В это утро заключенные, как всегда, промаршировали на перекличку. Как всегда, гигантский квадрат стоял, выверенный на впереди стоящего и на соседа, и, как всегда, он по команде Рейнебота: «Рабочие команды, стройся!» — после дикой сутолоки распался на большие и маленькие группы, которые затем, после окрика: «Шапки долой!», — частью вышли за ворота в сопровождении вооруженной карабинами стражи, частью направились по апельплацу вниз, к лагерным мастерским и служебным помещениям.
Но со вчерашнего дня над вершиной горы Эттерсберг, казалось, подула струя свежего воздуха, и многие тысячи легких вдохнули ее. Где-то вдали что-то свершалось. С грохотом подошли танки, сотрясая, землю так, что людям на вершине горы чудилось, будто они ощущают эту вибрацию и вот-вот начнется землетрясение. То, что до сих пор они выискивали на истертых картах или слушали у блоковых громкоговорителей как сообщения с фронта, с тех пор, как по лагерю прошел слух об эвакуации, сразу превратилось в действительность, и они были непосредственными участниками событий.
Клуттиг и Рейнебот, начальник рабочих команд и свора блокфюреров стояли у железных ворот лагеря и, расставив ноги, упершись кулаками в бока или заложив руки за спину, безмолвно пропускали мимо себя поток уходящих на работу команд. В их испытующих взглядах, скользивших по бритым головам, угадывались затаенные мысли.
Команда за командой проходила мимо: шапка в руке, руки по швам, взор вперед.
Среди всей этой одноликой, серо-синей массы шагало много участников групп Сопротивления. Их пальцы, державшие рукоятки лопат, во время тайных вечерних сборов в подвале под бараком сжимали приклад карабина так, как их учил инструктор. А сейчас они шли мимо карцера, где мучили Гефеля, и их суровые лбы напоминали щиты, за которыми они таили свои мысли. Эти мысли были пока глубочайшим секретом, но уже становились фактом будущего, настолько близкого, что его можно было коснуться, стоило только протянуть вперед руку…
Но сейчас их руки были вытянуты по швам.
Людям были известны мысли тех, кто разглядывал их, когда они маршировали мимо. Мысли одних и мысли других были взаимно далеки, как планеты в мировом пространстве, но когда они столкнутся…
О Бухенвальд, мы не скорбим, не плачем.
Не ведая, что впереди нас ждет.
Жизнь все равно мы сердцем чтим горячим.
Настанет день — свобода к нам придет…
Как всегда, и в это утро песня лагеря витала над непокрытыми головами, и заключенные, уходя на работу, несли ее, как тайное знамя.
Не успела еще пройти последняя рабочая команда, как Клуттиг удалился с Рейнеботом в кабинет последнего. Они больше никого не впускали. Клуттиг, кряхтя, опустился на стул, размышляя о своей ночной неудаче.
— Сволочь, наверно, пронюхала, что я иду в лагерь, — угрюмо произнес он. — Разве я могу стать невидимкой?
Рейнебот положил на стол книгу рапортов.
— Наверно, они обкрутили и твоего Гая, а шестьдесят первый барак тут совсем ни при чем.
Клуттиг рванулся к Рейнеботу и прохрипел:
— А кто втравил меня в дело с гестапо?
Рейнебот защищался.
— Ведь я же говорил тебе, что наши бандиты станут перебрасываться щенком, как мячиком, а ты будешь метаться по кругу, как слепая овчарка!
Он зажег сигарету.
— Отправь на тот свет негодяев, которые стоят в списке, как тебе велел Швааль, тогда по крайней мере у тебя будет хоть что-то существенное.
— Этим распоряжением наш болван околпачил меня, — сердито заворчал Клуттиг. — Я только помогу ему бес шума убрать мусор.
— И это было не так глупо с его стороны, — заметил Рейнебот и подошел к карте.
Он бросил на нее быстрый взгляд, вытащил одну из булавок с цветной головкой, торчавшую у населенного пункта Трейза, и воткнул ее туда, где был обозначен Герсфельд. Затем по привычке сунул за борт кителя большой палец и задумчиво побарабанил остальными.
Потом он повернулся и взглянул на Клуттига, который внимательно наблюдал за ним. Неторопливо подойдя к столу, он уселся на стул, раздвинув ноги и упираясь руками в доску стола.
— Вообще мне кажется, наш дипломат не так уж неправ…
Клуттиг так резко дернул головой, что у него заныла шея. Он встал, подошел к Рейнеботу и вытянулся перед столом во весь рост.
— Что ты хочешь этим сказать?.. — Они сверлили друг друга взглядами. — Ага, — усмехнулся Клуттиг, — дипломат номер два!..
Рейнебот насмешливо улыбнулся. — А кто еще недавно бил себя по кителю: «Пока я ношу этот мундир…» — передразнил его Клуттиг.
— М-да, долго ли его носить?.. — заметил Рейнебот.
Клуттиг выпятил подбородок. Резко сверкнули блики света в толстых стеклах его очков.
— Итак, храбрый боец тоже покидает меня в трудный час… — Он ударил кулаком по столу. — Я, пока жив, останусь тем, чем был!
Рейнебот смял окурок в пепельнице и поднялся, элегантный и стройный.
— Я тоже, господин гауптштурмфюрер, только… — он многозначительно приподнял брови, — только при изменившихся условиях. — Говоря это, он похлопал рукой по карте. — Герсфельд — Эрфурт — Веймар… — и с циничной улыбкой посмотрел на Клуттига. — Сегодня у нас второе апреля. Сколько дней еще остается в нашем распоряжении? Столько?
Рейнебот, как фокусник, растопырил все десять пальцев.
— А может быть, столько? — Он сжал правую руку в кулак. — Или столько? — Он начал загибать палец за пальцем на левой руке Что ж, остается изучать английский язык да глядеть и оба! — повторил он когда-то им же самим сказанную фразу.
— Ах ты скользкий угорь! — прошипел Клуттиг.
Рейнебот рассмеялся. Он не обиделся. Чувствуя себя всеми покинутым, Клуттиг буркнул:
— Значит, остаемся только мы с Камлотом?
— Камлот? — Рейнебот скептически склонил голову к плечу. — На него не полагайся. Он думает только о том, как бы смыться.
Тогда остаюсь я! — выкрикнул Клуттиг, сознавая свое бессилие.
— Как так? — переспросил Рейнебот, делая вид, что не понимает его. — Ты хочешь остаться здесь?
Клуттиг заскрежетал зубами.
— Уже несколько недель я гоняюсь за этой бандой. Так неужели теперь, напав на след, я трусливо сбегу?
Он выхватил из кармана список и подошел к громкоговорителю.
Рейнебот опешил.
— Что ты затеял?
Клуттиг размахивал листком.
— Я вызову их сюда, отправлю в каменоломню и велю расстрелять.
— На глазах у всех? Да ведь в каменоломне работают триста заключенных!
— Наплевать! — заорал Клуттиг.
Рейнебот отобрал у него список.
— Приказ надлежит выполнить осторожно и умно, господин помощник начальника!
Клуттиг продолжал орать:
— Значит, я должен тайком, тихо и мирно…
— Вовсе нет, — сознавая свое умственное превосходство, промолвил Рейнебот. — Все должно быть сделано строго официально. Список направляется в канцелярию совершенно официально. Понятно, господин помощник начальника лагеря? Все поименованные заключенные завтра утром должны явиться к щиту номер два, — Рейнебот прищурил один глаз, — их отпускают, you understand, mister[8]? Пароль — «родина»! Автомашина — эскорт — лес — залп — все!
Рейнебот положил список в книгу рапортов.
— Со всей осторожностью и умом — так хотел наш дипломат.
Клуттиг и на сей раз должен был признать, что молодой человек хитрее его. Он не удержался от ядовитого замечания:
— Ты ловко приспособился к дипломату!
— Ничего подобного! Просто я со вчерашнего вечера стал немного умнее, — как всегда, ловко вывернулся Рейнебот.
Зазвонил телефон.
Требовали Клуттига. Рейнебот передал ему трубку.
Вызывал Гай. Рейнебот стоял возле Клуттига и слышал все, что сказал гестаповец. Он заявил, что больше не желает иметь никакого отношения к истории с ребенком. Один из мерзавцев ночью ускользнул у него из-под рук: взял и подох. Остальной мусор он больше не желает видеть у себя.
Клуттиг заикался и не мог ничего выговорить. Рейнебот взял у него трубку и назвал себя.
— Само собой разумеется, любезный Гай, мы снова заберем весь этот сброд. Я пришлю грузовик. Блаженно усопшего мы, естественно, тоже прихватим. Здесь и закоптим его.
Он положил трубку.
— Ну вот, все наши опять будут дома! Остаются еще Гефель и поляк, как его там? Или ты о них забыл?
— Какой толк нам от них? — проворчал Клуттиг.
Рейнебот открыл дверь и крикнул в коридор:
— Гауптшарфюрера Мандрила к коменданту!
Его приказание было передано дальше стражей у ворот. Когда Мандрил вошел, Рейнебот протянул ему пачку сигарет.
— Как вы считаете, вам еще удастся выжать что-нибудь из Гефеля и поляка?
Мандрил взял одну сигарету и засунул ее за ухо. На лице его не отразилось ни малейшего интереса к вопросу.
— Теперь остается только прикончить их, — равнодушно ответил он.
