— Я хочу зачитать вам два отрывка, — сказала экскурсовод. — Отрывок первый: «Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения».
А теперь — второй отрывок:
«Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?!»
— Одно и то же повторяется, — продолжал брюзжать мужчина.
— Но ведь повторяется не Толстой, — возразила, экскурсовод. — Повторяется наша героическая история! Слова второго отрывка, которые я сейчас вам прочла, высечены на стене мемориала Мамаева кургана. Эти слова — о защитниках Сталинграда…
Снова раздались дружные аплодисменты, а красавица экскурсовод продолжала:
— Восемь ожесточенных штурмов втрое превосходящего по численности неприятеля отразили здесь российские герои на правой и левой Багратионовых флешах! И как наказ в грядущее передали свою стойкость защитникам Сталинграда! И воинам тридцать второй стрелковой дивизии Виктора Ивановича Полосухина, которые на этом Бородинском поле ценою своих жизней преградили врагу путь к Москве! В этих местах погибло десять тысяч героев. В Можайске похоронен полковник Полосухин. Из всей дивизии в живых остались только сто семнадцать человек.
В единый сплав слилась на этом поле бессмертная слава героев двух Отечественных войн!..
Когда экскурсанты уехали, Александра Михайловна поклонилась Спасской церкви, сооруженной на месте гибели генерала Тучкова по заказу его жены. Бережно погладила слова на мраморе памятника: «Доблестным героям Бородина. Потомкам 3-й пехотной дивизии генерала Коновницына. Слава погибшим за Русь православную!»
И тихо сказала, обращаясь к памятнику:
— Нигде не болит, а больно. Может, это боль памяти?
Марсель уважительно спросил:
— Здесь сражались твои предки?
— Нет. Мои тогда партизанили в Борисовском уезде — Смолевичского района еще не было.
И, помолчав, добавила:
— На этой земле — возможно, где мы сейчас стоим — погиб прапрадед моего покойного мужа, поручик третьей пехотной дивизии Валентин Евграфович Борисенко.
* * *
Даже по бегу «Жигулей» от монастыря чувствовалось, как спешил правнук Ивана Ивановича не опоздать к отпеванию в Бородинской церкви.
По обе стороны дороги, один за другим, замерли памятники Подвигу и Людям, его сотворившим.
У древнего кургана, названного батареей Раевского, Виктор свернул налево и остановился возле палатки, недалеко от кафе.
— Так мы же к батарее… — удивилась Александра Михайловна, но Виктор резонно рассудил:
— Батарея никуда не уйдет, а вы проголодались, это видно даже невооруженным глазом. И молоко, что сейчас в эту палатку привезли, вполне могут распродать. А это же знаменитейшее можайское молоко! И хлеб — слышите, какой он свежий, по запаху аппетитный? Перекусите, и наша героическая местность смотреться вам будет веселее.
Можайский хлеб и молоко действительно оказались отменными. Александра Михайловна и Марсель уже заканчивали трапезу, когда из кафе ударила мелодия инструментального оркестра, и двое разнаряженных сватов пригласили их на свадьбу Володи и Лены.
— Да как-то неудобно… — засомневалась Александра Михайловна, но Марсель решительно ей возразил:
— Пойдем и погреемся хотя бы у огня чужого счастья…
Их усадили во главе стола, вместе с родителями новобрачных.
Оркестранты старались. Переговариваться приходилось отрывистым криком, как при артиллерийской канонаде. Мгновения тишины между музыкальными номерами казались особенно благостными и желанными.
В конце концов оркестранты притомились, тоже сели угоститься, и в кафе требовательным разноголосьем возникло традиционное: «Го-орь-ко-о!»
Целовались молодожены так себе. Увидев это, один из сватов обратился к Александре Михайловне и Марселю:
— А как целовались в ваши времена? Покажите нам, пожалуйста. А то мы не умеем.
Александра Михайловна вспыхнула и беспомощно посмотрела на Марселя. Он тоже поначалу растерялся, но, чутко уловив ее беспомощность, напрягся и, подумав, серьезно сказал:
— Для этого сначала надо сделать губы трубочкой и вытянуть их по направлению объекта поцелуя. Посмотрим, как это делают жених и невеста… Нет-нет, немножко не так!
Марсель выбрался из-за стола и подошел к невесте:
— Жених стесняется, давайте будем демонстрировать это вместе. Итак, губы — трубочкой! Плавно приближаете их к моим губам. Глаза постепенно закрываются. Совсем закрываются…
— Э нет, я лучше сам! — забеспокоился жених.
— Прошу, — галантно улыбнулся Марсель. — Но жених должен помнить, что ревность — это пережиток капитализма…
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарский,
С вами век мне золотой!
Перебирая струны гитары, у стола появился, будто сошел с картины, обросший усами и бакенбардами гусар, как две капли воды похожий на Дениса Давыдова. Приятным баритоном он стал исполнять гусарско-питейный репертуар, а молодежь смеялась и в современных ритмах под эту музыку танцевала.
Сват не без гордости пояснил гостям, указывая на колоритного исполнителя:
— Действительно, он Денис Васильевич и однофамилец нашего знаменитого земляка. Вы разве не знаете? Прославленный кутузовский партизан Давыдов — гусарский поэт и лихой рубака — был здешним бородинским помещиком. Это его заботами на батарею Раевского был перенесен прах Багратиона!
— Отряд Давыдова воевал в наших партизанских местах, — сказала Александра Михайловна.
— Где это? — поинтересовался сват.
— Бегомль — Смолевичи — Борисов — Березина.
— И вы там тоже партизанили?
— Тоже, — улыбнулся Марсель. Сват немедленно поднялся и объявил:
— У нас в гостях партизаны, которые воевали в тех же местах, где сражался наш Денис Давыдов. Прошу исполнить песню в честь уважаемых гостей!
И стало тихо. Оркестранты хотели было подняться, но их знаками попросили сидеть.
Денис Васильевич Давыдов коснулся струн гитары и запел романс своего легендарного земляка: «Не пробуждай, не пробуждай моих безумств и исступлений…»
Чарующая мелодия, чарующие слова романса. Все за столом завороженно слушали, не шелохнувшись.
Закончив исполнение, Денис Васильевич переждал аплодисменты и, не повышая голоса, проговорил:
— Сейчас я сыграю с оркестром одну эту мелодию, а вы потанцуйте. И пускай совместная жизнь у Володи и Лены будет такой же прекрасной, как эта мелодия, и такой же спокойной, как этот танец!
Невеста в фате подошла к Марселю, Александру Михайловну пригласил потанцевать жених.
Потом Александра Михайловна сказала:
— Спасибо. Нам пора. Обязательно будьте счастливы!
В руке невесты появился вышитый батистовый платок. Она накрепко вытерла им крашеные губы, потом поочередно поцеловала Александру Михайловну и Марселя.
В музейном киоске Александра Михайловна купила два роскошных издания «Отечественная война 1812 года» на русском и французском языках. Протягивая одну из книг Марселю, она ласково сказала:
— Тебе, рыцарь. На добрую память о нашем Бородине…
Миновав закрытый на ремонт музей, мимо траншей и дота сорок первого года они поднялись на батарею Раевского.
Левее, за деревней Семеновское, виднелись монастырь, Багратионовы флеши и дальше — Шевардинский редут.
Справа господствовала над местностью Бородинская церковь. Ближе от нее, на пьедестале, виднелся танк.
С болью и горечью заговорил Марсель:
— Франсуа погиб где-то на Курской дуге. Никто не положит цветы на его могилу. Почему ты так безжалостна к памяти моего несчастного брата?
В голосе Александры Михайловны прозвучала усталость:
— Ты пойми, против нас воевали и зверствовали миллионы вражеских солдат. И далеко не все из них желали против нас воевать. Среди них были и те, кто боролся против фашизма. Или собирался, хотел бороться. Но как было определить, кто хотел — кто не хотел? И какова была цена этого хотения в сравнении с кровавыми делами?
— А мне бы ты цветы на могилу положила?
— Просто солдату вермахта — нет! Но за тебя потом я бы жизнь положила…
— А на могилу моего брата ты бы ничего не положила?
— Ведь это наш Франсуа, и я его… Смутившись, Александра Михайловна покраснела.
Ни она, ни Марсель еще не знали, что Франсуа погиб, пытаясь спасти раненых советских воинов.
