Он нажал на тормоза. Гусеницы издали чавкающий звук, поднялась туча пыли. Включил фары, что заставило лейтенанта снова повысить голос:
— Выключи их, приятель, и замолчи!
— Герр лейтенант, если я выполню ваше приказание, нам далеко не уехать. Мы уже не испуганные немцы, а доблестные русские. Мы выиграли войну, разбили нацистов, загнали их в Польшу. Скоро будем в Берлине с его настоящими фарфоровыми унитазами. Так зачем же ехать в темноте и тишине, таваришш литинант? Побольше света, море света! Мать-Россия ликует! Победа наша! Пролетариат могуч! Да здравствует папаша Сталин! … твою мать!
Ольсен постукал пальцем по лбу и взглянул на Старика.
Порта гнал тяжелый бронетранспортер сквозь ночь, как одержимый. Они с Малышом в русских куртках и касках сидели на водительском сиденье.
Мы часто проезжали мимо биваков — там, где узкая дорога не позволяла их объехать. Прибавляли скорость и вскидывали кулаки в рот-фронтовском салюте; бородатые, дикого вида необмундированные русские орали в ответ, размахивая оружием над головами.
— Урааа Сталину! Да здравствует Красная армия! — кричали вдохновленные победой партизаны вслед русскому бронетранспортеру.
— На Варшаву и Берлин! — орал в ответ Порта. — Смерть германцам! Скоро будем справлять нужду в их фарфоровые горшки!
— Отложи и для нас горшок, брат! — ревели партизаны на прощанье.
Час за часом лязг гусениц оглашал большой лес. Днем мы остановились и замаскировали бронетранспортер. Его невозможно было увидеть, даже подойдя на метр. Половина нашей команды несла караул за пулеметами и минометом, пока другая спала.
Где-то глубоко в лесу партизанский отряд под командованием лейтенанта Красной армии производил военно-полевой суд. В руки им попала молодая русская женщина из Поволжья. Чтобы как-то прокормиться, она работала кем-то вроде секретарши в немецком полковом штабе. Потом началось наступление русских. Хаос. Паника. Ее не взяли с собой умышленно. Женщин этим людям хватало. Красные галуны артиллерийских офицеров были всегда привлекательны для слабого пола. Последнее, что увидела эта женщина в той деревне, была туча пыли за драпающим полковым штабом.
Она быстро собрала свои вещи в две сумки, повесила их через плечо и вышла на дорогу. Там отступавших с фронта немецких солдат подгоняли криками грубые полицейские вермахта. Она падала. Поднималась. Шатаясь, шла. Плакала. Один кавалерист позволил ей пройти несколько километров, держась за стремя. Это был ее соотечественник, казак.
В конце концов казак подхлестнул лошадь. Женщина больше не смогла поспевать за ним. Спотыкалась и падала. Лошадь встала на дыбы. Казак огрел женщину нагайкой, выкрикнул короткое «Ништо!» и плюнул. Пришпорил лошадь и поскакал дальше.
Ей удалось немного проехать с пехотной полевой кухней. Потом ее прогнал лейтенант.
Затем вдруг на дороге появились солдаты ее страны.
Женщина побежала прятаться в лес, хотя в лесу у нее было больше врагов, притом более опасных.
Несколько часов она просидела в густом кустарнике, парализованная страхом.
Однажды рано утром она наткнулась на двух бородатых партизан. Те привели ее к гвардии лейтенанту Турецкому, командиру отряда. Это был высокий, стройный человек, в свое время лучший на своем курсе в военном училище в Омске. Когда ему было четырнадцать лет, он донес о контрреволюционных взглядах матери. Ее убило упавшим куском породы на одном из сибирских рудников.
Когда комсорг сообщил Петру Турецкому о смерти матери, он лишь ответил, пожав плечами:
— Поделом ей.
Он был умным, фанатичным и скорым на принятие решений.
Когда двое его людей привели Марию в лагерь, он тут же заметил на ней армейские носки, серый свитер с зеленой каймой и характерный зеленый шарф.
Турецкий холодно улыбнулся.
— Изменница! — прошипел он. Плюнул ей в лицо и ударил меховой шапкой. — Как твоя фамилия? Что делаешь здесь? Откуда ты?
Его удар придал Марии смелости. Из глубины души у нее поднялось типично русское упорство. Глаза ее превратились в щелочки, когда она слизнула текшую из носа кровь. И заорала на лейтенанта гвардии:
— Я из материнской утробы, болван! И бегу от немцев. Вы прячетесь в лесу, нападаете из засады и понятия не имеете, что сейчас творится в деревнях и на дорогах!
— Ах, вот ты как, шлюха!
Турецкий подозвал своего заместителя, Игоря Полторацкого. Невысокого казака-сержанта. Он щелкнул каблуками перед командиром и отрывисто выкрикнул:
— Слушаюсь, товарищ лейтенант!
— Разберемся с этой сукой, — прорычал лейтенант кривоногому казаку, и тот удовлетворенно заулыбался, уводя женщину.
Они били Марию. Сломали ей два пальца. Ласкали ее.
— Маша, — прошептал ей Турецкий. — Стало быть, ты собиралась шпионить за нами для своих немецких друзей?
— Нет, — простонала женщина.
— Хотела доносить им о нас? — прошептал лейтенант, едва не свернув ей шею. Схватил ее за груди и так стиснул их, что она закричала. — Ты изменница, ты путалась с германцами. — Ударил ее ногой.
Они сорвали с нее всю одежду. Бросили животом на ветвь дерева, где она висела, согнувшись пополам, пока они делали надрезы на ее теле и натирали их солью.
Потом ее сняли.
Мария сказала, что предала Россию. Что наносила удар в спину Красной армии. Что осмеивала Сталина. Что она изменница-власовка.
Они заставили Марию пить водку. Лили ее в рот прямо из бутылки. Лейтенант пожал плечами.
— Делай с ней, что хочешь, — сказал он и ушел.
Игорь Полторацкий лег на нее. Прошептал:
— Маша.
Утолив похоть, нарисовал ей на лбу свастику раскаленным гвоздем.
Партизаны обрезали у нее волосы и бросили их в огонь. Потом плюнули на нее и ушли.
Выступая на рассвете, они бросили ее лежащей. Когда Турецкий спросил Игоря, мертва ли она, он соврал, что да. Надеялся, что Мария медленно умрет в сыром лесу, но она не умерла. Она была родом с Волги, а волжане — народ живучий.
Когда Мария очнулась, в ее горящей голове билась одна мысль. Она должна, пока жива, убить Полторацкого.
Поднявшись, Мария, всхлипывая, пошла. Она интуитивно держала путь на запад.
Три дня спустя она сидела на стволе упавшего дерева. Боль притупилась. Ожог на лбу страданий уже не доставлял, но она была сломлена громадной, убийственной усталостью.
Мария жевала прутики, чтобы утолить жажду, но жевать было больно. Зубы у нее шатались, губы сильно распухли.
Внезапно раздался рык, сильные пальцы сжали ей горло и запрокинули ее назад. Почти парализованная ужасом, она увидела чумазое, разбойничье лицо Малыша под русской каской.
— Девка! — заорал он. — Девка с отметиной на лбу!
— Осел! — прошипел Старик, выползая из кустов, как ящерица, за ним следовал Легионер. — Пусти бедную женщину, пока не удушил!
Малыш встал и помог Марии подняться, но не упустил возможности провести лапищей по ее ладному, полуприкрытому рваным тряпьем телу.
— Пресвятая Богоматерь Казанская! — воскликнул Малыш. — Какая цыпочка! — Подмигнул Старику. — Давай бросим жребий, кому первому она достанется.
— Свинья, — выругался Старик. — Ее нужно отвести к лейтенанту Ольсену.
— Можешь взять ее первым, — великодушно предложил Малыш. — Держу пари, она будет только довольна, если мы проделаем это с ней.
— Заткнись, — ответил Старик. — Если тронешь ее, пристрелю.
И коснулся автомата.
Малыш погладил женщину, будто курицу перед тем, как отрубить ей голову.
— Черт возьми, у меня все обмундирование стало горячим, — возбужденно проревел он. — Слушай, Старик, будь другом, позволь бедному Малышу получить заработанное тяжким трудом удовольствие. Все меня ни в грош не ставят. Помнишь письмо моей матери — ну и сука, — добавил Малыш.
— Ты не тронешь эту женщину, — решил Старик. — Надо, чтобы лейтенант Ольсен допросил ее.
— Отлично, — приободрился Малыш, — тогда давай устроим предварительное дознание. Как полицейские, когда схватят человека, чтобы подготовить к серьезному разговору.
— Малыш, кончай свои фокусы. Марш вперед!
Когда они углубились в ельник, Малыш неожиданно выкрикнул по-русски:
— … твою мать!
Мария истерически вскрикнула. Старик в испуге обернулся.
— Эта шлюха без трусиков. Я только что проверил. — И повернувшись к Марии, засмеялся: — Поиграешь с Малышом в любовную игру?
— Брось ты свои шуточки! — вспылил Старик, стукнув Малыша по руке автоматом. — Возможно, ее партизанский отряд сейчас рядом, а ты способен думать о таких вещах!
Под прикрытием державшего наготове автомат Старика они вошли в лагерь.
Порта протяжно, многозначительно свистнул, увидев Марию в рваной одежде и похотливое лицо Малыша. Но прежде чем он успел что-то сказать, Малыш заревел:
— Какой отличный матрац, упругий и все такое прочее. И она без трусиков! Задница весело усмехается под лохмотьями, как у свиньи, ищущей хряка во время течки. Лакомый кусочек. В самый раз по мне.
