Интересно, как с водичкой у нее, и вообще, с санитарией. Надо было на рынке и резинок прикупить, черт, сразу не догадались. Ладно! Обойдется. По виду — чистюля, что-нибудь придумает. Как я ее уболтал, а?! Хотя, кто кого уболтал — еще вопрос. Но вычислил я ее лихо. Это — факт! А вот и нужный дом. Зря она так напрягалась. Во всем подъезде, судя по окнам, только еще две-три квартиры и остались жилые, да и те двумя этажами выше. Хорошо. Если все сегодня нормально пойдет, можно будет и потом к ней заныривать. Только надо перебазарить, чтобы она на случай появления мужа какой-нибудь сигнал придумала. Чтобы не пришлось, как профессору Плейшнеру, из окошка сигать. Хотя если припрется незваный гость, то еще неизвестно, кому прыгать придется…
Ухмыльнулся Степан, толкнул Юрку локтем:
— Ну, что, поможем чичам население восполнить?
Прыснули оба, еле сдержались, чтобы не заржать на весь подъезд. Но нельзя. А-то разобидятся бабы, что они об их безопасности не думают, могут и обломить таких дураков.
В дверь легонько постучали. В квартиру тихонько зашли. И осторожно. Всякое в этом городе бывает. Хоть и не на зачистке, хоть и под хмелем веселым, но еще на подходе к двери оба синхронно предохранители у автоматов сняли. Щелкнуть их обратно — никогда не поздно…
Зря опасались.
Ух, стрекоза какая бойкая. Уже и столик накрыт. Коньячок дагестанский, овощи, зелень. А за столиком — диван застеленный, под кружевным краем подушки белоснежная полоска простыни из-под покрывала выглядывает.
Юрка в другую комнату заглянул, в ванную нос сунул. Рожа сияет, как майское солнышко.
— Во, класс! Забыл уже, что жизнь такая бывает.
Да. Если бы не полиэтиленовая пленка на окнах, да не запах от керосинки из кухни, то и про войну забыть можно.
А сзади к спине полная мягкая грудь прижалась, жаром даже через ткань камуфляжа пышет. Дыхание сладкое тихим шепотом ушко щекочет:
— В ванной, в ведрах — вода. В белом — теплая. Только… друг твой как? Приставать не начнет? Я только с тобой буду… Скажи ему.
— Юрка! Держи ствол, я — в ванную. Руки не распускать, вырву на хрен! Придет подружка — вся твоя.
Ох и кайф! Теплая вода, душистое мыло, чистое полотенце. Подфартило. Не знал, где хоть какую-нибудь телку найти, чтобы просто перепихнуться. А тут — полный сервис. Скорей бы уж подружка ее пришла, чтобы по комнатам разбежаться. А если не придет? Ну что ж: нет подружки — отдувайся сама. Когда Юрку звала, за язык ее никто не тянул. За базар отвечать надо. А может, она специально так сделала? Типа скромница: один понравился, а второму за компанию пришлось дать…
Степан опять чуть не заржал вслух, неохотно натянул пыльные, в пятнах брюки, мятую, сразу ударившую потным запахом тельняшку и вышел из ванной.
Юрка, наглая рожа, развалился в своем грязном камуфляже на диване, поверх чистой постели.
Дрыхнет, скотина. Разморило, и не дождался своей Фатимы. Морда-то вон как от пивища набрякла. Хотя… А где автоматы-то!.. Ах ты, сука!
Скользкая капроновая петля врезалась Степану в глотку, парализуя дикой болью и дыхание, и движения мгновенно обессиленных рук. Жесткий ботинок ударил под колено, свалив его на пол, чтобы убийцам было легче завершить начатое.
Ризван, додавливая своего врага, склонился к самому его лицу, будто желая заглянуть в умирающие глаза, выпить-высосать из них боль и ужас, заглушить этим страшным коктейлем свою боль и свою ненависть. Он тоже рычал и хрипел, как и его жертва. Но это был хрип наслаждения и победного торжества.
Мадина стояла рядом и равнодушно смотрела, как ноги ее несостоявшегося любовника выколачивают дробь на тщательно вымытом для этого смертного праздника полу.
Ей было все равно. Это она нашла в городе почти не тронутую войной квартиру, в которую ее бывшие русские хозяева уже никогда не вернутся. С женской изощренностью продумала все так, что даже самые опытные и готовые к любым неожиданностям федералы не почувствовали бы подвоха. Преодолевая брезгливость, блестяще сыграла свою роль и заманила в ловушку двух пьяных, воняющих перегаром и потом похотливых скотов с автоматами. Но еще до того, как был убит первый из них, она вдруг с тоскливой безнадежностью поняла, что лично ей эти две смерти ничего не принесут. Не будет ни радости, ни облегчения. Их кровь не зальет сжигающий ее сердце огонь, их боль не залечит нарывающие, саднящие раны ее души.
Нет спасения от этой муки. Нет спасения!
* * *
Змей смотрел на экран телевизора. Телек этот когда-то был цветным по-настоящему. Но сейчас он всем цветам явно предпочитал сиреневый во всех его мыслимых оттенках. Иногда прорывались коричневые и зеленые пятна. Когда эта раскраска начинала резко диссонировать с транслируемой картинкой, бойцы поступали очень просто: выключали цветность. И тогда на экране оставались две краски: белая и все та же сиреневая, она же лиловая. Зато границы предметов становились более четкими, и даже старческое дрожание строк не очень сильно мешало поклонникам ТВ.
Да и вообще грех было обижаться на бедный аппарат. Какая еще техника, кроме нашей, российской, смогла бы работать, питаясь от таких источников, как раздерганные и дышащие на ладан армейские «движки». Если смотреть на стрелку вольтметра любой из этих полевых электростанций, особенно в момент запуска, то складывается впечатление, будто в ее металлические потроха вселился беспокойный дух скончавшегося где-то в Америке тюремного палача. Нажаловалась на него в небесную канцелярию какая-нибудь из жертв, над которой он особенно покуражился, то подавая напряжение на клеммы электрического стула, то снова сбрасывая его. И вот сидит он по приговору высшего суда в вонючем, громко тарахтящем агрегате, чихая от выхлопов бензина. Сидит и пытает, сволочь такая, теперь уже российских граждан.
Вот опять затосковали, потускнели от недоедания и без того дохлые сорокаваттные лампочки в кубрике. Задергался, зарябил поперечными полосами экран старенького «Рубина», невесть какими судьбами оказавшегося в расположении отряда.
Змей, конечно, спрашивал Мамочку, откуда это чудо техники. Тот, честно глядя в глаза, ответил, что выменял его на рынке на излишки перловки. Поскольку армейские снабженцы, действительно, выдавали омоновцам «шрапнель» по каким-то великанским нормам, а на продукты можно было в Грозном выменять хоть черта с кочергой, то это объяснение было сочтено удовлетворительным. Тем более что телевизор вносил немалое разнообразие в жизнь бойцов, показывая две с половиной программы. Более-менее устойчиво проходили сигналы ОРТ и РТР, а иногда прорывались и передачи чеченского вещания, которое дудаевцы осуществляли с помощью передвижных установок. Первое время бойцы с интересом смотрели те блоки «дудик-ТВ», которые шли на русском языке специально для федералов. Но потом интерес поугас. Да и зачем мучиться, вглядываясь в скачущее изображение и слушая косноязычную речь агрессивных самодеятельных дикторов, если почти то же самое говорят высокопрофессиональные, грамотные, отлично владеющие русским языком сотрудники российского телевидения.
Вот и сейчас по ОРТ шел сюжет об очередном митинге в центре Грозного. Разъяренные чеченки кричали о разрушенных и сожженных домах, об убитых мирных жителях. Соглашался, поддакивал и язвил в адрес федералов российский журналист. И выходило по всему, что виноваты в этих бедах не те, кто возомнил себя новыми арийцами Кавказа и духовными наставниками всего мира, решившими вернуть все другие народы в состояние средневековой дикости и мракобесия. Конечно же, не виноваты Гарант Конституции, давший команду на начало мясорубки, и придворная камарилья, готовая положить половину России, лишь бы не быть отлученной от милостей монарха и государственной кормушки. И уж никакого отношения к этим безобразиям палачей-федералов не имеет блеющий человечек с бегающими глазками и блестящими залысинами над извилинами блестящего интригана. Новый Распутин, правда, не такой могучий по женской части, как Григорий, но гораздо более умело манипулирующий правящей династией. Серый кардинал, гениальный режиссер, хорошо оплачивающий труд журналистов этого самого государственного телеканала, положенного в личный карман.
Зато виноваты люди в погонах, которые своей кровью гасили разожженный политиками пожар. Например, те, кого при подходе к «мирным Самашкам» после длительных переговоров о «мягкой» зачистке резанули спаренные зенитные установки и крупнокалиберные пулеметы. Или те, кто незадолго до этого попал там же в засаду. Виноваты и их товарищи, которые потом собирали у сожженных бэтээров голые, истерзанные трупы со следами страшных пыток на телах тех, которым не повезло умереть сразу. Восемнадцать солдат внутренних войск, их взводный — юный лейтенант и трое омоновцев…
