И вдруг послышались тревожные голоса:
— Где Троицкий? Где старший лейтенант Троицкий? — И сразу, без перехода: — Троицкий убит, товарищи!..
Надя Ильина, не раздумывая, прыгнула с машины, больно подвернула ногу, хромая, побежала туда, где столпился народ.
— Убит, убит! — донеслось опять до нее, и она присела, уже не в силах бежать, в груди у нее взорвался крик боли и ужаса, она не могла перевести дыхание. Сразу потеряв все силы, без кровинки в лице, подошла к людям.
Троицкий лежал на спине, раскинув руки, большой, тяжелый, широкоплечий. Глаза его были открыты, будто наконец он решился показать их людям: они были удивительно синие, круглые, чистые, как у ребенка. Рядом валялась его новая серебристая шапка.
— Батюшки! Свои ведь, свои человека-то! — потрясенный внезапным несчастьем, не зная, что делать, говорил Вахрамеев. — Свои ведь, свои человека-то!..
Все обступили Троицкого. Артиллерийский капитан склонился над ним, обеими руками взял запястья его рук, послушал пульс. Расстегнул шинель, воротничок гимнастерки.
— Он жив! Он ранен! Ежик! — закричала Надя, припав на колени, и все увидели, как на шее у Троицкого бьется, пульсирует крупная, тугая жилка. — Да помогите ж ему, он жив! — Надя пригладила ему жесткие соломенные волосы. — Ежик! Ежик!..
В руках у артиллерийского капитана мелькнул разорванный индивидуальный пакет, на помощь капитану бросился Вахрамеев, приговаривая:
— Батюшки, старший лейтенант, что ж вы наделали-то! В грудь, никак, угораздило, навылет! И свои ведь, свои!..
Троицкого повернули, и он неожиданно сам приподнял голову, очнувшись, спрятал, притенил глаза, даже, показалось, усмехнулся.
— Вот… комиссар, — сказал твердо, хрипло. — Вот теперь я готов… клумбы подстригать. — Его душило, он тянулся рукой к горлу. — Чудо-самолет создадут другие… А если и другие лягут — создадут третьи… Но создадут, обязательно создадут!..
— Бредит, сердешный, — сказал Вахрамеев со слезами на глазах. — Что же делать-то с ним, батюшки!
— Поехали, поехали, — не обращая внимания на Троицкого, как будто все, что произошло с ним, было в порядке вещей, торопил связистов Скуратов. Он стоял один в стороне и, казалось, боялся посмотреть на Троицкого, косил красными, воспаленными глазами в сторону и, с каждой минутой теряя терпение и надежду, уже не приказывал, а просил, ни к кому не обращаясь: — Поехали, поехали, товарищи. Нас ждут. Мы выполняем приказ…
— Машину скорее! — командовал артиллерийский капитан. — Клади его на машину! На батарее у артиллеристов должны быть санитары. Сдать его санитарам, скорее, скорее!..
Вахрамеев со своими солдатами подняли Троицкого, бережно понесли к машине.
— Ежик, ты слышишь меня, Ежик? — тихо говорила Надя, следуя сбоку. — Ты слышишь, Евгений Васильевич?
Губы у Троицкого передернулись, он пытался открыть глаза — и не мог.
— Надюша? Не бойся, выдюжу… Я битый. Выдюжу и на этот раз… Я битый…
— Свои ведь, свои человека-то! — твердил Вахрамеев, не скрывая слез.
— Поехали, поехали! — все более беспокойно твердил Скуратов. Он сел в кабину, громко хлопнул дверцей. Чинарев нажал на стартер. Связисты, пятясь, отошли к своей машине.
— Осторожно, товарищи! Осторожно! — кричал артиллерийский капитан, хлопоча с раненым.
— Мы уезжаем? — карабкаясь на машину, спрашивала Надя. — А как же они, а как же Ежик? Мы уезжаем без него? Евгений Васильевич! — крикнула она.
Дягилев подтолкнул ее и не успел сам перебросить ногу через борт, машина рванулась, точно обретя крылья, и стремительно помчалась по дороге обратно, подальше от этого места.
— Куда же мы? Зачем мы уезжаем от них? — продолжала выкрикивать Надя.
Ей никто не отвечал.
Вскоре машины комендантской роты остались далеко позади, а потом и вовсе потерялись из виду. Связисты остались на дороге одни.
XVIII
Варя ничего не понимала из того, что делалось: почему машины свернули с магистрали на проселок, почему они блуждали по дорогам, почему «илы» могли перепутать и штурмовать колонну своих же машин, почему оказался раненным Троицкий и куда, наконец, Скуратов так гнал машину. Когда они остались одни, ей показалось, что весь мир сразу сузился до пределов кузова их машины, — и ей стало страшно. Сейчас, пожалуй, было даже страшнее, чем тогда, под землей. Тогда не было этого ощущения одиночества, хотя, по сути дела, она и оставалась под землей одна, тогда она знала, чувствовала, что где-то над нею есть солнце, простор, слышала, как люди из того, солнечного мира откапывали ее, слушала далекие сигналы службы оповещения, передавала тревогу в истребительный корпус.
Она с недоумением и страхом осматривалась вокруг, будто пытаясь учесть, что же осталось после всего в границах этого мира, который так внезапно сузился до пределов кузова их машины, — и видела напряженные лица подруг, карабины, которые они держали так крепко, что их пальцы побелели в суставах, видела у них в ногах мешочки и узелки с личными вещичками, телетайпы, которые могли бы связать их со всем миром, но сейчас безмолвствовали, упакованные в закрытые накрепко ящики с металлическими запорами, видела крошечный металлический сейф с ручкой наподобие дверной скобки, в котором хранились секретные документы, коды, позывные, еще один ящик с грубыми веревочными ручками, в котором лежали патроны и гранаты, видела до блеска начищенные щегольские сапожки Шелковникова…
Варя подняла глаза и не узнала самого Шелковникова: вместо фуражки летчика, делавшей его похожим на огородное пугало, у него на голове свободно висела новая шапка, и Варя сразу узнала ее — это была шапка старшего лейтенанта Троицкого, и в испуге, в каком-то ужасе оглянулась на Дягилева, на подруг — и все увидели, что на голове у Шелковникова новая серебристая шапка Троицкого.
— Сержант Шелковников! — стараясь перекричать встречный ветер, подымаясь, вдруг крикнул Дягилев. — Сержант Шелковников! Сейчас же снимите шапку, как вы смели!..
— Бросьте, лейтенант, — сказал Шелковников, нагловато усмехнувшись. — Я оставил ему фуражку…
— Снимите шапку, я приказываю! — с бешенством, не владея собой, закричал Дягилев и потянулся к пистолету. — Я приказываю, слышите?!
Шелковников с той же усмешкой глянул на Дягилева, нехотя снял шапку и положил на колени, обнажив свою маленькую голову с длинными черными волосами, чисто подстриженными на висках и затылке, и Дягилев сел и отвернулся, и все опустили глаза, и мир стал как будто еще уже, теснее.
А машина мчалась без остановки, точно у нее и в самом деле выросли крылья. По сторонам мелькали какие-то одиночные строения, кустики, лощинки, небольшие аккуратные рощицы в тумане. Пушек уже не было видно, и людей не было видно. Не было и ни встречных, ни попутных машин, как будто все провалилось сквозь землю.
Наконец Скуратов с ходу остановил машину, высунувшись из кабины, резко позвал:
— Дягилев!
— Есть, товарищ инженер-майор! — крикнул Дягилев и выпрыгнул из машины.
— Куда мы едем, Дягилев? — сказал Скуратов тише, когда Дягилев встал перед ним. Варя затаила дыхание.
— Не знаю, товарищ инженер-майор, вам виднее, — ответил Дягилев. — Мы едем назад…
— То-то и оно, что назад! — укоризненно сказал Скуратов и вышел из кабины, раскрыл планшет, стал смотреть карту. — Черт бы побрал этих немцев, у них тоже есть населенные пункты с одинаковыми названиями. Нам нужно попасть в местечко П. Так?
— Точно так, товарищ инженер-майор. В местечко П., — сказал Дягилев.
— Но в какое из них? Тут два П. — одно впереди, другое — вон куда в сторону! Какое же П. наше?..
— Это, наверное, хорошо знал старший лейтенант Троицкий…
— Какой вам еще Троицкий! Какой Троицкий! — вспылил Скуратов. Озадаченно посмотрел на дорогу, задумался: — А вот куда подевались их машины? Они пошли вперед, а не назад, Дягилев. Почему же мы едем назад? — Скуратов повел носом, будто пытался уловить что-то в воздухе, решил: — Мы должны ехать вперед, и все едут вперед, садитесь, Дягилев…
Дягилев молча вскарабкался через борт, машина развернулась на узкой дороге, забуксовала на влажной траве, с новой резвостью помчалась назад, то есть теперь уже не назад, а вперед, к тому самому П., которое было ближе к фронту, И все сразу повеселели, и страхи у Вари кончились, и Пузырев участливо спросил Шелковникова:
— Ну как новая шапка, Геша? Не жарко?..
Все посмотрели на Шелковникова осуждающе, сухо, и Шелковников отвернулся и молча стал смотреть в сторону, не смея надеть шапку.
Ехали долго, казалось, дольше, чем ехали сюда. Дорога была по-прежнему пустой. И Варя подумала о Скуратове; он ли, тот ли Скуратов сейчас ехал с ними, который когда-то велел ей называть себя Николаем Васильевичем, показывал фотокарточку своей дочки и хвалил Игоря за то, что он вступился за нее, Варю, даже назвал его львом, — тот ли это был Скуратов или не тот?
