Кузьмич говорил с хозяином по-русски, не растрачивая попусту тот немногий запас венгерских слов, которые они на всякий случай успели разучить с Пинчуком по дороге: сибиряк знал, что почти все венгерские мужчины его лет и старше побывали в русском плену после первой мировой войны и вполне сносно изъясняются по-нашему.
– В России был? - спросил для верности Кузьмич старика, помогавшего ему распрягать лошадей.
– Был, - ответил тот. - Россия хороший...
– Хороший-хороший, а небось сына против русских воевать послал? -допытывался Кузьмич, довольный тем, что Пинчук, захватив с собой спирт и теплую одежду, выехал к разведчикам на Мурешул и ему, Кузьмичу, теперь никто не мешал беседовать с иностранцем.
– Сына... под Воронежем... убили... - признался мадьяр, и ездовой заметил, как его большие, земляного цвета руки знобко затряслись, худое лицо сморщилось, глаза стали мокрыми.
– Эх вы, вояки... - неопределенно пробурчал Кузьмич, отводя лошадей под навес. - А овсеца мерки две у тебя найдется? - крикнул он оттуда хозяину.
– Нет, товарищ. Я имел мало земли. Овес негде сеять. Много земли у графа Эстергази, у меня - мало...
Кузьмич посмотрел на старика и сразу подобрел.
– Как тебя зовут?
– Янош, - охотно ответил крестьянин и заулыбался.
– А меня Иваном величают. Иваном Кузьмичом. Янош и Иван - одно и то же. Тезки, стало быть, мы с тобой... а?
– Тетка, тетка, - весело залопотал венгр.
– Вот что, "тетка", овса-то все-таки надо достать, - уже серьезно заговорил Кузьмич. - Тылы наши с фуражом поотстали малость. Сам знаешь, горы. А лошадей кормить надо. Понял?
Хозяин на минуту задумался, потом, что-то сообразив, взял у Кузьмича мешок и вышел на улицу. Вернулся с овсом только ночью.
– Со склада графа Эстергази, - воровато и испуганно озираясь, словно за ним следил сам граф, проговорил он и печально добавил: - Узнает -убьет... Тут вот и листовки ночью с самолетов разбрасывали такие... Пишут в них: если будете, мол, помогать русской армии и грабить графские имения, всех перевешаем...
– Кто же разбрасывал эти поганые бумажки, язви его в душу? -возмутился Кузьмич.
– Написано с одной стороны по-румынски, а с другой - по-мадьярски. Немцы, наверное.
– Они, стало быть, - согласился Кузьмин и успокоил хозяина: - А ты, Иван, то бишь... Янош, того... не пугайся. Песенка графа спета.
Убрав коней, Кузьмич и хозяин вошли в дом. Молодой разведчик уже спал. Лачуга в другой комнате с помощью хозяйки что-то готовил для разведчиков. Пинчука все еще не было.
Венгр, принявший ездового за старшего, провел его в горницу, где Кузьмича ждала уже постель. Но спать сибиряку не хотелось, и они разговорились с хозяином, который к тому времени уже успокоился совершенно и так пообвыкся, что то и дело шлепал Кузьмича по плечу своей тяжелой ручищей.
– Видал я у тебя, Янош, под сараем соху. Клячонка небось еле тащит ее. А у нас трактор, - неожиданно похвастался сибиряк. - Выехал в поле с четырехлемешным - сердце поет, радуется, стало быть...
– Трактора и тут есть... У богатых.
– То я знаю, - солидно подтвердил Кузьмин. - Да вам-то от этого какая же польза?
– Никакой, - вздохнул крестьянин и неожиданно спросил: - А земли у тебя, Иван, много?
– Больше, пожалуй, будет, чем у вашего... этого, как его... -вспоминал Кузьмич, - ну, как его, черта... Газы, что ли?
– Эстергази, - подсказал хозяин.
– Ну да! Он. Так вот, побoлe, чем у него.
– Так ты тоже граф? - изумился старый мадьяр, подозрительно косясь на просмоленные шаровары ездового и на его заскорузлые руки.
Кузьмич рассмеялся.
– Граф! Нет, брат, нe граф, язви его, а подымай выше!
– Кто же?
Кузьмич помолчал. Потом сказал серьезно:
– А вот угадай!
– Нет, - Янош улыбнулся, - никакой ты не граф, ты наш... крестьянин. Но почему у тебя столько земли? Я слышал, что у вас так... но...
– А вот потому, садовая твоя голова, что живем да работаем мы сообща.
И Кузьмич, поощряемый нетерпеливым любопытством хозяина и еще более нетерпеливым желанием рассказать правду о своей стране, о людях ее, в сбивчивых, но все же ясных и простых выражениях поведал чужестранцу о своем житье-бытье. Мадьяр как завороженный слушал необыкновенную и волнующую повесть старого хлебороба о колхозах, где простой народ стал хозяином своей земли - ему принадлежат все богатства, где человек ценится по его труду...
– И это все правда, Иван? Мы слышали кое-что. Да ведь и другое говорят. - Руки крестьянина легли на острые плечи Кузьмича, как два тяжелых, необтесанных полена. - Правда, Кузьмытш?..
– Я уже очень стар, Янош, чтобы говорить неправду.
– А можем... мы у себя... сделать такое?
– Можете, Янош, ежели не будете бояться ваших... Стервогазей.
Беседа длилась долго и закончилась далеко за полночь.
В эту ночь Кузьмичу приснился удивительный сон.
...Сидит он в своей хате и читает за столом книгу. Его молодая жена Глаша прядет шерсть ему, Кузьмичу, на носки. Течет, течет из ее белых проворных рук черной струей нитка и накручивается на жужжащую вьюшку. Одной, быстрой и маленькой, ногой Глаша гоняет колесо прялки, другой - качает зыбку. Зыбка мерно, как волна, плавает из стороны в сторону под бревенчатым потолком, певуче поскрипывая на крючке, а Глаша поет:
Придет серенький волчок,
Схватит дочку за бочок...
Голос Глаши светлым и теплым ручьем льется в сердце Кузьмича, приятно бередит грудь. Кузьмич оставляет книгу, хочет подойти к жене, но вместо нее видит Яноша, который качает не зыбку, а рычаг кузнечного горна и просит Кузьмича: "Расскажи, Кузьмытш, как строили вы свою жизнь". Иван начинает рассказывать и...
Сонные видения обрываются. Ездового разбудил вернувшийся старшина и приказал быстро запрягать: предстояло перебраться в другой пункт.
Старый Янош стоял у своих ворот и на прощание махал вслед Кузьмичовой повозке своей шляпой.
– Ишь як подружились вы с ним за одну ночь, - заметил Петр Тарасович, устраиваясь на повозке Кузьмича рядом с молодым разведчиком. - А мне и не пришлось побалакать с хозяином, - добавил он с сожалением.
Идя по чужой земле, Пинчук пытливо наблюдал, что творится на ней, как живут тут люди, что было у них плохого и что - хорошего. Встречаясь с местными жителями, больше крестьянами, он подолгу с ними беседовал, при этом всегда испытывая непреодолимое желание научить их всех уму-разуму, наставить на путь истинный, подсказать правильную дорогу. Иногда он увлекался настолько, что Шахаеву приходилось останавливать не в меру расходившегося "голову колгоспу". Петр Тарасович, например, никак не мог согласиться и примириться с тем, что почти вся земля в Румынии засевается кукурузой, а не пшеницей или житом. Он, конечно, понимал, что для румынского крестьянина-единоличника посев пшеницы связан с большим риском. На подобный риск могут отважиться разве только помещики да кулаки. Случись засуха (а она частенько наведывается в эту бедную страну) - пшеница не уродится, и мужик останется с семьей без куска хлеба, ему никто не поможет. Кукуруза же давала урожай в любой год и гарантировала крестьянина по крайней мере от голодной смерти. Пинчук это знал, и все-таки его хозяйственная душа была возмущена таким обстоятельством.
– Колгосп вам надо организовывать! - решительно высказался он однажды еще в беседе с Александру Бокулеем. - Трэба вместе робыть, сообща. Берите всю землю в свои руки и организуйте колгосп. Тогда не будете бояться сеять пшеницу и жито!
Петр Тарасович заходил так далеко, что высказывал уже Бокулею свои соображения насчет того, с чего бы он, Пинчук, мог начать строительств артели в селе Гарманешти.
– Поначалу - кооперация, як полагается. А там - и колгосп.
Он даже раздобыл в политотделе дивизии брошюру "О кооперации" В. И. Ленина и с помощью Шахаева да Акима разъяснил содержание этого исторического документа румыну.
Александру Бокулей всегда слушал Пинчука с большим вниманием, однако из слов Тарасовича понимал далеко не все. Пинчук видел это и, чтобы успокоить себя, говорил свое обычное:
– Поймут колысь...
Кое-что нравилось Петру Тарасовичу в этой стране. Дороги, например, да виноградники. Ему казалось, что и в его колхозе можно заняться культивированием винограда. Мысль эта вскоре перешла в крепкое убеждение. Но Пинчук решил отложить это дело до своего возвращения.
"Нe смогут зараз", - подумал он про своих односельчан и шумно вздохнул.
...Кузьмич погонял лошадей, а сам тихо чему-то улыбался. Впрочем, хитро глянувший на него старшина знал чему. У Кузьмича - большая радость. Он вчера разговаривал с начальником политотдела, который пообещал сразу же после войны отпустить сибиряка домой вместе с парой его лошадей. Рассказывая по возвращении из политотдела о своей беседе с полковником, Кузьмич с удовольствием повторял каждое слово начподива.
