В некоторых переулках были совсем пустые дома. Там на тротуарах не только зеленела трава, но пестрели цветы и из лилово-голубых колокольчиков вылетали по утрам бабочки. Они ночевали в цветах, совсем как это бывает за городом, в чистом поле.
Такая благодать была недолгой.
Яша снова слышал стрельбу на улице. Но теперь уже мать не выпускала его на улицу. Когда же можно было выйти за ворота, оказалось, что в городе белогвардейцы.
И, приглядевшись к тому, как наглел с приходом белогвардейцев Олег Дубровский, как богаче становились богачи и беднее бедняки, как хмурился и становился почти больным Гавриил Иванович, оставаясь, впрочем, как всегда, подтянутым, строгим и справедливым, Яша начинал разбираться в том, что происходит вокруг. Ему уже не казались красивыми мундиры иностранных солдат и синие береты с красными помпонами, которые лихо набекрень носили матросы чужих кораблей.
Ещё до случая в подворотне, когда убили Гавриила Ивановича, Яша понял, что «быть ни за кого» нельзя. Хотя вот Александр Александрович Кушкин. За кого он? Мама говорила: «Наши пришли». А Кушкин говорил: «Пришли большевики». Мама кричала на Яшу: «Не смей выходить на улицу! Там опять стрельба». А Александр Александрович говорил: «Сегодня стрельбы не будет, можно открывать магазин: Добровольческая армия заняла уже весь город».
Почти о каждом человеке, с которым так или иначе сталкивался Яша, он думал: «Наш? Не наш?» А вот Кушкина, который жил с ним на одной лестнице, так и не мог разгадать: «Наш или не наш?»
На улице Яша видел уже, как окованными концами прикладов подталкивали босых, оборванных, обросших людей. Солдаты-белогвардейцы были в добротных заграничных ботинках и шинелях цвета хаки; широкие кожаные ремни, алюминиевые фляги, штыки-кинжалы у пояса — всё новое такое, что хотелось смотреть и смотреть, а ещё больше потрогать, не говоря уж о том, чтобы «заиметь», по выражению, которое бытовало в этом городе.
Но нет, нет: в то бурное время рано проходило мальчишество и у Яши появлялась ненависть и злость к этим чужакам — хорошо одетым, чисто выбритым, сытым и наглым. Всё чаще и чаще вспоминались слова Миши Зинькова: «Плохо ты, Яша, разбираешься в людях».
День же, когда на глазах у Яши застрелили его учителя, остался в памяти мальчика на всю жизнь.
Весь тот день Яша в бессильной злобе на самого себя, на свою невыдержанность, суетливость, глупость кусал до крови руку и так сжимал кулаки, что на ладонях проступала кровь. А вечером вышел на улицу в надежде встретить Олега Дубровского.
И встретил…
Со стороны синего, в белых барашках моря дул солоноватый прохладный ветерок, шелестя листвой пышных акаций. После жаркого дня здесь, на бульваре, было как в оазисе среди палящей пустыни. Ещё не остыли парапеты причала, но сгущались сумерки, приходила прохлада, и бульвар заполнялся гуляющими.
Олег Дубровский гулял по бульвару с двумя школьницами в белых накрахмаленных передниках. Со стороны могло показаться, что идёт великан с двумя лилипутками. Девочки были Горилле чуть выше пояса.
— Ха! — воскликнул Олег, увидев Яшу. — Рыжий детка гулять вышел! Воздухом дышим…
Он хотел сказать ещё что-то, но Яша прервал его:
— Бить буду.
— Что?! — Горилла раздвинул руки, оттолкнув девочек в разные стороны.
Но они и сами, взвизгнув, бросились бежать.
— Что такое?! — повторил Олег. — Этот худой рыжий заморыш собирается кого-то бить! — Горилла засунул палец себе в ухо и потряс им, как это делают, когда хотят вылить воду после ныряния. — Нет, я ослышался. Мне показалось. Я просто не понял этого долговязого ребёночка, который что-то такое пролепетал…
— Бить буду! — повторил Яша. В эту минуту он вновь вспомнил Гавриила Ивановича, вспомнил, как угрожал ему Дубровский, а на следующий день учителя убили.
Яков, по-бычьи нагнув голову, с разбегу бросился на Гориллу.
Сколько ударов можно нанести в секунду? Один? Два? Десять?..
Никто не смог бы сосчитать удары, которые, как частый и крупный град, посыпались на нос, губы, скулы Гориллы. От неожиданного тарана головой в живот Олег согнулся, как бы сложился, и Яша молотил его кулаками по лицу снизу вверх.
Нет, не надейтесь на то, что Яков отлупил Гориллу. Такое не случилось. Просто, растерявшись, Олег получил несколько синяков и шишек, которые разукрасили его лицо: нос и губы распухли.
Всё это произошло значительно быстрее, чем мне удаётся вам рассказать. В свои удары Яша вложил всю злобу на себя самого (ведь ему казалось, что, не постучи он тогда в ворота своего дома, Гавриил Иванович, может быть, остался бы жив), на белогвардейцев, убивших его любимого учителя. Спустя минуту он упал, успев только выплюнуть два передних зуба.
Горилла убил бы Яшу. Он уже занёс ногу, чтобы ударить лежачего в живот, но тут сзади на Олеге повис какой-то человек.
Олег тряхнул плечами, чтобы сбросить человека, помешавшего ему, но тот крепко вцепился в его плечи. У человека этого слетело только пенсне, но оно было на шнурке и потому не разбилось, а повисло.
— Не надо, — сказал Кушкин.
Яша лежал не двигаясь, и нельзя было понять — он без сознания или мёртв.
Олег резко повернулся и сбросил наконец Александра Александровича. Тот отлетел, покачнулся, но удержался на ногах и, поймав болтающееся пенсне, надел его на нос.
— Вы ещё откуда взялись? — выкрикнул Олег. — Того же захотели? А?
— Молодой человек, не будем ссориться, — сказал Кушкин. — Я просто выручил вас. Ведь за убийство могут судить.
Горилла стоял над упавшим в гравий Яшей и как-то беспомощно болтал длинными руками. Видно было, что Дубровский досадует: ему помешали, прервали, как говорится, на самом интересном месте. Теперь вокруг собралась толпа, и драться было нельзя.
Кто-то из толпы нагнулся над Яшей, повернул его лицом вверх; женщина, которая торговала рядом в киоске газировкой, вылила на мальчика стакан холодной пузырчатой воды.
Яша раскрыл глаза.
Кушкин приподнял его:
— Сможешь встать?
— Смогу, — сказал Яша.
Он медленно поднялся и встал, широко расставив ноги, чтобы не качаться и снова не упасть. Достал носовой платок и вытер мокрое лицо.
Напротив в нескольких шагах стоял Олег. Он улыбался и всем своим видом, казалось, говорил: «Что, получил, заморыш?»
Несколько мгновений оба мальчика молчали.
Молчала толпа любопытных, образовавших вокруг мальчиков тесный круг.
Первым заговорил Яков. Он сказал негромко, но как-то очень веско:
— Доносчик. Убийца. Всё равно буду бить, пока не добью.
— Ха! — воскликнул Горилла, обращаясь к толпе. — Вы слышали, что сказал этот красный сопляк? Кто слышал?
В толпе молчали, а Кушкин куда-то исчез так же неожиданно, как появился. Но в это время в круг плотно стоящих людей протиснулся офицер. Он прокладывал себе дорогу ножнами шашки, как бы раскланиваясь во все стороны, и повторял:
— Пардон… Ещё раз пардон.
Офицер этот был совсем молодой, лицо точно из тончайшего фарфора, бело-румяное, и на нём маленькие чёрные усики, как приклеенные. Он был похож на переодетую девушку.
— Я слышал! — сказал офицер и обратился к Олегу: — Вы сын господина Дубровского?
— Да, — с гордостью произнёс Горилла. — Я Дубровский.
— Всё ясно. — Офицер крепко схватил Яшу за руки повыше локтя. — Пошли!
Яков понимал, куда его ведут. Белогвардейская контрразведка была всего в двух кварталах от бульвара. Из тех, кого сюда приводили, мало кто уходил.
В первые дни прихода белогвардейцев из контрразведки увозили на расстрел в грузовике с брезентовым верхом. Теперь — то ли грузовик сломался, то ли не хватало бензина — расстреливали прямо во дворе, у кирпичной стены. Эту стену Яша знал отлично: раньше в помещении контрразведки было фельдшерское училище и в большом дворе в часы, когда не было занятий, играли в футбол. У стенки двумя камнями или двумя школьными сумками обозначались ворота. Сетки не было. Просто на кирпичной стене намалевали белую известковую полосу: удар мяча ниже полосы — гол.
Яков вспомнил, что неделю назад он длинным боковым ударом забил мёртвый гол и мяч, отскочив от стенки, попал снова к нему — прямо под ноги. А мальчики, которые стояли вокруг, аплодировали ему — ребята из его школы и даже медики, как называли учеников фельдшерского училища.
Мысленно повторив эти два слова, «мёртвый гол», Яша чуть улыбнулся.
Он шёл легко, ему казалось, что он просто проснулся от глубокого сна. Голова не кружилась, как в первое мгновение. Болел только затылок, но на это Яша не обращал внимания.
Его вели по мостовой. Слева шёл офицер с шашкой наголо. Шашку эту он держал клинком вниз и немного вперёд, как будто хотел подцепить что-то с мостовой. И несмотря на то что Яша понимал всё происходящее, ему было и страшно и смешно. Наверно, так же смешно и страшно в одно и то же время было прохожим, которые видели, как худого долговязого мальчишку конвоируют бравый офицер с шашкой наголо и огромный длиннорукий верзила.
