Пошатываясь грузин обернулся к толпящимся у БТРов солдатам, уставив прямо на них раструб готового к бою «шмеля». Заходясь пьяным смехом, бойцы принялись приседать в притворном испуге, делая руками карикатурные отстраняющие жесты. Им было весело.
— Не учите отца делать детей, тупые ослы! — подбоченясь и удерживая спарку одной рукой заявил им с апломбом огнеметчик.
— Спорим на пять баксов, с одного раза не попадешь! — тонко пискнул кто-то из толпы.
— Кто это сказал?! — уже не наигранно взбесился солдат. — Кто? Ты, Реваз?
— А хоть бы и я! — пропищал тот же голос. — Все равно не попадешь! Ты — мазила!
— Ах так! — судя по голосу огнеметчик был просто вне себя от ярости. — А ну смотри сюда!
Он стремительно развернулся. И в тот же миг я не услышал, а скорее просто почувствовал, кожей ощутил движение сбоку. Руслан вскинул к плечу автомат, припав щекой к прикладу.
— Руслан, нет! — дернул я его за рукав. — Не вздумай! Не надо! Они нас не выпустят! Даже не думай об этом!
— Но эта сука…
— Брось, он промажет! Ты же видишь, он обдолбан по самые брови! В нем наркоты больше, чем во всей Чуйской долине. Ему ни за что не попасть!
Что-то ворча себе под нос, ополченец неохотно опустил автоматный ствол, продолжая пристально всматриваться в стоящего посреди площади грузина. Жесткий прищур его глаз ничего хорошего тому не обещал.
— Премия в сотню баксов от меня лично, если попадешь в колокольню с первого выстрела, — разнесся над площадью громкий уверенный голос.
Я невольно вздрогнул, крепче сжимая в руках автомат, слишком знакомые интонации вдруг послышались мне в произнесенных словах. Я уже слышал их, правда давно, но с тех пор они слишком часто преследовали меня в кошмарных снах, я просыпался от этого голоса среди ночи и скованный ужасом лежал тупо вглядываясь в белеющий сквозь тьму потолок, произнесенные им слова пойманными рыбами бились в стенки моего черепа. «Выходи, генацвале, — раз за разом повторял этот голос. — Приехали! Конечная остановка!», а потом мне в лицо сверкала широкая белозубая улыбка. Улыбка поверх смотрящего прямо в глаза пулеметного ствола. Так, наверное, улыбается сама смерть, без гнева и жалости, с азартным веселым куражом…
Столпившиеся у БТРов грузины почтительно расступились пропуская вперед мужчину с властно вскинутой головой и горделивой осанкой человека, привыкшего командовать. Я почувствовал, как сердце мое глухо ухнув куда-то вниз, вдруг остановилось, и лишь через несколько томительно долгих секунд вновь забилось в двойном, а то и в тройном темпе гоня по жилам до предела насыщенную адреналином кровь. Да, это несомненно был он. За прошедшие годы он несколько погрузнел, волосы почти полностью поседели, а лицо покрыла сеть суровых глубоко прорезавших кожу морщин. Но все же это был он, и та же самая азартная улыбка сейчас расплывалась по его лицу даже с такого расстояния сверкая идеально белоснежным оскалом. Грузинский пулеметчик, семнадцать лет назад державший меня под прицелом на горной дороге, да так с тех пор и поселившийся в моей больной израненной памяти, был снова здесь. Извечный страх, пугающая ночная галлюцинация вдруг обретшая плоть и кровь, воплотившаяся в реального человека. Как завороженный я медленно поднял автомат, ловя в прицельную планку выбеленную сединой голову. Он что-то еще говорил, но я уже не мог слышать слов, бившийся в висках мелкий злой пульс напоенной адреналином крови заглушал все. Только лился с небес набирающий силу колокольный звон, будто даруя мне благословение свыше, предвещая скорое избавление от пожизненного кошмара, долгожданную расплату… Мне уже было наплевать обнаружат ли нас грузинские солдаты, сможем ли мы после этого выстрела оторваться и уйти, повезет ли нам, вопреки всем законам, еще раз… Все это было просто неважно. Важным было только одно: убить эту суку, стереть навсегда с его лица азартную ухмылку победителя, вычеркнуть его жирной чертой из этой жизни…
Мы выстрелили одновременно. Звонко раскатившаяся, рикошетя эхом от стен мрачных нависших над нами темными громадами домов, короткая автоматная очередь, потонула в мощном реве сработавшего «шмеля». Яркая звезда огнеметного выстрела, оставляя за собой в воздухе жирный след черного дыма, пролетела всего лишь в нескольких метрах от колокольни и безобидно ухнула взрывом где-то во дворах за домами. Моя же стрельба, оказалась более удачной. Пулеметчик схватился руками за грудь, закачался, но все же устоял на ногах, медленно поднимая на меня глаза, пытаясь увидеть откуда пришла к нему смерть, и я, облегчая ему задачу, поднялся во весь рост, распрямившись с автоматом в руках. В тот момент я не думал о том, что меня могут увидеть грузины, не думал о том, что они наверняка откроют ответный огонь, не думал вообще ни о чем… Просто он обязательно должен был в последние секунды своей жизни узнать и понять чья именно рука оборвала ее, откуда и за что пришло запоздалое возмездие. И мне показалось на миг, что в его стекленеющих глазах, упершихся в меня гаснущим взглядом, мелькнуло вдруг понимание… Он узнал меня, узнал и вспомнил… По-крайней мере мне очень хотелось так думать.
Все это произошло очень быстро, секунда, может быть две, но никак не больше. Удолбыши в натовском камуфляже, столпившиеся возле брони еще ничего не поняли, а невнятно матерящийся огнеметчик разворачивал спарку «шмелей» решив повторить неудачную попытку. Седой пулеметчик все никак не падал, он держался на ногах, раскачиваясь, будто цепляющийся в шторм за скользкую палубу моряк. Я поразился тогда сколько воли к жизни все-таки было в этом ненавистном мне человеке, даже сейчас с пулей в сердце он не желал умирать, не поддавался положившей ему руку на плечо костлявой. И это в какой-то мере спасало меня. Солдаты просто тупо удивлялись странному поведению своего командира, звуки моих выстрелов потонули в реве «шмеля», оставшись для них незамеченными. Но еще секунда и тело бывшего пулеметчика все же упадет, и тогда все станет ясно даже самым тупым, надо было срочно исчезать, прятаться, нырять под прикрытие густой тени скопившейся под стеной дома, туда, куда не доставали еще лучи поднимавшегося над горизонтом солнца. Но я все стоял, не в силах оторвать глаз от невыносимо медленно клонящейся к земле грузной фигуры. Что-то злое и матерное шипел сквозь зубы Руслан, вроде бы даже он пытался тянуть меня за рукав. Я не замечал его усилий, я был полностью поглощен агонией пулеметчика. Там, на площади, меньше чем в сотне метров отсюда умирал сейчас главный ужас моей прежней жизни. И это я! Я! Собственными руками убил его.
А потом еще раз оглушительно рявкнул «шмель». Я невольно глянул в сторону огнеметчика, как раз вовремя, чтобы увидеть как он покачнулся на нетвердых ногах в момент выстрела, и тяжелая спарка почти клюнула землю. Темная, начиненная жидким огнем капсула вместо того, чтобы ударить по колокольне, вильнув в воздухе дымным хвостом влетела точно в раскрытую дверь церкви, прямо в толпу пытавшихся укрыться там от ужасов штурма детей и женщин. Казалось на секунду время остановило свой бег, я чувствовал, что на моих глазах случилось что-то жуткое, что-то непоправимое, но еще не мог в полной мере осознать умом что. Огнеметчик застыв в неустойчивой позе недоуменно смотрел пьяно выпученными из орбит глазами на дело своих рук. Грузины собравшиеся у техники на миг замолчали, видимо тоже еще не поняв, а только почувствовав, что произошло что-то из ряда вон выходящее, что-то неожиданное, неправильное. Мир замер, застыл вклеенной в янтарную смолу мухой. Лишь в воздухе продолжал рассыпаться последний хрустальный аккорд колоколов.
А потом внутри церкви ударил взрыв, и сразу за ним хлестнуло жадным языком пламя. Отчаянный вопль заживо горящих людей рванулся к чистому безоблачному небу, заставив меня невольно сдавить руками уши. Это не помогало, он был слышен и так. Откуда-то сбоку и снизу ударила автоматная очередь. Ах да, там же Руслан… Огнеметчик, так и не выпустив из рук опустошенной только что спарки ничком завалился на асфальт, конвульсивно подергиваясь. Что-то заорали, засуетились остальные грузины, нестройно в разнобой ударили штурмовые винтовки, дробя градом пуль кирпич окрестных домов. Из объятой пламенем церкви вывалились несколько надрывно визжащих на немыслимых высоких нотах горящих клубков, сквозь охватившее их пламя смутно можно было разглядеть очертания человеческих фигур. Женских, детских… Они тут же попали под град пуль, и их расшвыряло, разбросало в разные стороны, разрывая на части обожженные тела. Солдаты не видели врага, но продолжали бестолково лупить во все стороны из винтовок длинными очередями. Харкнули по церкви пробивая насквозь ее стены тяжелые пулеметы бронетранспортеров, внося свою лепту в царившую на площади ужасающую какофонию.
А Руслан все стрелял и стрелял, короткими убийственно точными очередями, сшибая одну пятнистую фигуру за другой. И вторя его выстрелам глухими ударами басил большой колокол. Звонарь продолжал отчаянно дергать за свои веревки и колокола не умолкали ни на секунду, заходясь в тревожно набате, до тех пор, пока один из БТРов не задрал вверх ствол своего пулемета и не обрушил на маковку колокольни гибельную, разносящую в пыль кирпичи очередь. Колокола взвыли под ударами пуль, словно живые, могущие чувствовать боль существа и затихли разодранные и перекошенные. На начищенном, ярко сверкающем на солнце боку большого багровой кляксой расплывалось кровавое пятно. Казалось, что колокол ранен вражеской пулей и рана эта еще кровоточит.
