мужа и вздохнула. Тогда Зазыба, чтобы как-то успокоить жену, заметил:
— Это, может, еще и не наша курица пела? Ты же не видела, чья?
— Может, и не наша…
Марфа уже и сама не хотела вспоминать об этом.
— Так зачем зря душу бередить? — буркнул Зазыба. Но через некоторое время Марфа снова сказала:
— Известно, зря, — и махнула рукой. — Они теперь распелись, и петухи, и куры… Кулина Вершкова вон говорила, будто и у них пела. — Помолчала и добавила: — Конечно, если б знать, какая пела, так… Можно было б и на порог положить…
— А я и не знаю, как это вы, бабы, делаете, — усмехнулся Зазыба. — Слышал, что на порог кладете тех кур, что запевают вдруг не своим голосом. Даже мать моя, покойница, помню, резала. Говорила тогда, что умрет кто-то свой, в нашем доме, а умер брат Кузьмы Прибыткова, через дорогу. Да и то не скоро.
— Может, не так сделали, как следовало, — будто не поверила Марфа и принялась объяснять: — Треба сперва померить самой курицей, как аршином, от красного угла до порога. Тогда станет все ясно. Если на порог ляжет голова, значит, помрет кто-то в хате, а если придется хвост на порог, то в другом доме пропажа…
— Ну, а Кулина нынче мерила? — спросил, будто шутя, Зазыба.
— Так она тоже не знает, какая пела.
— Значит, нечего и думать. Вчера вон сорока голову дурила под окнами, а гостя нет!
— Так, может, еще будет? А может, весточка какая? Может, про Масея?
