Зина осторожно расспрашивала дорогу, но деду это не понравилось. Оглядев мои армейские шаровары и сапоги, ехидно заметил:
— Вам немцев не искать, а прятаться от них надо. Ходють всякие! Мальчишкам рот не закроешь, наболтают лишнего, и каюк вам.
— Кому каюк, неизвестно, — побледнела от злости сержант Стебловская. Она поняла, что дед примерно догадался, кто мы такие.
— Не знаю, как мальчишки, а если ты лишнее слово вякнешь, сгоришь вместе с домом. Обещаю!
— Да ладно вам! — испугалась женщина постарше. — И ты, дед, не мели глупости. Сейчас я вам молочка с хлебом вынесу.
Зина, успокаиваясь, подробнее расспрашивала дорогу. Я тоже кое-что уточнял. Бабка вынесла кувшин молока и четвертушку хлеба. Молиться уже было ни к чему, дед и так нас угадал. Мы поблагодарили, выпили молоко, а хлеб завернули в платок. Вначале шли неторопливо, потом ускорили шаг. Рассказали о встрече ребятам.
— Немцы с казаками заигрывают, — сказал Коваленко. — Обещают после войны землю вернуть. Кто-то верит. Ладно, пожуем, и в путь.
Шли, вернее, бежали, торопясь уйти подальше от хутора. Впереди старший сержант Коваленко, а за ним — след в след остальные. Группу замыкал Федя Марков.
Взошла луна, голубоватым светом окрашивая траву и отбрасывая густые тени одиноких деревьев. Узкие глубокие балки казались черными колодцами. Впереди, за горизонтом, колыхалось далекое зарево — там горел Сталинград. Шли молча, иногда останавливаясь, настороженно вслушивались в ночные звуки. Как и каждую ночь, гудели самолеты — очередная эскадрилья или полк шли бомбить Сталинград. Уже доносились взрывы бомб и звуки орудийных выстрелов, до города оставалось не так далеко.
На румынский пост наткнулись рядом с поселком Абганерово. Взвилась ракета, и Коваленко, идущего впереди, окликнули по-румынски. Знавший несколько румынских фраз, сержант отозвался, что идут свои, и тут же скомандовал группе:
— На прорыв!
Позже детали этого короткого ночного боя сплелись для меня в яркие искры калейдоскопа. Замолотил совсем рядом, кажется, прямо под ногами, пулемет. Вразнобой стучали винтовочные выстрелы, частыми очередями огрызались два наших ППШ. Коваленко и Погода одновременно бросили гранаты, целясь в пулеметное гнездо. Одна перелетела за бруствером, вторая рванула в окопе. Федор Марков успел тоже бросить гранату и, присев на колено, стрелял из автомата по вспышкам.
— Не задерживаться! Вперед! — крикнул Коваленко.
При свете очередной ракеты я увидел человека, наполовину высунувшегося из окопа. Чужая форма, непривычная каска. Румын передернул затвор винтовки, но я опередил его. Автомат забился в руках, как живой. Румына отбросило к другой стене окопа, винтовку вышибло из рук, а я продолжал давить на спусковой крючок автомата, пока не кончился магазин. Я перезарядил автомат. Трассирующие пули проносились рядом. Одна из трасс уткнулась в Саню Погоду, и он упал. Я наклонился над ним. Телогрейка на глазах пропитывалась большим черным пятном. Коваленко потянул меня за руку. Быстрее! Сане уже не поможешь.
Я успел пробежать еще десяток шагов. Яркая вспышка и удар по голове швырнули меня на землю. Со лба текла кровь, одним глазом я ничего не видел. Кто-то помог подняться, я побежал дальше. Вскрикнув, упал Витя Калинчук. У него случилось что-то серьезное с ногой, ступня бессильно болталась. Идти он не мог, и его подхватили под руки.
Бежали из последних сил. Федя Марков прикрывал отход, расстреливая последний диск. Румыны преследовать группу не решились. Потеряв несколько человек убитыми и ранеными, они предпочли отсидеться в траншее. Да и боевой дух румынских крестьян, согнанных немцами воевать в чужой стране, был невысокий. Русские дерутся за свою землю насмерть, а ради чего им подставлять свои лбы на чужбине?
Группу проводили беспорядочным огнем и несколькими ракетами, а затем все стихло. На рассвете, укрывшись в низине, осмотрели и перевязали раны. Тяжелее всех был ранен Витя Калинчук. Разрывная пуля раздробила ему ступню, от сильной боли по лицу катились крупные капли пота. Временами он терял сознание. Ему наложили шины и, чтобы хоть немного облегчить боль, налили спирта.
Осколок гранаты попал мне в лоб, но, к счастью, лишь скользнул по кости. Еще несколько мелких осколков угодили в голову и шею. Левый глаз распух. Голову и часть лица туго перемотали бинтами. Ранен был и Федя Марков.
Израненная и истратившая почти все боеприпасы группа кое-как двинулась дальше. Вскоре мы вышли на передовые посты наших войск. Я и Федя Марков попали в медсанбат. Витю Калинчука сразу отвезли в госпиталь. Наверное, удар крепко врезал мне по мозгам. На следующий день я вскакивал с кровати, искал Леню Коваленко и просился в бригаду. Мне сделали укол, и я проспал почти сутки. Немного успокоился. Врачи объяснили, что черепно-мозговая травма — штука серьезная и может кончиться плохо. Так что лежи и не суетись.
Операцию признали удачной, и всю группу представили к наградам. Зина Стебловская получила орден Красного Знамени. Чем были награждены остальные, не помню. Я получил медаль «За отвагу». Медаль носил гордо, на больничном халате. Редко кто получает такие награды в семнадцать лет. Помню, случайно услыхал, как один из бывалых десантников сказал другому:
— Повезло этому парню, да и всей группе. Из шестерых человек пятеро вернулись. А под Голубинкой три группы сбросили, и все три, как в воду. Ни слуху, ни духу. В живых, наверное, никого нет.
Тогда я еще не понимал, насколько опасна «работа» десантников в тылу врага. Редкая группа выходила без потерь, многие гибли в окружении, и часто никто не знал, где их могилы. Но урон десантные группы наносили значительный. За удачные операции и риск десантников наградами не обделяли.
После госпиталя меня направили на трехмесячные курсы. Я добился возвращения в свою бригаду, Леонид Иванович Коваленко, получивший звание «младший лейтенант», снова взял меня в свой взвод.
Была уже весна сорок третьего. Бригада, как и остальные войска, продолжала наступление, потом мы надолго застряли в обороне. Витю Калинчука списали по инвалидности, у него была ампутирована часть ступни. Зина Стебловская пропала без вести вместе с целой группой. Что с ними случилось, можно только догадываться. Скорее всего, они погибли в бою. Зина в плен бы не сдалась, это я знал точно.
Прыгать в тыл врага мне довелось уже после Курской битвы, в ходе наступления на Днепр. Если на Дону мы взрывали понтонный мост, то здесь нам дали задание уничтожить небольшой железнодорожный мост. Задание было примерно схожее. Но в пойме Дона мы могли скрыться в лесу, многочисленных камышовых зарослях. Кроме того, я неплохо знал свои родные места. На Украине нам пришлось туго. Я в полной мере осознал, что такое война в тылу врага. Группа состояла из одиннадцати человек. Старшим был Коваленко, заместителем у него — Федя Марков. Мы были хорошо вооружены. У всех — автоматы, имели кроме взрывчатки две железнодорожные мины, которые могли снести с насыпи паровоз вместе с передними вагонами.
Но уже при десантировании нас обнаружили немцы и полицаи. Мы трое суток уходили от преследования, потеряв пять человек. Одному из ребят пуля перебила руку. Рана воспалилась, пошла чернота. Парень сильно страдал. Гангрена перешла на плечо, а мы отсиживались в степной балке не в силах ему помочь. Утром обнаружили его тело, уже остывшее. Короткая записка, начирканная в темноте корявыми буквами: «Прощайте все». И подпись. Он убил себя ударом ножа в грудь. Возможно, ему кто-то помог. На эту тему речь не заводили. Просто я вспомнил давнишний разговор с Леонидом Коваленко еще в Средней Ахтубе. Закопали товарища и пошли искать мост.
Нас отогнали от железной дороги далеко, да и взрывчатки оставалось совсем мало. Кончилась еда, а заходить в украинские хутора мы не рисковали. Нас четко инструктировали, что в селах достаточно людей, настроенных против Советской власти, и везде имеется полиция. И все же в одном из хуторов нам помогли. Хозяин накормил яичницей с салом, дал с собой мешочек творога и сырой картошки. Рассказал, где находятся немецкие и полицейские гарнизоны. Когда мы завели речь, что Красная Армия уже близко, он равнодушно отмахнулся:
— Шо, вона слаще нимцев? Эти гады все подчистую гребут, и ваши небось грабить будут.
Потом спохватился, сказал, что немцы молодежь угоняют в Германию, расстреливают заложников. Скорее бы Красная Армия пришла. Так я и не понял, чего хотел этот крестьянин. Через много лет понял: покоя и мира. Уйдут немцы, придут наши и заставят в колхозе от темна до темна задарма работать. Но такие мысли мне тогда в голову не приходили. Когда сидели на берегу озера в зарослях густого жесткого вяза, Коваленко пересчитал остатки патронов, взрывчатки:
— Получается так: на железку нам идти не с чем. Динамита пять шашек осталось. Патронов кот наплакал. Получается, что мы вроде дезертиров. Что-то надо делать.
