— Лейтенант Самерханов, командир первого взвода.
Я подошел к бойцу с рыжей бородой; он стоял как-то неловко, в громадных ботинках, в обмотках, увесистые руки высовывались из рукавов и казались чересчур длинными. Бойцы, поглядывая на него, тихо посмеивались.
— А вы кто? — спросил я.
— Так что рядовой Никифор Полатин, — ответил он спокойно. — Ездовой я и санитар.
«Да, не слишком крепка партийная прослойка, — подумал я не без горечи. — Надо что-то предпринимать, пока не поздно».
Затем скомандовал:
— Комсомольцы, три шага вперед! — И чуть не вскрикнул от радостного изумления: весь батальон отпечатал трижды — раз, два, три! Я обернулся к Федулову. Майор улыбнулся:
— Батальон сплошь комсомольский.
Настроение мое поднялось мгновенно.
— А фронтовики среди вас есть? — спросил я.
— Есть. Есть!.. — послышалось несколько голосов.
— Два шага вперед! — скомандовал я, едва сдерживая радость.
Выступило больше ста человек. Я подошел к первому; это был невысокий, неказистый с виду человек, в шинели с завернутыми рукавами — они были ему длинны.
— Как фамилия? — спросил я.
— Лемехов Иван. Бронебойщик.
— Где воевал?
— От границы шел. Ранило под Рославлем.
— В боях участвовал?
Лемехов даже рассмеялся: вопрос показался ему наивным.
— А как же! Два танка на счету имею.
Следующий на мой вопрос ответил мрачновато:
— Сержант Мартынов. Разведчик. Был ранен под Минском.
Бойцы, один за другим, откликались.
Я обошел всех фронтовиков, каждому посмотрел в глаза. Ох, повидали виды ребята!..
Только сейчас я обратил внимание на то, как плохо были одеты люди: поношенные, выгоревшие шинели, ботинки со стоптанными каблуками, обмотки, и спросил:
— Претензии есть?
Подтянулся и с тревогой посмотрел на бойцов майор Федулов. Но строй молчал.
— Есть! — Никифор Полатин поднял руку. — Товарищ капитан, можно задать вопрос?
— Задавайте.
— Долго нам еще находиться тут?
— Нет, не долго, — ответил я, убежденный в том, что при создавшемся положении нас со дня на день бросят на фронт.
— Медикаментов нет, перевязочных средств тоже нет, учтите, товарищ капитан, — сказал Полатин.
— Патронов маловато! По одному запасному диску.
— Противотанковых гранат совсем нет!..
— Передайте командованию, что сидеть на месте дольше нет никакой возможности!
Требования сыпались одно за другим со всех концов. И когда установилась тишина, я сказал, обращаясь к батальону:
— На Западном направлении немецко-фашистские войска вновь прорвали нашу оборону. Наши войска отступили. Не исключено, что линия обороны пройдет по самому сердцу нашей столицы. Батальон должен быть готов каждую минуту к выполнению боевых действий. С этого момента самовольная отлучка из расположения батальона будет рассматриваться как дезертирство. А время сейчас слишком суровое, чтобы можно было щадить дезертиров. Всем бойцам и командирам, кто самовольно или с согласия командира поселился на квартирах, немедленно вернуться в расположение, то есть сюда, в школу. Командиров взводов прошу проследить за выполнением.
Во время моей речи во двор входили бойцы, спрашивали у майора разрешения и вставали в строй…
Прибежал и Чертыханов с вещевым мешком за плечами, запыхавшийся, распаренный, — видимо, сильно торопился. Он бодрым, строевым шагом подошел к нам.
— Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу капитану. — И, повернувшись ко мне, крикнул: — Товарищ капитан, ефрейтор Чертыханов после излечения в госпитале прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей боевой службы! Разрешите встать в строй?
— Вставайте, — сказал я.
Бойцы, с интересом наблюдая за плутовской рожей Чертыханова, за старательными, истовыми его движениями, ухмылялись, перешептываясь. Прокофий отодвинулся на левый фланг первого взвода и замер, уставившись на меня, точно демонстрировал бойцам наглядный урок, как надо относиться к командиру, а во взгляде его я уловил хитрый намек: пускай, мол, учатся, с каким усердием и прилежностью надо нести службу.
— Кто хорошо знает расположение города? — спросил я. Оказалось, что половина бойцов не знала Москвы. Я приказал разбить каждый взвод на группы и к каждой группе прикрепить москвичей, чтобы они могли по карте ознакомить бойцов с основными городскими районами.
Наконец появился комиссар. Стройный, легкий на ногу, он шел по двору, как бы пританцовывая. Это был порывистый молодой человек в длинной, до щиколоток, шинели с ярко начищенными пуговицами, словно были вкраплены в серую материю горящие угольки. По-девичьи нежное, моложавое лицо его было бледным, губы маленького рта выглядели излишне пунцовыми. Взмах руки к козырьку был сделан четко, с этаким вывертом, рассчитанным на эффект.
— Старший политрук Браслетов, — представился он. Рука притронулась к моей ладони и сейчас же выскользнула.
Я приказал батальону разойтись, и бойцы побежали по квартирам ближайших опустевших домов за вещами, чтобы перебраться в школу.
Браслетов отвел меня в глубь двора. Мы остановились между двумя столбами, где когда-то была натянута волейбольная сетка.
— Последнюю сводку слыхали, капитан? — спросил меня Браслетов почему-то шепотом.
— Да.
— Что вы скажете об этом? Что будет дальше? — Он зябко поежился и потер руки, ища у меня сочувствия.
Я поглядел на его маленький женственный рот, на тонкие дуги бровей и ответил почти небрежно:
— На фронте достаточно войск, чтобы задержать противника. Меня тревожит положение в батальоне, товарищ старший политрук.
Судя по всему, капризный и тщеславный Браслетов, должно быть, не терпел замечаний и сейчас оскорбленно вспыхнул, щеки покрылись розовыми пятнами.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Командир пал духом, вы по целым дням пропадаете бог знает где. Люди предоставлены самим себе. И это в такой-то момент! Восемь человек до сих пор не явились. Где они? Дезертировали? Их не видят в батальоне четвертый день.
— Подумаешь! — воскликнул он решительно. — Армии гибнут, а вы — сбежало восемь человек. Ну и черт с ними, коль сбежали! Такие в трудную минуту не надежда.
— Что вы болтаете? — сказал я, оглядывая его. — Комиссар называется!..
Браслетов побледнел до прозрачности, еще ярче обозначились дуги бровей под козырьком фуражки.
— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! — Побледневшие губы его трепетали, белая полоска подворотничка врезалась в шею. — Я вам… Я вам не подчиненный…
— Нельзя ли без истерик, комиссар? — попросил я и пошел к зданию школы. Браслетов молча следовал за мной.
В кабинете директора — «нашем штабе» — майор Федулов собирал в чемодан свои пожитки. Он тихонько и бездумно посвистывал. Вздернутый нос, расплюснутый на конце, покраснел, глаза обновленно поблескивали, — Федулов, видимо, только что выпил, и опьянение было еще свежим и веселым.
— Ну, капитан, желаю тебе удачи от всей души, честное слово, заговорил Федулов. — Канцелярии при мне нет, печати тоже. Один список личного состава и аттестат на питание. Питаемся мы в ближайшем подразделении ПВО. А то и так, по случаю…
— Не явилось восемь человек, вы знаете об этом? — спросил я.
— Знаю. — Майор улыбнулся примирительно и по-свойски. — Придут. Вот пронюхают, что новый командир прибыл, и заявятся, как миленькие. Они по девкам разошлись, это я знаю точно. И Спартак вот знает. Ты, Спартак, за ними сходи, позови… Ну прощайте, ребята. — Майор Федулов вышел из комнаты. Я видел в окно, как он медленно, чуть покачиваясь, пересек двор, волоча огромный пустой чемодан. «Что с ним произойдет дальше? — спросил я себя. Человек он храбрый, обязательно попадет на фронт и однажды, подвыпив, выскочит впереди бойцов, поведет их в атаку, безрассудно, не страшась за свою жизнь и за жизнь других, и вражеская пуля уложит его навсегда…»
Сзади меня Браслетов произнес дрожащим от волнения голосом:
— Жена у меня родила. Девочку. Сегодня привез домой. У жены, кажется, грудница началась. Мучается, бедняжка, молока нет…
Я обернулся к нему.
— Обязанности есть обязанности. Начнутся бои, нужно будет организовать оборону, а вы, вместо того чтобы руководить боем, побежите по своим личным делам…
— Не утрируйте! — крикнул он. — Я сказал все это не для того, чтобы вы издевались над моим горем. Теперь я знаю, что не найду у вас сочувствия.
— Жене вашей я глубоко сочувствую, — сказал я, — вам — нет.
Взвод лейтенанта Кащанова располагался на втором этаже в двух классных комнатах. Из одной донесся, когда мы поднялись на этаж, всполошный вспышками — шум, сквозь него пробивался мальчишеский, с визгом со всхлипами, плач. Чертыханов пробежал вперед и растворил перед нами дверь. Шум сразу стих, прервались и всхлипывания. Бойцы столпились возле парт, сдвинутых к одной стене. Лейтенант Кащанов встал и загородил собой красноармейца.
