Подойдя на цыпочках к порогу, Крайнев осторожно выглянул в щель для газет. Первое, что он увидел, была шапка-ушанка. Слишком быстро переведя глаза вниз, он увидел ватник и только потом лицо Тепловой.
Крайнев распахнул дверь. Теплова вздрогнула от неожиданности, но овладела собой и быстро переступила порог.
— Здравствуйте, Сергей Петрович, — произнесла Валя так, словно они виделись только вчера и за это время ничего не произошло.
— Здравствуйте, — с трудом выговорил Крайнев.
Несколько мгновений они молча рассматривали друг друга. Взгляд Тепловой задержался на его виске, где поседевшие волосы разрезались длинным узким шрамом.
В костюме военного покроя, ладно сидевшем на нем, с кобурой на поясе, он казался ей совсем чужим и незнакомым.
— Вы меня звали, Сергей Петрович?
Он порывисто схватил ее за руку.
— Валечка, вы можете мне поверить? — Голос его дрожал.
— Я вам всегда верила, Сергей Петрович, верю и теперь.
Только сейчас, когда он радостно улыбнулся, Валентина увидела его таким, каким знала всегда.
— Ну, рассказывайте, для чего звали?
Крайнев рассказывал торопливо, словно боясь, что его не успеют выслушать, сбивчиво, будто опасаясь, что ему не поверят. Сергей Петрович слышал свой голос как бы со стороны, чувствовал, что он звучит неуверенно, и с тревогой смотрел на Валентину, силясь понять, какое впечатление производят его слова.
Теплова слушала, взвешивая каждое его слово.
— Ну? — спросил он, закончив свое повествование.
— О предательстве Лобачева и Пивоварова мы уже знаем, — сказала Валя. — Я пришла к вам, Сергей Петрович, чтобы связать вас с подпольем.
Он снова схватил ее за руки и сжал их с такой силой, что она поморщилась от боли.
— Валя, Валечка, неужели это возможно? Я уже потерял надежду, что наши мне поверят. С ума можно было сойти от этих косых взглядов, от этой ненависти. Порой крикнуть хотелось: «Да поймите же, что я ваш, ваш!»
— Как я рада, Сергей Петрович, — сказала Теплова, взглянув на него с нескрываемой нежностью, — что вы до конца остались нашим, что я не обманулась в вас. Ведь я вам верила. Поймите: когда веришь в человека и ошибаешься, то перестаешь верить и людям, и самой себе.
В голосе ее было столько простоты и искренности, что у Крайнева перехватило дыхание.
…С настольными часами в руке Крайнев быстро шагал но улице города следом за Валентиной, держась от нее поодаль. Несколько раз он сгонял с лица улыбку и снова ловил себя на том, что улыбается. Далеко позади, не спуская с него глаз, шел Петр Прасолов. По другой стороне улицы — Павел. В другое время Крайнев, безусловно, заметил бы людей, неотступно следовавших за ним, но сегодня ему было не до того.
В мастерской он отдал часы, и мастер показал рукой на дверь, которая вела в жилую половину дома. В комнате рядом с сияющей Валентиной стоял Сердюк.
— Ну, здравствуй, товарищ Крайнев, — сказал он, подчеркнув слово «товарищ».
— Здравствуй, товарищ…
— Сердюк, — подсказала Валентина.
— Пришел, не побоялся?
— Если бы боялся, не пришел.
— Садись, рассказывай все по порядку.
Сергей Петрович снова рассказал все подробно, более подробно и связно, чем Тепловой. Наконец случилось то, на что он уже и не надеялся! Его слушали, ему верили!..
— Что ты думаешь делать дальше? — спросил Сердюк, внимательно выслушав его. — Что ты вообще думал делать? Действовать в одиночку, как герой-индивидуалист?
— А что я мог сделать? — спросил Крайнев. — Обстоятельства заставили стать на путь террора, и я запутался. Решил идти напролом, втираться в доверие, расширять сферу своего влияния, подобраться к станции. Пытался связаться с вами, но не удалось. Теперь будем думать вместе.
— Втираться, а не завоевывать, — подчеркнула Теплова и торжествующе посмотрела на Сердюка. Ей было жаль, что Петр не присутствует при этом разговоре.
Мужчины закурили.
— Задал ты нам задачу! — усмехнувшись, сказал Сердюк. — Ничего я не мог понять. После того как ты по радио не выступил, твое поведение стало понятнее, но, признаюсь, далеко не совсем. Потом ты начал свирепствовать в механическом цехе и снова спутал все карты. Вот только она твоим защитником была до конца. — Сердюк кивнул головой в сторону Тепловой. — С трудом мы добрались до истины.
— Как же вы все-таки до нее добрались? — спросил Крайнев.
Сердюк молча протянул ему пакет с сургучной печатью. Сергей Петрович прочитал донос и озабоченно нахмурился.
— Значит, Пивоваров действует?
— Действует, — подтвердил Сердюк. — Я думаю, судьба Вальского его кое-чему научит, но забывать о нем нельзя, он еще может ужалить.
— А как этот пакет оказался у вас в руках?
— Об этом когда-нибудь позже, — улыбнувшись, ответил Сердюк. — Ты вот скажи: что теперь делать с механическим цехом? Мы было решили подпилить вал главной трансмиссии, чтобы он во время пуска лопнул. Но теперь это стало невозможным — тебе будет каюк. А ты для нас… Да знаешь ли, что ты сейчас для нас?.. Организовать налет на станцию, добраться до заряда можно, но это связано с большими потерями в людях. А сорвать пуск цеха необходимо.
— Сорвем, — уверенно отозвался Крайнев, — я давно уже придумал, что сделать, но мне одному это было не под силу, а сейчас… Сейчас я как Антей, прикоснувшийся к матери-земле.
— Что же ты надумал? — спросил Сердюк.
— Нужно вывести мотор главного привода — за него отвечает хозяйственная команда, и это меня не коснется.
— Это правильно, но как? Ведь его усиленно охраняют?
— Его охраняют, — подтвердил Крайнев, — но масло для смазки не охраняют.
Сердюк хлопнул себя рукой по лбу.
— Валя! Позови сюда Петра, он где-то здесь неподалеку.
Зонневальд не переставал думать о судьбе бывшего начальника гестапо фон Штаммера, разжалованного за провал агентурной сети. Он всеми силами старался поддержать свою репутацию «мастера смерти».
Каждое утро Зонневальд наведывался к своим оперативным работникам, наводя страх не только на тех, кого они допрашивали, но и на них самих.
…В кабинете следователя Швальбе, завербованного в гестапо из бывших немецких колонистов, идет очередной допрос. Невысокий коренастый паренек стоит против следователя и спокойно отвечает на его вопросы.
— Значит, не комсомолец и не стахановец?
— Нет.
— Какие общественные нагрузки нес?
— Почти никаких. Разве только в лавочной комиссии состоял.
— И только?
— И только.
Швальбе молчит, не зная, что спрашивать дальше.
Замороженные глаза Зонневальда не изменяют своего выражения, но следователь понимает, что начальник недоволен.
— Что значит — и только? — по-немецки говорит Зонневальд. — Этого вполне достаточно. Был в лавочной комиссии — значит, помогал советской власти.
— Подпишите, — говорит Швальбе, протягивая пареньку протокол.
Когда тот ставит свою подпись, следователь пальцем показывает ему на дверь.
— А меня часовой выпустит или пропуск напишете? — спрашивает паренек, уверенный в том, что он благополучно отделался.
Швальбе хохочет:
— Вы уже подписали себе пропуск на шахту.
— За что? — спрашивает паренек, бледнея, но в голосе его больше удивления, чем страха.
— В камеру! — командует Швальбе.
Солдаты выводят паренька.
— Плохо работаете, — раздраженно говорит Зонневальд. — Этот парень виновен уже тем, что молод. Такой может уйти в партизаны, перейти границу, стать советским солдатом. У вас низкая пропускная способность, разговариваете много.
Швальбе слушает начальника, стоя навытяжку. Его глаза, такие же рыжие, как и брови, выражают внимание и угодливость.
Конвоир вводит пожилого мужчину.
— С этим придется поразговаривать, — как бы извиняясь, говорит Швальбе начальнику.
Зонневальд не удостаивает его ответом.
— Сильвестров Илья Иванович? — спрашивает Швальбе.
— Он самый.
— Коммунист?
— Нет.
— Стахановец-двухсотник?
— Это да.
— Садитесь, пожалуйста.
Сильвестров садится, бережно одернув натянувшиеся на коленях синие шевиотовые брюки.
— Я попрошу вас написать в газету о том, как вы стали стахановцем, — все так же вежливо говорит Швальбе. — Не так, конечно, как вы писали в «Металлург», — он указывает на газетную подшивку, лежащую на столе. — Вы напишете, что вам угрожали тюрьмой, ссылкой, что двести процентов вы никогда не давали, а вам это нарочно приписывали.
— Значит, вы хотите, чтобы я написал, будто я жулик, а не мастер своего дела?
Швальбе криво усмехается:
— Не жулик, а жертва. Жертва режима запугивания. Подумайте. Если вам трудно написать самому, за вас напишут, а вам останется только подписать.
