Совету его Кружилин, понятное дело, внял. Из своей роты отобрал человек двадцать красноармейцев, коих знал лично, да сверх того двух сержантов, одного командира взвода, младшего лейтенанта Гришу Куренцова, да связного Васю Веселова. Тот аж дар речи потерял, когда увидел вернувшегося живым и невредимым командира. Взял и старшего сержанта Алексея Фролова, решив поставить серьезного тридцатипятилетнего мужика на должность ротного старшины.
Когда был в 176-м полку, случайно встретил Степана Чекина, ловко попавшего гансу ножом в затылок в медсанбате. Степан, не задумываясь, пошел служить под начало старшего лейтенанта, а на второй день привел в роту Авдея Сорокина, сержанта из Свердловска, с ним они направлялись в пехотное училище и Ладогу пересекали, а вот оказались во 2-й ударной. Взял Кружилин и Авдея.
Наконец, рота была полностью укомплектована. Делилась она, как обычно, на взводы, а вот те отделений не имели, состояли из поисковых пятерок, по шесть таких боевых групп в каждом взводе. Рота усиленно готовилась к будущим операциям, отрабатывалось взаимодействие между взводами и пятерками, спешно обучались и сами красноармейцы. Опытные специалисты из Особого отдела и армейские разведчики знакомили их с приемами самообороны без оружия, учили использованию подручных средств, активным действиям в тылу врага в составе пятерки, втроем, вдвоем или в одиночку. Несколько раз боевые группы просачивались сквозь оборону и исчезали в лесу, чтобы вернуться с «языком» и разведывательными сведениями.
Только настоящей работы у кружилинских ребят пока не было. Шашков ждал, когда ему сообщат из-за линии фронта о выходе в наши тылы ложного партизанского отряда. И вот, наконец, сообщение поступило. Больше сотни головорезов, орда гнусных предателей, кровавыми делами отрезавших себе все пути к искуплению грехов, двинулись в район деревни Федосьино, чтобы под видом настоящих партизан проникнуть у Глубочки сквозь русские позиции и неожиданным ударом ликвидировать штаб действующей на этом направлении стрелковой дивизии. О том, что этих «партизан» сопровождает на незначительном расстоянии отборный взвод хорошо обстрелянных ветеранов вермахта из роты Вернера Шютце, Шашков не знал. Его о том не предупредили, поскольку это осталось неизвестным и для информаторов в немецком тылу.
Роту Олега Кружилина подняли по боевой тревоге; старший лейтенант получил задание перехватить этот отряд между Федосьино и Гуммолево, окружить его и беспощадно уничтожить, постаравшись при этом взять в плен руководителей, они могли дать ценные сведения. В случае необходимости Кружилин мог привлечь на помощь расположенные в районе Глубочки регулярные части, о взаимодействии с ними была достигнута с командованием дивизии договоренность.
Выступили на задание в полном составе. Не хватало только одной пятерки. За два дня до того во главе со старшим сержантом Фроловым она отправилась за «языком» в поиск. В состав пятерки вошли Степан Чекин с другом Авдеем, упросивший отпустить его — хоть на разок! — связной командира роты Вася Веселов и солдат из бывших штрафников, известный в уголовном мире как вор в законе, Георгий Клыков из Армавира, носивший когда-то кличку Банщик.
Взвод ландзеров двигался параллельно «партизанскому» отряду, имея его у себя справа. Обер-лейтенант рассчитывал обойти Глубочку и лежащий за нею разъезд восточнее, выйти на рокадную железную дорогу и подебоширить у русских в тылу. Шютце знал, что слева по ходу его движения сконцентрированы штабы подразделений противника, ведущего тяжелые бои, и если он устроит переполох — это облегчит положение дивизий вермахта, едва сдерживающих на этом участке натиск русских.
Довольно скоро немцы обогнали отряд ряженных под народных мстителей полицаев и вышли к железнодорожному полотну у разъезда, там, где проселочная лесная дорога, соединявшая Глубочку с деревнями Сустье Полянка и Сустье Конец, вплотную подходила к насыпи. Здесь Вернер Шютце решил перейти полотно и задержаться на другой стороне, подождать в условленном месте лжепартизан и двигаться с ними по направлению к станции Ловецкая и поселку Коровий Ручей.
Немцы без особых помех перешли железную дорогу, углубились в лес и затаились в нем, выставив наблюдателей. Но рота Олега Кружилина уже вклинилась между пришельцами и теми, кто стал служить им. Выдававшие себя за партизан предатели заметили, как их еще севернее Глубочки окружили боевые пятерки спецроты. Но была слишком поздно: вырваться из кольца было невозможно.
Кружилин понимал, что он в состоянии пленить весь этот сброд, пленить с наименьшими для себя потерями, а то и вовсе без таковых. Но Олег хорошо чувствовал и состояние бойцов, знавших, какого сорта враг перед ними. «Языки» из этих вояк были никудышные, немцы мало что доверяли изменникам родины, вот если б только их предводителя захватить в плен… Старший лейтенант представлял, какие возникнут перед ним трудности во время конвоирования сотни озверевших от страха перед возмездием головорезов. Может быть, и есть среди них те, кто попал в эту стаю случайно. Но коль надел ты на себя волчью шкуру и завыл с ними вместе, то и разделяй их судьбу.
Словом, Кружилин приказал открыть огонь, не пытаясь даже склонить предателей к сдаче в плен. В ходе боя он принялся сдерживать красноармейцев, чтобы сохранить жизнь нескольким из разгромленного отряда, как говорится, для пользы дела. И командиру роты никогда не было дано узнать, что, затеяв бой с теми, кого он мог гораздо быстрее разоружить, Кружилин обрек на мучительную смерть бойцов из группы старшего сержанта Фролова, которые выходили из немецкого тыла, выполнив боевое задание и ведя с собою «языка».
Им был незадачливый обер-лейтенант Цильберг, однажды ускользнувший от обычной роты Кружилина и попавшийся теперь в руки его боевой пятерки.
… — Уж очень тощий немец, — с сожалением сказал Георгий Клыков. — Будь он пожирнее, я б с него мясо срезал и такой бы вам устроил шашлык…
— Не трепись, — оборвал его старший сержант Фролов. — Подбрось лучше хворосту в костер.
— Это мы одним ментом, старшой.
Перед последним броском к своим группа Фролова залегла на дневку. Выбрав в лесу место поукромнее, поглуше, они разожгли под лапами одной из елей костер, пооббив предварительно с этих лап снег, чтоб не угодил, когда подтает, в огонь. Дым от костра стлался по стволу ели и растворялся почти весь среди хвои, не обнаруживая затеявших привал красноармейцев.
Приготовленное на открытом огне горячее варево — по нему стосковались за эти несколько сухомятных суток рейда — ели молча. Лишь развеселый Жора Банщик балагурил, не забывая подносить ко рту ложку, которой ловко орудовал в котелке.
— Мы — ребята армавирские, дело знаем туго, — говорил он. — Где армавирец прошел, там одесситу делать нечего. Знаете блатную поговорку? Одесса — мама, Ростов — папа, а Армавир — маленький сыночек.
— Хорош сыночек, — насмешливо сказал Веселов. — Малыш из яселек.
Жора отмахнулся.
— Побьем этих паразитов — у них останусь, — сказал Георгий Клыков. — Все одно их присоединим, будет закон советский, а порядок, конечно, немецкий. При их порядке воровать сподручней. Говорят, будто у них и замков даже нету.
— Зато ворам руку отрубают, — сказал Авдей Сорокин. — Попался раз — левую, второй — правую…
— А третий? — спросил Степан Чекин.
— А в третий раз — язык, — вставил Фролов, — чтобы некоторые болтали меньше. А иногда и кое-что другое рубят.
Весьма не по душе был ему треп блатного парня, но пленного обер-лейтенанта, который, нахохлившись, сидел немного поодаль, взял именно Жора Клыков.
— Надо бы и его накормить, — напомнил Степан, кивнув в сторону обер-лейтенанта, — у нас и осталось… Вот.
— Иди и покорми с ложечки, — предложил Клыков. — И сосочку дай, пусть пососет. С молочком.
— Я ему руки развяжу и постерегу, пока ест, — сказал Чекин. Фролов молча кивнул.
— Послушай, Жора, — спросил Клыкова Вася Веселов, — а почему тебя Банщиком прозвали? Хорошо парить умеешь? Или в заключении спинки начальникам намывал?
— Ну ты, — рванулся было к Веселову Жора, — падла… Чего лапшу кидаешь?
— Не шебуршись, Клыков, — спокойно сказал Фролов, и Жора вдруг закатился смехом.
— Уморил ты меня, баклан, — сказал он, отсмеявшись. — Надо же… У чудил! Да при чем тут мыло и прочие веники?! Ты вот сколько иностранных языков знаешь?
— Нисколько, — смутившись, ответил Веселов. — «Гутен морген» по-немецки знаю. «Хальт» опять же, «хенде хох»…
— Вася ты, — презрительно сказал Клыков, — и к тому же полный хенде хох. А я так вот шесть языков знаю!
— Академик, — усмехнулся Фролов.
— А что. Три европейских и три наших — армянский, адыгейский и по-татарски мал-мал умею. Так вот по-немецки, баклан Вася, бан означает «вокзал». А вся шпана от Одессы до Ростова, и даже дальше, за Батайский семафор, знала про Жору, что он есть первейший вокзальный вор, а потому и Банщик. Не какой-нибудь клюквенник, который от бога из церкви тянет, или там краснушник — спец по товарным вагонам, или кукольник — мошенник, я не говорю уже закусошников, которым и шестерню перед вором в законе трудно доверить… У меня профессия — обеспечивать вокзалы. Но все это временно, былое. Вы ушли, как говорится, в мир иной… Когда обижают народ эти вот размудяи, у Жоры иная забота — побольше пустить их на шашлык. И сидеть мне до смерти в сучьем кутке, я хотел сказать, в камере-одиночке, если рука моя потянет к себе хоть один чемодан до дня полной победы. Даже если вокзал этот будет немецким…
