Вдруг из тумана выросли два всадника. Очертания фигур расплылись в тумане, и лошади казались невероятно огромными. Взмыленные кони тяжело храпели, белая пена летела клочьями. Всддники почти лежали на крупах.
Одним из всадников оказался командующий.
— Товарищ Гайгал, сейчас идут в наступление танки. По сведениям разведки, они взяли направление на ваш сектор. Примите их как должно.
— Будет исполнено!
— Ну, не дрогнули ли сердца?
— Нет, товарищ командующий!
— Всего хорошего!
— Будьте покойны, товарищ командующий!
Он ускакал к окопам. Мы остались в степи.
Вскоре вернулся и Ваня Петров.
— Все хорошо. Белые пытались подползти к проволочному заграждению, но отбиты с большими потерями.
Голос Вани дрожал от волнения.
— Почему так долго ходил?
— Расстрелял одну пулеметную ленту.
Но что это? Снаряды посыпались совсем близко от нас? Странно, казалось, что стреляют наши орудия. Разве наши отступили? Влево или вправо?.. Не может быть, мы заметили бы цепи перебегавших, несмотря на туман.
Впереди по-прежнему строчили пулеметы, трещали винтовки и грохотали орудия. Значит, дивизия там. Окопы не сдаются.
(Позже я узнал, что наши остались в окопах даже тогда, когда через окопы поползли танки, и открыли неожиданно огонь по белым, наступавшим под прикрытием танков.)
Мы сидели в тумане и ждали. Где-то вблизи заработал мотор. Уж не автомобиль ли командующего? Не решил ли командующий, как всегда, смело объехать на автомобиле позиции, несмотря на перестрелку?
Мы ничего не понимали и, признаться, о танке пока не думали. Совсем неожиданно для нас, бросая в туман панические вопли: «Танк, танк!» — проскакали мимо санитарные повозки (перевязочный пункт был рядом). Над повозками и над нашими головами засвистели снаряды. Где-то близко затрещал пулемет. И совсем уже рядом громко заработал мотор. Танк!
В каком направлении он движется?
Ваня Петров со смеющимися глазами снова пошел в разведку.
Снаряды соседних батарей рвались очень близко. Танк, вероятно, был недалеко и двигался не торопясь, точно нащупывая в тумане дорогу.
Петров скоро вернулся бегом.
— Танк! — вскрикнул он, запыхавшись, и показал рукой. — Танк там!
И вдруг упал с еще протянутой рукой.
— Ваня, что с тобой?!
— Ранен...
— Ваня!
— Ваня!
Он не отвечал. Ваня Петров ошибся — он был не ранен, он был убит.
Мы выстрелили в том направлении, куда показывал Ваня.
В том секторе, где был танк, все время рвались снаряды. Посыпались и наши. Но танк продолжал работать. Мы все время слышали беспокойный пульс его металлического сердца. Танк приближался медленно, обдуманно, часто останавливаясь, как бы лавируя между выстрелами. После каждого выстрела мы прислушивались — сердце-мотор все работало. Во мне росла злость от своего бессилия. Скорей, скорей!
— Янис, давай же снаряд! Заснул, что ли, Янис?
Янис в самом деле заснул... Заснул, прислонившись
к колесу артиллерийской повозки... Изо рта его текла красная струйка...
Я его оттолкнул от повозки. Тогда нам некогда было думать о смерти и уважении к мертвым. Янис Зедынь был тяжелый, как те кули, которые мы с ним когда-то таскали осенью в хозяйский амбар.
Я не умел поднимать снаряды, как это делал Янис Зедынь. Но в ту ночь я подымал их, не чувствуя тяжести. Черт его знает, откуда сила бралась!
Но один снаряд застрял в орудии без выстрела —мадьяр не мог выстрелить, он корчился на земле, тяжело хрипя.
— Я сейчас... я сейчас... встану...
Мне некогда было ждать. Я выстрелил сам. Я остался один. Сам подавал снаряды, сам заряжал, сам стрелял, сам целился. Пули свистели вокруг. Жаркая ночь была, ну и потел же я тогда!
Как долго это еще продлится? Казалось, танк никогда не выползет из тумана.
Наконец выплыл он совсем близко из белой мглы — огромный, темный, выплевывая огонь. Он остановился в каких-нибудь тридцати шагах от меня, как будто нерешительно ощупывая дорогу и точно собираясь вернуться назад.
И тогда я выстрелил. Я выстрелил — и упал. Но, падая, видел, как подпрыгнул кверху танк, и слышал, как затрещали его кости, как он застонал. Мотор смолк. Из танка взвился кверху огненный столб. Два человека выскочили из него и, отстреливаясь из ручного пулемета, побежали в туман. Я погнался за ними. Махал своим револьвером с единственной оставшейся пулей и кричал: «Ур-ра!» Я хотел их поймать. Их пули испуганно летали мимо меня. Внезапно жгучая боль ожгла мне ногу. Я запнулся в траве. Упал и все же кричал свое безумное «ур-ра!».
4
Проснулся в лазарете.
Долго, должно быть, я спал. Голова тяжелая, пустая. Яркое солнце неслышно скользило по стенам. Но холодный пот выступал у меня капельками на лбу. И я подумал, что уже осень.
Почему же я в лазарете? Да ведь меня ранили. Ведь у меня болит нога. Я ясно чувствовал, как горят от боли пальцы и колено. Значит, я ранен легко.
Мне хотелось говорить, но мне запретили. Сестра, милая, внимательная, двигалась тихой тенью, неслышно скользя по комнате, как солнце.
Я вдруг вспомнил Яниса Зедыня. Вспомнил, как мы ели с ним печеную в костре румяную картошку и дымящуюся на осеннем воздухе горячую кашу.
— Дайте есть! Есть!
Я почувствовал острый голод. Разве я так давно не ел?
Сестра начала давать мне с ложечки какую-то кислую жидкость. Я чувствовал, как она проходила холодной струйкой в желудок, — у меня, вероятно, был сильный жар. И вдруг рука сестры стала пухнуть, навалилась на меня тяжелой горой. Задыхаясь, я хотел кричать, и не мог. И снова потерял сознание.
Очнувшись от бреда, я увидел, что доктор сидит на моей кровати, держит мою руку в своей и внимательно смотрит поверх очков на меня.
— Как вы себя чувствуете?
— Хочу есть!
— Сегодня вам дадут бульона.
— Скоро заживет моя нога?
— Все страшное позади.
Он глядел куда-то в сторону.
— Кризис вы хорошо перенесли... Вам сейчас лучше поменьше говорить и меньше думать, — прибавил он тихо.
Мне было хорошо. Я чувствовал свою больную ногу, тяжесть в ней и тепло. Больше того, я чувствовал свои пальцы и смеялся.
— Ну? — улыбнулся доктор.
— Я чувствую свои пальцы на ноге. Я их чувствую лучше, чем пальцы на руках.
Доктор опустил голову. Он взял мою руку и сказал:
— Бросьте вы думать о своей болезни. Скоро вы совсем выздоровеете.
Когда я пытался приподняться на кровати, он ворчливо уложил ме.ня на подушку.
А я чувствовал себя хорошо, и так хотелось погулять по комнатам.
В тот же день меня навестил командующий. Пришел такой знакомый, большой, бородатый, в коротких сапогах. За ним вошел, позвякивая шпорами, начальник артиллерии, чистенький, выбритый, румяный.
Командующий неловко взял мою руку.
— Товарищ Гайгал, я пришел сказать вам, что Революционный совет наградил вас орденом Красного Знамени.
Огромные красные руки неловко прикрепили к моей рубашке орден. Я был счастлив и горд.
— Товарищ командующий, у меня к вам просьба. Хочу вернуться обязательно в свою дивизию.
Борода командующего расплылась в широкой улыбке.
— Хорошо, хорошо... Увидим... Видите, Андрей Петрович, какие у нас хорошие ребята, — с одной ногой хотят воевать.
— Как? С одной ногой?
Доктор не успел положить меня обратно на подушку, — так стремительно я сел и отбросил одеяло. У меня одна нога, вместо другой — забинтованный обрубок!
