«Мальчик далеко пойдет», – подумала Линда, неожиданно краснея.
Еще польстило ей, что Юстин вызвался после занятий проводить ее. По дороге на квартиру в Далеме он упомянул о своей работе в «Цейтшрифт фюр геополитик». Она вспомнила, что имя Валетти не раз встречала в этом журнале.
В тот теплый летний вечер и произошло то, что должно произойти. Лишь одно огорчало Линду: она была на пять лет старше Юстина. Поначалу она не задумывалась о замужестве, но со временем все чаще стала приходить к мысли о супружеской жизни. Что для нее разница в возрасте? Она богата, независима, наследница швейного промышленника, Юстин тоже не беден. Правда, его наследство где-то в Намибии, но мужчине, тем более одаренному, кому покровительствует генерал Хаусхофер, друг Гесса, легче сделать карьеру, чем женщине, пусть у нее семь пядей во лбу. Юстин много работал, ночевал то у себя, то у Линды. В каком бы часу он ни появлялся, для него были готовы постель, хорошая еда, любимое вино. Ни служанку, ни экономку на помощь она не звала. Со старательностью добропорядочной хозяйки сама чистила и гладила костюмы, меняла рубашки и галстуки задолго до того, как он проснется и заторопится па службу.
Она долго не решалась сказать, что пора бы узаконить их отношения. Гражданские браки не одобрялись в рейхе. Однажды Юстин вернулся навеселе с какого-то дипломатического раута. Он шутил, острил, просил поставить ту или иную граммпластинку, пытался подпевать, ужасно и мило фальшивя. Линда подыгрывала ему, целуя, она сказала:
– Я хочу быть твоей женой.
– А разве ты не жена?
– Я мадемуазель Штаймахер, а не фрау Валетти.
Юстин сразу протрезвел:
– Неужели мы не сможем обойтись без брачных уз?
– Не сможем, – ответила Линда, тоже став серьезной.
– Скоро мы начнем воевать, меня могут призвать в армию, убить наконец. Тебе хочется остаться вдовой?
– Не думаю, чтобы скоро, и не верю, что убьют. Таких, как ты, не пошлют в окопы…
– Хватит! – резко оборвал ее Юстин. – Выбрось брак из головы!
– Но почему?! Разве я недостойна быть твоей женой?
Он как-то холодно, сквозь ресницы, посмотрел на нее и потянулся к бокалу с вином.
«У него есть другая!» – ужаснулась Линда.
С тех пор в их отношениях образовалась трещина. Она пыталась следить за Юстином, требовала встреч, внимания, любви. Он начал избегать ее. Они ссорились и мирились, подолгу не встречались, мучались. Поборов гордость, Линда мчалась к нему, отношения вроде бы восстанавливались, но вскоре опять обрывались. Чем равнодушнее становился Юстин, тем безотчетной, яростней любила его Линда.
Юстин пытался жить с другими женщинами. Благо, отказа не было. Всюду – на улице, в метро, театре, на многочисленных приемах – он ловил их тайные, призывные взгляды. Но он не в силах был вытравить из сердца Линду, жалел и, досадуя, раскаиваясь, возвращался к ней.
… Прошло двадцать пять минут. Пора спускаться вниз. Вот-вот должен подъехать Пикенброк, а Юстин все еще стоял перед черным «телефункеном» и не решался поднять трубку. Наконец собрался с духом, крутнул диск. Гудки, гудки… «Алло!» Линда!
– Послушай, дорогая. Сегодня у меня очень важная встреча с одним человеком. Прошу не беспокоить.
– Ты не приедешь?
– Не знаю, когда встреча закончится. Боюсь поздно, ты уже будешь спать.
– Все равно жду тебя!
Юстин поморщился от досады.
– Хорошо, постараюсь приехать.
«Черт бы побрал эту назойливую бабу», – подумал он, спускаясь на улицу.
Шел туманный дождь. В лужах отражались размытые огни фонарей. Было пустынно и зябко. Что-то тревожило, как в предчувствии беды. Послышался рокот. Из-за угла соседнего здания, уже погруженного во мрак, тускло блеснули два желтых глаза, показался старенький фургончик-«опель» выпуска двадцатых годов. На такой машине обычно ездил Пики, если сам садился за руль. Тридцатисильный мотор не вытягивал на большие скорости, что для малоискушенного водителя было немаловажным. Да и не привлекала внимания такая машина. Разве мог кто подумать, что за ее рулем сидел человек, управляющий всемогущей немецкой разведкой во всех концах света! Многие берлинцы скромного достатка предпочитали покупать эту марку – с прочным кузовом, надежными рессорами, экономичную в расходе бензина. Поровнявшись с Юстином, «опель» притормозил.
– Садитесь скорее, я успел нагреть кабину, – сказал Пикенброк, он был в неизменной тирольке, из-под ворота черного плаща выглядывал толстый шерстяной шарф.
– Вам нездоровится?
– По-моему, банальная испанка. Лучшее лекарство от нее – шнапс с анисовым сиропом. У вас есть шнапс?
– Найдется.
В Хермсдорф ехали мимо ратуши на Луизенштрассе, пересекли канал. В Рейнникендорфе они увидели кучку людей и полицейских. Около разбитой витрины на стене белой краской была небрежно намалевана надпись: «Юде капут!». Видно, ее сделали совсем недавно.
– Озорничают мальчишки, – проворчал Пикенброк.
По просьбе Юстина хозяйка всегда наготове держала камин – несколько смолянистых щепок, три полешка и сверху брикеты из бурого угля. Стоило поднести спичку – и сразу занимался огонь, Юстин, не раздеваясь, так и сделал. Пики в прихожей снял плац, стряхнул дождевые капли, шляпу накинул на оленьи рога. Юстину они служили вместо вешалки, но для коротышки Пикенброка были слишком высоки.
– В буфете вы найдете все, что нужно, – сказал Юстин, подправляя брикеты щипцами.
– А вы не собираетесь выпить?
– Разве что рюмку, не больше.
Себе Пики налил фужер, сходил на кухню за анисовым сиропом, плеснул несколько капель и, крякнув, выпил махом. Зажмурившись, втянул в себя воздух, молчал некоторое время, потом издал сладостный возглас, похожий на «х-хы!»
– Садитесь к огню. Скоро будет тепло.
Пики пригладил жидкую прядинку волос, переброшенную через лысый череп от одного уха к другому, снова наполнил фужер водкой, но уже без сиропа, развалился в кресле, поставив на каминную решетку ноги в офицерских, хорошего хрома сапогах, – приготовился слушать. Юстин вынул из портфеля бумаги:
– Сегодня в Министерстве пропаганды фюрер наконец-то определенно высказался о целях ближайшего будущего… «Обстоятельства заставляли меня в течение десятилетий говорить только о мире…»
Пикенброк протянул руку с обручальным кольцом на толстом пальце:
– Прочитаю сам. Не воспринимаю на слух.
Маленькие глазки впились в текст. Страница, еще страница… Нижняя пухлая губа выдвинулась вперед, рот стал похож на сковородник. Читал он быстро, по диагонали, но не пропускал ни единого слова и запоминал навсегда.
«…Отныне необходимо психологически подготовить немецкий народ и внушить ему мысль, что имеются вещи, которые надо решать только с помощью силы… конкретные события надо изображать так, чтобы в сознании каждого немца совершенно автоматически возникло убеждение: если нельзя договориться по-хорошему, давайте рассчитывать на силу», – дочитал Пикенброк и с недоумением уставился на Юстина.
– Это война, – пояснил Юстин, – и я хотел бы спросить вашего совета: не пора ли мне поискать работу в вермахте?
– Вас не устраивает Хаусхофер?
– У него слова, а мне хочется дела.
Пикенброк хмыкнул, сделал глоток:
– А чем бы вы хотели заняться в армии?
– Всем, что прикажете вы. – Фраза прозвучала выспренно, Юстин это сразу почувствовал, но подумал, что пьянеющий Пики отнесется к ней вполне терпимо. Главное, поймет: он хочет идти в абвер, в разведку, именно к Пикенброку.
– Принесите чего-нибудь поесть, – вдруг попросил Ганс.
В холодильной камере Юстин нашел сыр, ветчину, развернул складной столик на колесиках, расставил тарелки, положил пачку галет.
Ел Пикенброк долго и жадно, крошки сыпались с губастого рта на френч, бриджи, но он не замечал неопрятности. «И этот человек ведает нашей разведкой!» – с некоторой брезгливостью подумал Юстин. В другое время он не обращал внимания на кричащую неряшливость Ганса, но сейчас был трезв, нервно напряжен и плебейство бросалось в глаза.
Наконец Пикенброк допил водку, вытер вспотевшее лицо салфеткой, благодушно рыгнул.
– Может быть, кофе?
– Нет, еще шнапса.
«Переберет, потом возись с ним!»
Юстин отошел к буфету, налил водки, а когда вернулся к Пики, то едва не выронил фужер от удивления. Хитрые, бесноватые глазки смотрели на него трезво и рассудительно.
– Вот что я скажу, Юстин, – промолвил Пикенброк. – Наша работа покажется вам ужасно пресной. Если бы я умел делать что-то другое, то с радостью бы плюнул на нее. Самое печальное – она неблагодарная. Платят мало, спрашивают много, а ведь постоянно приходится рисковать головой. С вашими-то заработками, с вашим именем – и в петлю? Нет! Я слишком уважаю вас, чтобы тянуть в свою трясину…
