— Ну что, летчик, выкрутятся твои хлопцы? — спросил раненый сержант.
— Если горючее есть, то, может, и обойдется. Немцы, по моему расчету, должны раньше уйти. Они же с задания. Это наших и выручит.
Вскоре «мессершмитты», перестроившись клинообразной шестеркой, исчезли в голубом мареве неба.
«Ишаки» сбавили обороты моторов — звук их работы понизился, ослабел. Огги успокоенно сделали круг над районом боя, снизились над местом приземления своего товарища и ушли на восток.
А на дороге был праздник. «Дорога» считала бой выигранным. Хоть и маленькая, но все же победа. И хотя до летчика, приземлившегося на парашюте, было не менее трех километров, многие устремились туда. Матвей был бы рад тоже броситься вперед, но машина тронулась. Он не стал спрыгивать, не мог: ноги болели.
Через час машина уже спускалась с холмов правого берега Оскола. Под кручей дорога упиралась в понтонный мост через реку, берега которой буйно заросли ракитником и кустами. За ней старицы, луг, утопающие в зелени садов белые хаты и красная школа, их общежитие. А дальше виднелись две железнодорожные станции и между ними аэродром, на котором стояли самолеты.
Но тут радость сменилась тревогой: южная станция подозрительно дымилась, и постройки около нее выглядели как-то необычно. Осипов понял, что станцию недавно бомбили. И тут уловил связь между последними событиями: далеким громом среди ясного неба, двумя группами «юнкерсов», идущими с востока воздушным боем у него над головой. Шофер не торопясь вел полуторку вниз, отчего берега Оскола как бы поднимались вверх, закрывая окружающее, и Матвей не успел увидеть домик, в котором жил самый дорогой для него человек.
Неизвестность волновала все больше. Хотелось бежать туда, где среди зелени вишен и яблонь стояла хата Светланы. Однако нужно было сначала явиться в штаб, доложить командиру полка о своем последнем вылете. Ему еще предстояло отчитаться за потерю ведомого летчика. Неизвестна была ему судьба летчиков второй пары «илов», хотя пехота и говорила ему, что ведомые им летчики ушли в тыл. Хотя за ними крутились два немецких истребителя, но настойчивости особой в атаках «мессершмиттов» они не наблюдали. Вдруг его обвиняют в этом? И чем ближе был аэродром, тем тревожнее становилось на сердце. Чувство вины за неудачу в последнем вылете заслонило радость возвращения. Осипов задумался и не заметил, как машина подошла к шлагбауму, перекрывающему въезд на аэродром.
— Летчик, приехали!
— Да-да. Это мой аэродром. Спасибо за помощь… Счастливой вам дороги!
Как только Матвею открылось поле аэродрома, он сразу посчитал самолеты своей эскадрильи: на стоянке было четыре «ила». Не хватало только потерянных в его вылете.
Ноша виновности, давившая на совесть, чуть полегчала.
Доклад о результатах вылета Митрохин слушать не стал, сказав: «Летавшие с тобой пилоты отчитались за тебя и за себя; видели, как твоего напарника сбили зенитчики в начале пикирования. Обвиняют себя за отставание при маневре на повторную атаку цели: выход из атаки головной пары прикрыть не успели. Истребители же повторный заход на цель не обеспечили. Сообщили, что ведут бой. Между прочим, из того боя «лагг» один домой тоже не вернулся».
Митрохин прочитал докладную командира стрелкового полка о том, что они наблюдали воздушный бой трех «илов» с четырьмя «мессершмиттами», в котором ведущий группы сбил один немецкий истребитель. Улыбнулся:
— Ты, Осипов, похож уже больше на истребителя. Одним словом, специалист по «мессершмиттам»… Поздравляю. А теперь иди к Ведрову. Пусть доктор тебя хорошенько посмотрит. Счастливый ты! Выдержать такой удар. И пришел на своих двоих… Чудо! В твою и нашу пользу.
Когда Осипова отдали доктору, комиссар полка, потирая руки, радостно заявил:
— Конечно, теперь мне могут и не поверить, но я очень надеялся, что он вернется.
Митрохин посмотрел на присутствующих начальников:
— Мы всегда надеемся на возвращение, и твое желание не ново.
— Дело не в желании. Я техника расспрашивал, как Осипов готовился к вылету. Петров рассказал все, а потом говорит: «Товарищ комиссар, командир так привязался, что он из ремней ни в коем разе не выскочит». Вот я и ждал его.
— А что же молчал?
— События такие торопить нельзя. Пусть теперь он про эти ремешки, которые ему жизнь спасли, и расскажет всем летчикам.
Выйдя от командира, Осипов попал в руки к Ведрову. Полковой врач с пристрастием осмотрел и ощупал его. Не найдя ничего, кроме растяжений и ушибов, он перебинтовал ему ступни ног и решил отвезти его в госпиталь. Но Матвей уговорил Ефима Ивановича оставить его в части. Очень хотелось встретиться со Светой и оставшимися в живых товарищами.
Однако в школе было пусто. Светланы на работе не оказалось. Матвеем овладело тревожное желание немедленно увидеть ее, и он заковылял по знакомой улице.
Остро пахло пожарищем, едким, дерущим горло дымом сгоревшей взрывчатки и еще чем-то зловонным.
Повернув за угол. Осипов остановился пораженный и растерянный. Ноги вросли в землю. Перед ним было то, что раньше называлось улицей, а теперь не имело названия. Крупные бомбы сделали свое дело: поваленные деревья, какие-то дымящиеся обломки, горы вывороченной земли, а подальше закопченная станция с темными обгоревшими вагонами, между которыми сновали люди. Надо было идти. И он пошел.
Когда ноги Осипова оказались на бруствере рыхлой земли, окаймляющем воронку, он вспомнил, что есть еще погреб. «Где же он?…» Нашел погребок Вход забросан свежей землей и обломками саманного кирпича. Матвей спустился по ступенькам вниз, но никаких признаков жилья в погребе не нашел. Он вылез наверх и решил поискать кого-либо из соседей. Осмотрелся и только теперь увидел в конце разбитой бомбами улочки группу людей. Женщины, мужчины и ребятишки разбирали завалившуюся хату. Светы и ее матери среди них не было.
Железнодорожник, видимо старший команды, пошел навстречу:
— Здравствуйте. Кого командир ищет?
— Двух женщин. Вон там хата стояла.
— А кто вы им будете?
— Хороший знакомый.
— Плохи твои дела, товарищ летчик. Нету их совсем. Бомба прямо в дом угодила.
— Может, ушли куда?
— Нет, мы проверяли. Все, что можно было сделать, уже сделали. Помощников тут…
Выяснять подробности не имело смысла. Матвей повернул обратно. Едва передвигая ноги, он шел по земле, опаленной взрывами и обагренной кровью ни в чем не повинных людей. С горечью смотрел на воронки могилы и видел из сложенных деревьев и заборов кладбищенские кресты.
Прилетели две вороны, и их появление больно резануло по сердцу — почуяли смерть. Осипов взял палку, бросил в них. Птицы поднялись и бесшумно перелетели на другое место. Тогда он вытащил пистолет. Вороны, видимо, уже были знакомы с этим предметом, поднялись и полетели к станции. Ветерок донес до уха от ближней воронки какое-то бормотанье. Матвей подошел ближе и увидел на дне ее женщину в светлом, испачканном сажей и землей, порванном по подолу платье. Она перебирала скатывающиеся к ней сверху комочки земли и непрерывно и быстро говорила: «Детки, где вы? Идите скорей ко мне…» Матвею стало трудно дышать. Бессильный помочь этой раздавленной горем женщине, он пошел дальше, и ноги вновь привели его к тому месту, где земля была разворочена самой кровавой для него воронкой.
Обессиленный, Матвей сел, и тишина окружила его со всех сторон… Он не помнил, думал ли он о чем-нибудь. Время текло помимо него. Может быть, приходили люди, но он их не видел, а они по-житейски были мудры и не мешали ему.
Потом он услышал звук работающего мотора, погромыхивание и дребезжание кузова. Из-за поворота показалась видавшая виды санитарная машина. Подъехала и остановилась. Подошел Ведров:
— А я тебя ищу…
Положил руку на плечо, потом достал папиросы и молча дал закурить…
— Кругом теперь столько горя… Ты потерял и знаешь где. А я даже не знаю.
— Ефим Иванович, как же так? Почему?
