Пришло повое время, и лагеря смерти превратились в музеи. И хотя необходимость таких всемирных антифашистских выставок была очевидна и принималась сознанием Зубова — от всей этой будничной деловитости новых музейных служащих веяло на него такой смертельной тоской и гнетущей душевной тяжестью, что Зубов с трудом дотягивал до конца своего "рабочего дня" в Заксенхаузене, под вечер торопясь поскорее сесть в поезд и уехать в Берлин.
…Паровоз резко брал с места, и за окном проплывали бетонный забор, опутанный поверху колючей проволокой, и белостенное здание караульной СС, и сторожевые вышки Заксенхаузена, торчащие над сосновым бором, как чёрные пики, вонзённые в небо.
Первая остановка в Эдене. Затем Ораниенбург. В мирное время здесь можно было с лагерной узкоколейки пересесть на электричку. Но в Берлине ещё не было электроэнергии, и наши технические части только-только принялись за восстановление первых железнодорожных линий. Помогали немцам. Солдат, ещё вчера державший автомат, взялся за лом и лопату.
На эти несколько Дней Зубов вместе с Лизой поселились в пустовавшей квартире, неподалёку от Александерплац. Можно было бы, конечно, выбрать себе более комфортабельную и удобную квартиру или занять даже целый коттедж в ряду брошенных зданий где-нибудь в восточном пригороде. Но Зубова одолевало желание в свободное время бродить в районе бывших гитлеровских министерств, рейхстага и Имперской канцелярии. Ему нравилось вдыхать в себя ещё не всюду выветрившийся запах дыма и гари, разглядывать груды развороченного бетона, истёртого в пыль камня, смотреть на это море развалин, похоронивших под собой останки разбитой вдребезги нацистской государственной машины.
Говорят, что труп врага хорошо пахнет. Развалины тоже иногда доставляют эстетическое удовольствие. И Зубов испытал его.
Он и Лиза возвращались из Заксенхаузена затемно. Вскоре ложились спать на составленные рядом супружеские кровати. Наконец-то, после долгих месяцев боёв и разлук, они могли остаться одни в комнате, не боясь, что им помешают наговориться вдосталь или разбудят среди ночи каким-нибудь вызовом к начальству.
За окнами не стреляли. В Берлин пришла тишина, но к ней ещё трудно было привыкнуть. Зубов с каким-то странным чувством робкой радости вступал в это непривычное состояние первых дней отдыха, всё ещё словно бы не веря, что четырёхлетняя война, в которую уже вжились люди, закончилась окончательно и безвозвратно.
Берлин был уже поделён на сектора союзными войсками. И ночью, часто глядя из окна дома на тёмный поверженный город, который скоро рассечёт видимая или невидимая черта границы, Зубов с грустью ощущал, что к полноте всей той ликующей и пьянящей радости, заполнившей его в первые часы победы, властно примешиваются иные тревоги и горечь новых забот, с которыми, как видно, и на войне, и после неё всегда живёт человек.
…Машина комдива въехала в западную часть города. Пока здесь не было союзников, и проезд по всему городу оставался свободным. Наши сапёры разминировали здания и подвалы, разбирали завалы, баррикады, на одной из улиц дорогу машине преградили… станки, их вытаскивали из-под обломков упавшей крыши завода и грузили на машины.
— Вывозим ценное имущество, пока не пришли сюда американцы, — сказал Сергей не слишком уверенно и покосился на отца, ожидая подтверждения.
— Надо бы, конечно, если вспомнить, сколько они у нас порушили добра, — ответил он, — но ты неправ. Станки мы оставим немцам. Более того, мы дадим им и продовольствие и поможем с товарами.
— Уже и карточки у них с нормами выше, чем в России, — произнёс Сергей, явно не выражая одобрения.
— Выше не выше, но нормы хорошие. Путь к сердцу немца лежит через его желудок, а мы должны завоевать их сердца. — И генерал усмехнулся, как бы сводя свой ответ к шутке, но вместе с тем какая-то сердитая нотка в его голосе не располагала к продолжению этого разговора.
Зубов смотрел по сторонам: немцы копошились на развалинах домов — мужчины в ватниках, старых пиджаках, женщины в поношенных платьях, — старательно, по конвейеру передавали из рук в руки кирпичи, обломки железа. Лица все мрачные, не слышно ни смеха, ни песен. Однако и следов тревоги или отчаяния не было на этих лицах. Усталость. Равнодушие, как слой серого пепла, под которым неприметным огоньком тлела и разгоралась надежда.
"За несколько месяцев не подымешь такой город, как Берлин. Тут нужны годы", — подумал Зубов.
Однако, когда проехали район Митте и попали в кварталы восточной части города, в Карлхорст, Зубов увидел здесь и целые дома, и почти неразрушенные кварталы. Союзная авиация бомбила больше всего центр, окраины же, особенно там, где натиск наших войск был стремителен, уцелели.
Машина свернула с Франкфуртераллее в переулок, перегороженный полосатым столбом. Вблизи высилось шестиэтажное серое здание со слегка облупившейся от осколков облицовкой. Городская комендатура!
Когда офицеры подходили к подъезду дома комендатуры, из дверей быстрым, энергичным шагом, в слегка поскрипывающих сапогах вышел командующий фронтом.
— Здравствуй, Свиридов, ну, как ты устроился? — спросил он.
— Хорошо, товарищ маршал. Я бы далее сказал — с комфортом.
— Стал твёрдой ногой на Эльбе?
— Так точно.
— Насчёт комфорта, отдохнуть, конечно, можно недельку, но не больше. Работу в войсках не ослабляйте, — командующий слегка погрозил Свиридову пальцем. — Мы здесь не на курорте. Учёба, учёба. Собираешь опыт войны?
— Изучаем, собираем, товарищ маршал. По всем ротам, батареям.
— И чтобы разведка смотрела в оба. Граница есть граница. Вот видишь, Свиридов, я своё обещание выполнил, твоя дивизия дралась за Берлин, — произнёс после паузы командующий, и Зубова удивила цепкость его памяти, сохранившей мимолётный разговор на Одере, на КП дивизии, почти месяц назад.
— И мы своё дело сделали, товарищ маршал. Солдаты довольны.
— Когда солдаты довольны, и маршалу хорошо, — сказал командующий. — Ты зайди ко мне сегодня в штаб.
И он махнул рукой в сторону здания, где временно расположилась советская военная администрация в Германии.
…Командующий уехал. Проводив его, Свиридов зашёл со своими офицерами к помощнику коменданта города генерал-полковника Берзарина, чтобы узнать о путях дальнейших поисков Николая Бурцева. Дело это осложнилось. Слишком тонка была нить надежды отыскать человека, неизвестно, живого или мёртвого, среди сотен тысяч заключённых изо всех лагерей, точного числа которых в те дни ещё никто не знал.
Помощник Берзарина записал фамилию и те скудные данные о брате Бурцева, которыми располагали Зубов и Сергей.
— Сделаем всё возможное, — пообещал он.
С этим Зубов и Сергей покинули комендатуру, чтобы проехать в госпиталь, где лежал майор Окунев.
Дорога туда лежала через Потсдам с его дворцами Сан-Суси и Цицилиенхоф. Первый был летней резиденцией короля Фридриха, второй принадлежал бывшему престолонаследнику Вильгельму Гогенцоллерну. Гитлер не мешал ему жить здесь в своё удовольствие. Только два месяца назад принц бежал отсюда на запад.
Машина Зубова переехала понтонный мост через Хафель, наведённый нашими сапёрами. Все другие мосты были взорваны нацистами при отступлении, а центр города был разрушен после большого налёта американцев четырнадцатого апреля.
Газик поднялся в гору и остановился около дворца Сан-Суси. У ворот уже стоял часовой с автоматом.
— Поглядим, что там внутри, а то мы люди военные, завтра прикажут и уедем далеко, — сказал Зубов.
Они вошли во дворец со стороны великолепного каскада лестниц, ведущих к парку, разбитому вокруг фонтанов.
После военной дороги Зубову показался почти сказочным этот переход в атмосферу роскоши, пышного, праздничного блеска. Залы, салоны, галереи! Всюду разноцветный мрамор колонн, зеркала, расположенные против высоких окоп и как бы бесчисленное количество раз повторяющие украшения стен.
Зубов скользил в мягких туфлях, их пришлось надеть поверх сапог, по паркету, хранившему зеркальный блеск. Обилие картин и скульптур, этот мощный каскад впечатлений, внезапно обрушившихся на фронтовиков, быстро утомляли своим богатством. Было даже что-то угнетающее в воздействии этого великолепия на людей, словно бы неожиданно забредших в далёкую, чужую жизнь, уже принадлежавшую истории и музеям.
Комендант расположенного через дорогу Цицилиенхофа, молоденький лейтенант, доверительно сообщил Зубову, что он лично насчитал в этом замке сто шестьдесят семь комнат.
— Тут что-то намечается, — шепнул он с выражением плохо скрываемой таинственности. — На днях приезжал генерал Соколовский с супругой, всё осмотрел, дал указания.
— Какие же именно? — спросил Зубов.
